Чудесные и достопамятные события на Святой Горе Афонской. Рассказы братии Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря

По прошествии нескольких лет он сделался на вид смущенный, мрачный и печальный, стал сохнуть, слабеть и едва ходить. Когда его спрашивали, чем он страдает, какая у него есть болезнь, он на это всегда отвечал, что скука и печаль мучают его и не может сказать отчего. И это искушение уже три года как изнуряет его. Многократно духовник спрашивал его, отчего он всегда смущен. И ему он всегда отвечал уклончиво и не открывал своих помыслов. Духовник сказал одному его другу, чтобы он как-нибудь выпытал бы у него, какие помыслы смущают его. Тот пошел к нему и долго докучал ему, чтобы он хотя бы ему открыл те помыслы, которые смущают его, но он одно только говорил – что никак не может этого сказать, ужасно боится, дабы сквозь землю не провалиться. Посланный, пришедши к духовнику, передал все слышанное, что он ужасно боится открыть свои помыслы духовнику, как бы от этого не погибнуть.

Тогда духовник понял, что этот старец страдает от духа хульного и, как неграмотный, по невежеству своему и по внушению врага думает, что сказать духовнику про помыслы хульные есть страшный грех. Духовник, немедленно призвавши его к себе, спросил:

– Да ты, отец Григорий, страдаешь от нападения злого духа хульного и боишься о том сказать?

– Так, батюшка, так, – отвечал он, – не могу сказать, ужасно боюсь, как только подумаю, чтобы открыть тебе мою беду, так весь приду в ужас и трепет, потому что помысл говорит мне: «Как только скажешь о сем, тотчас провалишься сквозь землю в ад». – Эти слова он едва выговорил, весь дрожа от страха и повторяя: «Не могу, не могу».

– Ну, если ты не можешь рассказать мне своих мыслей, – сказал ему духовник, – так я тебе расскажу твои мысли, которые враг приносит тебе на Бога.

На это он сказал замирающим голосом:

– Ах, Боже мой, как это можно?

– Так слушай же, – сказал духовник. – Враг приносит тебе мысли хульные, бранные, всякие сквернословия на Бога и на Божию Матерь, на святых угодников, на Святые Таины и на святые иконы.

При этих словах отец Григорий со страхом подтверждал:

– Да-да, вот-вот, так-так. Ах, Боже мой! Как ты это, батюшка, не боишься говорить? Это ужас!

– Да я слова эти говорю не свои, а вражеские, – сказал ему духовник, – то, что нам внушают бесы, ибо они попущением Божиим, как я сказал, стараются возмущать нас, особенно незнающих, всякими скверными бранными мыслями на Бога и на все святое, хулы мерзкие, самые тяжелые, несносные и частые. Сами они, проклятые, хулят, а потом станут уверять человека, что это он сам хулит Бога, а беса тут и близко не было. Тогда незнающий человек приходит в великое смущение и даже отчаяние.

– Так, батюшка, так, – сказал старец Григорий, – и мне тоже мысли говорили, что будто бы я сам бранил Бога и что за это я погибну, не спасусь. Такие мысли убивали меня, и я много отчаивался, думая, что если я только открою эти мысли, то сейчас же погибну, и я скорбел и не знал, что мне надо было делать.

– Так всегда случается с незнающими и особенно с теми, которые не открывают своему отцу духовнику мыслей, – сказал ему духовник. – В таком тяжком искушении первое средство есть исповедь и откровенность знающим людям и посильная молитва, а главное – то, что советуют святые отцы: чтобы хульные помыслы пренебрегать, вовсе презирать, за ничто считать, не приписывать их себе и не смущаться от них и совсем не обращать на них ни малейшего внимания, ибо Бог знает, что мы не желаем Его хулить, а паче прославлять и что эти мысли – бесовские, а не наши, и мы за них отвечать не будем, потому что мы их не желаем и не принимаем, но они навязываются нам насильно. Если враг заметит кого, что он стал смущаться от богохульных помыслов, на того он более будет нападать, а кто не смущается, того враг оставляет.

Такой совет дал духовник старцу Григорию, который с того времени и успокоился.

По прошествии месяца духовник увидел старца Григория и спросил его:

– Что, как теперь, помыслы богохульные смущают ли еще тебя?

Тот отвечал:

– Слава Богу! Молитвами твоими с того времени эти помыслы оставили меня, и я теперь спокоен.

Остальное время жизни он прожил покойно и с миром скончался.

II

Из рукописной книги «Афонский сборник замечательных происшествий и достопамятных событий»

Публикуется по: БРПМА (Библиотека Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне). Док. L033119.

Афонские пустынные беседы

В июльскую ночь 1890 года в саду при Георгиевской келлии[11 - На Афоне слово «келлия» («келья», «келия») имеет не только общеупотребительное значение «комната монаха», так же называются жилые и хозяйственные постройки с церковью, где живет один или несколько монахов, которых именуют келлиотами. В первом случае говорят: «жить в келье», «келейный»; во втором: «жить на келлии», «келлиотский».] постной сошлись два схимонаха – Венедикт и Леон. Поздоровавшись по-иночески, сели на траву под маслиной, чтобы подышать чистым ароматическим воздухом Святого Афона. Луна тихо плыла по небу и, бросая свет свой на сад, делала его дивно-очаровательным. У обоих собеседников на душе было спокойно; разговаривали они о милости Божией к грешному люду <…>.

– Да, вот, святой отец Венедикт, я тебе нечто расскажу о себе, – говорит Леон. – Лет двенадцать тому назад я был мирянином и жил в Нижнем Новгороде, и вот ко мне из села родины моей приехала мать погостить. И что же? Как-то она [прослышала], что в городе есть старая дева – прозорливая по имени Муза. По врожденному женскому полу любопытству отыскала [она] эту Музу, принесла ей яблок и спрашивала ее о различных счастьях и будущих судьбах, конечно, своего рода.

Пришедши от нее, говорит мне, что была у Музы, у которой было народа очень много, [и Муза эта] вопрошающим давала ответы, иных ругала за порочную жизнь, а других вовсе [про]гоняла и не принимала никаких подаяний. «Я ее [, – рассказывала мать, – ] спрашиваю о Маше (девица, сестра моя, теперь умершая первыми родами), что выдам ли ее замуж, она кратко ответила, [что] скоро выйдет “за мальчишка”».

Я матери на это сказал вроде того, что она бесноватая: в молодости влюбилась в одного, а он ее и не взял замуж, она же затосковала, осталась девой и от тоски сделалась бесноватой. Это было мое тогдашнее воззрение. На самом деле я лично Музы не видал и истинную биографию жизни ее не знал.

После того вскоре, разочаровавшись во всей языческой жизни, которую я проводил в мире, по наружности считаясь христианином, по милости Божией и Царицы Небесной [я] вздумал оставить мир и служить Богу, почему поехал на родину, дабы проститься с родными. По приезде [моем] вдруг явился жених, молодой человек, и сестру отдали замуж, а я объяснил родителям, что хочу отправиться на Афон – спасаться. В это время мать моя и говорит: «А помнишь ли, я ходила к Музе-то? Ведь она верно сказала о Маше, что скоро “отдашь замуж за мальчишка”, вот и исполнилось! Да и о тебе она сказала, только я тебе тогда не открыла». – «Ну, а что сказала?» – «Она сказала, что старший сын уйдет в монахи, и вот ты и идешь». Я тогда подивился, а теперь и еще более и еще более удивляюсь и славлю Бога за все Его милости. Вот видишь, я и монах, и живу на пустыне Святого Афона. Как это она усмотрела, эта Муза, за несколько лет вперед и [через] такую даль расстояний? – Да, твой рассказ дивный и поучительный, [– отвечал отец Венедикт, – ] но, чтобы не остаться в долгу, и я, вспоминая молодые годы, нечто скажу на пользу твоей души. Молитвами вашими дай Бог памяти рассказать все толково.

Вот прошло тому лет под пятьдесят. Я, еще бывши мальчиком семи лет, жил в деревне Долматовой Новгородской губернии Валдайского уезда. Имел [я] товарища – сиротку восьми лет, имя позабыл уже. Мальчик не имел ни отца, ни матери, ни сродников, был родом не из нашей деревни, а просто поселился в нашей деревне и ходил из дома в дом: его все любили, потому что он пел стихи про Георгия и про других угодников. На память, бывало, запоет, из носу только сопли висят; ему за это давали кто пирога, кто рубашку и т. п.

Раз мы, дети, собрались на улице, а он нам говорит, что вот если нынче попостимся и всю ночь будем молиться (в это время был канун праздника Преображения), то увидим Господа, апостолов и солнце будет играть и земля трястись. Двое из товарищей, были лет по пятнадцати, высказали недоверие к его словам, но он удостоверял и высказал, что он не раз видывал. Мы поверили ему и в числе пятнадцати человек постились день. Вечером потихоньку от старших собрались в назначенное место и стали молиться кто как умел: кто клал земные поклоны, а кто поясные, а молитву выражали такими словами: «Господи, покажись нам, покажи нам видение» и т. п. Молились долго. Годами были все почти равные – от семи до восьми лет, лишь двое были по пятнадцати лет.

Молились мы лицом по направлению [к области] между востоком и югом. Вдруг образовался на небе сильный гром, земля затряслась, и мы от испуга попадали, но, ободрившись, увидели на востоке солнце играющее – двигающееся вправо и влево, а потом стало двигаться сверху вниз, а затем из солнца образовался крест – величиною громадный и светлый.

На западе слышан был шум. Обратившись взором на сей шум, [мы увидели] на небе по направлению к востоку широкую дорогу светло-красного цвета, и шла она как будто в гору; по ней шло народа видимо и невидимо – много в светлых одеждах, и от идущего народа и был шум тот. А на востоке открылось нашим глазам непостижимое зрелище, что описать оное ум не может. Мы увидали Господа нашего Иисуса Христа, сидящего на высоком преславном Престоле, в руках имеющего скипетр и державу с крестом наверху; кругом его сидят двенадцать учеников – апостолов в непостижимой славе, в белых одеждах, а сами красоты ненаписанной. Это видение схоже с тем, как пишут Святую Тайную вечерю, но на самом деле несравненно величественнее, а какое лицо Спасителя! – я и не видел на иконах подобного, уж очень-то хорошо.

Потом все кончилось. Но что же оказалось? Двое наших товарищей, которым было и лет более и кои вначале сомневались в видении, вовсе ничего не видали, за исключением шума и трясения земли, а один из них едва очнулся после видения: все время лежал на земле без памяти и немного его лицо было опалено.

Сей сиротка вырос, отдали его в военную службу, и я его вовсе не видел. А я по милости Божией, бросивши мир и мать-старуху, коротаю дни сии в среде святых афонских отцов.

– Спасибо тебе, отец, за рассказ, век его не забуду. Прости, пора отдохнуть.

Дивный келлиот

В1904 году в мае месяце скончался у нас на больнице келлиот отец Ириней, и пред смертию вот что он рассказал. Бывши мирским, хотелось ему спастись. Раз наяву предстал ему дивный муж, препоясанный крестообразно (Ангел), и говорит: «Иди на Афон и там спасешься, но только никого ни за что не осуждай». В это время предстал страшный исполин, и, указывая на него, Ангел говорит: «Вот, борись с ним всю жизнь» – и велел сходить в Киев помолиться.

«Пришедши в Киев к отцу Ионе, [– рассказывал о. Ириней, – ] я был удивлен тем, что отец Иона обратился ко мне с [теми же] словами: “Ты иди на Афон и там спасешься, но никого не осуждай”.

Сам думаю: где этот Афон и как буду спасаться? Подходит старичок ко мне и говорит: “Поезжай на Афон, и там будешь пострижен в схиму, но никого не осуждай”.

Я его спросил: “А как тебя зовут?” Старец ответил: “Антоний”. Этот разговор подслушал послушник фондаричный[12 - Архондарик, или фондарик, – приемная комната для гостей в православном монастыре, также гостиница для паломников, как правило в Греции (на Афоне, в Метеорах).] и спрашивает: “Это с кем ты говоришь?” Я ему все рассказал, и он подивился сему: послушник старичка не видал.

На Афоне живя, раз размышлял, как бы спастись, и в это время наяву явился Сам Иисус Христос и говорит: “Молись Моей Матери, Она многих спасла по Своей доброте”.

Сижу раз на дороге и задремал. Вижу: идет женщина с посохом, вроде игумении, остановилась возле меня и говорит: “На вот тебе старые башмаки и поди в Андреевский скит и там попроси их переменить на новые, скажи, что Игумения Святой Горы[13 - Игуменией Святой Горы на Афоне называют Пресвятую Богородицу.] велела”. Я очнулся и увидал перед собою старые башмаки, которые отнес игумену Феодориту в Андреевский скит. Он много дивился и дал мне новые башмаки».

Старец собой очень прост и часто размышлял, почему не видал ни разу Игумении Святой Горы, и вот Она Сама явилась и дала башмаки.

Повествование иеросхимонаха Фомы

Иеросхимонах Фома, один из греческой братии, старейший из живущих в Русском святого Пантелеимона монастыре (с 1837 года), передал следующее событие, бывшее при его памяти.

Когда афонский монастырь Костамонит[14 - Костамонит – греческий монастырь на Святой Горе Афон, освящен во имя Стефана Первомученика; основан в XI в.] пришел в крайний упадок и находился в бедственном положении, не имея средств к существованию, в такой крайней бедности бывший тогда игумен, не видя ниоткуда помощи, избрал одного старца из своей братии и послал его в Константинополь за сбором доброхотных подаяний для поддержания обители. Этот старец, послушный своему игумену, прибыл в Константинополь [и], не имея никого знакомых благодетелей и не зная, к кому обратиться, ходил по улицам в скорби. Вдруг встречается ему один человек мирской, одетый прилично и, по-видимому, имеющий хорошие средства. Этот человек остановил старца и спросил его: «Откуда ты, отче?» Старец отвечал, что с Афонской Горы, из монастыря Костамонит, прибыл в Царьград просить помощи у благодетелей, ибо «не имеем средств к существованию, а по неимению знакомства не знаю, куда и к кому обратиться». Тогда этот человек сказал ему: «Пойдем со мною» – и привел его к себе в дом, угостил его и, вручив ему весьма значительную сумму денег, сказал: «Помолитесь обо мне, святые отцы, ибо я очень грешен, имею много великих грехов, и, если можно, совершите всенощное бдение, дабы Господь простил меня и не помянул беззаконий моих!» Старец обещал исполнить его просьбу, и так как врученная ему сумма была весьма значительная, то он более и не обращался ни к кому, а прямо отправился на Афон.

По прибытии его на Афон игумен спросил: «Почему скоро прибыл?» Старец отвечал, что Господь послал благодетеля, и передал ему пожертвованную сумму и просьбу благодетеля. Игумен с братиею на первом же бдении совершил моление о благодетеле, прилежно молясь ко Господу, дабы Господь простил его грехи и даровал ему исцеление болезней телесных, ибо у него по всему телу его были раны.

На это бдение пришел один пустынник, живущий в пещере близ монастыря. Этот пустынник во время полиелея задремал и в тонком сне видит, что когда пели полиелей, то пришли два светоносных мужа и поставили посреди церкви большую чашу (купель), наполненную водой, и привели какого-то человека, раздели его – он был весь в ранах и гнойных струпьях – и погрузили его в эту купель и вынули его оттуда здоровым, и уже ни единой раны, ни струпа на нем не было. Затем взяли небольшую чашу, почерпнули этой воды и поднесли пить ее игумену и всей братии, которые все пили. Когда же поднесли ему, он начал кричать, что «я не буду пить такую смрадную воду». И когда они его как будто понуждали, он опять закричал: «Пусть здешние пьют, а я пустынник, пришел попросить сухарей» – и своим криком обратил на себя внимание всех. Его успокоили и стали расспрашивать, [и] он рассказал все, что ему виделось. Тогда игумен в присутствии того старца, который получил жертву, стал сего пустынника спрашивать, каков обличьем человек, которого погружали. Он отвечал, и, по словам его, оказался сходственным с означенным благодетелем. Тогда игумен с братиею возблагодарили Господа, услышавшего их молитву, и написали благодетелю благодарственное письмо, на которое он отвечал, что в ту самую ночь, когда было бдение, его раны закрылись и он получил совершенное исцеление.

Этот рассказ передал отец Митрофан, слышавший [эту исторю] из уст отца Фомы, и прибавил, что отец Фома знал этого игумена лично, но забыл его имя; он игуменствовал в сороковых годах текущего столетия.

Еще отец Митрофан говорил, что в монастыре Есфигмен есть обычай: когда кто из братии отходит ко Господу, то в самую минуту кончины ударяется трижды в колокол, и кто бы где ни был на послушании, слыша удар в колокол, останавливает занятие и протягивает четку о упокоении души новопреставленного.