История инвестиционных стратегий. Как зарабатывались состояния во времена процветания и во времена испытаний

И Манн, и Шуровьески – оба утверждают, что участники обязательно должны быть максимально разнообразными, а их суждения – никак не связанными друг с другом. Участникам также не должно быть «без разницы». Кроме того, их оценки не должны быть просто случайно брошенными фразами. Участники также не могут сесть и обменяться идеями о том, каким должен быть правильный ответ, чтобы затем, наконец, прийти к консенсусу. Если бы они так поступили, их коллективное суждение превратилось бы в результат группового мышления со всеми его хорошо известными и пагубными чертами. Групповое мышление приводит к принятию решений, разумность которых обычно ниже, чем уровень компетентности индивидуумов, из которых состоит группа. Мышление толпы, при грамотном подходе к делу, – совершенно противоположная штука.

Джеймс Монтье[5 - В оригинале ошибочно называемый Джеймс Монитор. – Прим. пер.] много и хорошо писал о поведенческих финансах, и он утверждает, что эти выводы верны, но только для совершенно определенного стечения обстоятельств. По словам Монтье, есть три условия, которые должны соблюдаться. Во-первых, на людей не должны оказывать влияния решения, принятые другими людьми. Во-вторых, вероятность того, что человек окажется прав, не должна зависеть от вероятности того, что все остальные окажутся правы. В-третьих, на участников никак не должно влиять то, что их собственный голос может оказаться решающим. Я бы еще добавил, что вероятность принятия хороших групповых решений выше, если большинство членов группы либо не знают, либо не придают никакого значения тому, что думают другие члены группы. Другими словами, в толпе действительно заложена коллективная мудрость, которая делает суждения толпы очень проницательными, но эту мудрость нужно умело извлечь. Ценовое действие фондового рынка в долгосрочной перспективе является высокоэффективным механизмом сбора информации.

Не является ли в каком-то роде признание этой истины основным принципом демократии с ее всенародными выборами? Демократия основана на вере в то, что большинство примет лучшие решения, чем правящая элита. Фондовые рынки – это машины для голосования, и я считаю, что мудрость коллективной интуиции такого рода часто проявляется в способности фондовых рынков понимать приливы и отливы человеческой истории и событий – особенно в критические поворотные моменты. Как пишет Шуровьески: «Идея мудрости толпы заключается не в том, что группа всегда даст вам правильный ответ, а в том, что в среднем она постоянно приходит к лучшему ответу, чем тот, который мог бы дать каждый отдельный человек». Японский фондовый рынок был мудрым во время Второй мировой войны и в начале Корейской войны, но французская биржа была в высшей степени неправа в 1941 году, когда предсказывала процветание после немецкой оккупации.

На примере фондового рынка можно всесторонне изучить вопрос, присуща ли толпе какая-либо мудрость. Не мудрость в мелочах, но понимание приливов и отливов великих событий. Фондовый рынок охватывает очень большую и чрезвычайно разнообразную толпу людей, и даже в годы Второй мировой войны на каждом из основных фондовых рынков мира было не менее нескольких сотен тысяч активных участников. Из-за разнообразия внутри этой совокупности инвесторов, а также из-за того, что оно децентрализовано и обладает большим количеством неявных знаний, эта толпа привносит в процесс множество различных интуиций. Кроме того, это относительно умная и хорошо информированная толпа. Все инвесторы – не ученые-ракетчики, но и не полные идиоты. Один тот факт, что у них достаточно денег, чтобы быть инвесторами, говорит о том, что действует некий процесс естественного отбора. Более того, толпа на фондовом рынке отвечает критериям мотивации, потому что суждения, которые выносит эта группа, касаются ее собственных денег. Это толпа «лис», а не толпа «ежей».

В результате можно сказать, что фондовый рынок – это мудрая и дальновидная штука. Он может впадать в панику и безумие в самый разгар событий, и, как мы все знаем, он вполне может быть втянут в мошенничество и надувать огромные пузыри. Отдельные инвесторы и группы инвесторов могут быть иррациональными или время от времени становиться иррациональными, но в целом рынок в долгосрочной перспективе, как правило, рационален. Как сказал Мобюссин: «Мы должны быть очень осторожны, чтобы избежать экстраполяции индивидуальной иррациональности на иррациональность всего рынка».

В действительности инвесторы с их крайностями страха и жадности делают фондовый рынок склонным к циклам бумов и спадов. Но каждая мания проистекает из некоторой степени рациональности в судьбоносных событиях, будь то железные дороги в XIX веке или технологии на закате века XX. Оглядываясь назад, можно сказать, что даже в 2000 году рынку в целом была присуща некоторая рациональность. Акции технологического и интернет-роста продавались по абсурдным ценам, но другие важные сегменты рынка, которые были не в фаворе, были столь же абсурдно недооценены. И я ни на секунду не утверждаю, что толпа является хорошим интерпретатором отдельных секторов или акций.

Однако, несмотря на туман войны и дымовую завесу статистики, у фондового рынка отличный нюх и удивительная интуиция. Именно это демонстрируют старые мудрые трейдеры, когда перед лицом мрачных обстоятельств или плохих новостей они говорят «рынок работает хорошо», или наоборот, «рынок работает плохо». Классический пример всего этого можно пронаблюдать в реакции основных фондовых рынков на самый серьезный кризис XX века: подъем и падение держав оси в 1940-х годах.

Я утверждаю, что фондовый рынок как собрание, поскольку он является коллективным результатом многочисленных, независимых, разнообразных, децентрализованных, мотивированных суждений, значительно отличается от толпы (mob) или группы. Это не означает, что фондовый рынок мудр, не может ошибаться или в краткосрочной перспективе не может неверно оценивать события. Я говорю о том, что в целом его суждения хороши и заслуживают внимания. Окончательным испытанием этого тезиса и акций как хранителей богатства стала Вторая мировая война – время всепоглощающей тревоги и страха. В следующей главе я описываю мир, омраченный страхом, и недомогание, угнетавшее фондовые рынки.

Глава 2

Мир, омраченный страхом

Обзор советской, немецкой и японской агрессии с 1929 по 1945 год

Чтобы понять проблемы и настроения фондовых рынков в конце 1930-х и начале 1940-х годов, необходимо осознать, в каком мрачном состоянии находился весь мир в это время. Как знают все, кто не пребывал в глубокой коме, за Великим крахом 1929 года последовали всемирный спад и глубокая депрессия. Ошибки фискальной и монетарной политики усугубляли отчаяние, а демократическая капиталистическая система казалась неспособной на адекватный ответ этому вызову. От богатства ничего не осталось, а стоимость акций повсеместно и бескомпромиссно упала до рекордно низкого уровня. Несмотря на то, что к 1936 году мировая экономика и финансовые рынки частично восстановились, в конце 1930-х и начале 1940-х годов снова наступил спад. Капитализм начал казаться плохой затеей, и многие вдумчивые люди хотели попробовать либо коммунизм, либо национал-социализм. Но была и другая причина, по которой инвесторы были так подавлены.

С весны 1940 года по весну 1943 года выживание европейских и североамериканских демократий и в целом западной традиции иудео-христианской свободы, казалось, подвергалась крайней опасности со стороны трех различающихся, но одинаково авторитарных, националистических и злобных источников. Первым был экспансионистский коммунизм, Советский Союз, и его лидер, Иосиф Сталин. Вторая опасность исходила от европейского национал-социализма и Адольфа Гитлера; она нашла воплощение в Германии, Италии, а со временем и в периферийных странах Восточной Европы. Третьей опасностью, конечно же, была милитаристская, амбициозная и агрессивная Япония, страдающая от вечной нехватки ресурсов. Все три практиковали террор и были настоящими экспертами в его применении.

Советский террор, пытки и лагеря смерти

По приблизительным оценкам, в 1930-х годах 10 % всего населения Советского Союза прошло через сталинскую пенитенциарную машину или сгинуло в ней. Сталин хотел быть полностью уверенным, что угрозы его правлению нет и никогда не будет. Он провел чистку собственного офицерского корпуса, восточноевропейских коммунистических лидеров, которые совершили ошибку, считая Россию своим прибежищем, и так называемых «внутренних заговорщиков». Пресловутые лагеря были пыточными камерами для получения признаний. Жертвы подвергались не только увечьям, избиениям и другим жестоким пыткам; если они выдерживали мучения, так ни в чем и не признавшись, то их окончательно ломали, заставляя наблюдать за пытками их возлюбленных или детей.

Большинство лагерей было расположено к северу от 69-й параллели и внутри полярного круга. Лагеря различались по своему режиму. Там были свои Йель и Гарвард для самых одаренных и опасных учеников, и государственные университеты для обычных недовольных[6 - Игра слов: слово camp может обозначать как концентрационный лагерь, так и университетский кампус. – Прим. пер.]. Александр Солженицын позже описал эту систему террора и пыток; это сделал и Артур Кестлер в романе «Тьма в полдень», опубликованном в 1940 году. Кестлер в своем великолепном романе описывает, как жестокие и регулярные пытки калечили, давили и в итоге уничтожали заключенных. Официальный Запад оставался глухим к этим известиям, но чувствительные души погрузились в депрессию и ужас.

Сталин использовал трудовые лагеря для уничтожения диссидентов, недовольных, а также потенциальных врагов. Входная табличка в эти лагеря гласила: «Труд – дело чести, доблести и геройства», но истинной целью было заставить заключенных как можно больше работать. Мужчины трудились по 16 часов в день, подвергались жестоким избиениям, спали в неотапливаемых бараках с температурой ниже нуля и получали скудные порции еды. Согласно теории, здорового человека можно довести до полусмерти за 20–30 дней, после чего его расстреливали из пулемета на еженедельной массовой казни[7 - Организация лагерей в первую очередь преследовала цели не уничтожения инакомыслящих, а хозяйственного освоения территорий или концентрации рабочих усилий с применением крайне дешевого труда заключенных. Использовать дорогие (ручной пулемет Дегтярева в 1936 году заказывался за 787 рублей – против 90 рублей за винтовку Мосина), технически сложные пулеметы в охране дешевого труда было попросту нерентабельно. Тем более, что потребности гораздо более приоритетного потребителя, РККА, в пулеметах так и не были полностью удовлетворены до самого начала войны. Снабжение патронами также было весьма лимитированным.Для приведения заключенных к повиновению вполне хватало стареньких, часто еще царского производства «мосинок» (усовершенствованные винтовки образца 1936 года тоже поставлялись в первую очередь в армию и пограничные войска) – а в значительной части случаев еще и удаленности лагерей и малонаселенности территории. Расстрелы непосредственно в лагерях также практиковались не слишком часто, в лагеря спускался план по выполнению работ, а не по расстрелянным. Большая часть расстрелов производилась в тюрьмах НКВД по приговорам судов и троек, а не в лагерях по распоряжению лагерной администрации. – Прим. пер.].

Высокая смертность требовала постоянного притока новой рабочей силы, которую советская тайная полиция, НКВД, поставляла с большим удовольствием. В марте 1940 года тысячи военнопленных, вернувшихся с позорной войны с Финляндией, были встречены в Ленинграде транспарантом «Отечество приветствует своих Героев»; а затем они промаршировали прямо к железнодорожным станциям, где их погрузили в вагоны для скота и отправили в лагеря. Архивы свидетельствуют, что между 1936 и 1939 годами 4,5 млн мужчин и женщин умерли в трудовых лагерях, а общее число погибших в результате сталинской политики «чистки» составило около 10 млн человек.

Германия захватывает Европу

Тем временем Испания пала под властью Франсиско Франко, Китай снова подвергался японскому изнасилованию, Германия издевалась над Чехословакией, а итальянская авиация использовала иприт против деревень эфиопских племен, повинуясь стремлению Бенито Муссолини построить империю. «Ах, – бормотали тем временем благодушные люди, – но ведь он заставил поезда ходить вовремя».

К 1940 году самая непосредственная угроза исходила от фашистских государств, или так называемых держав оси (Германия, Япония, Италия и различные вассальные государства), которые, казалось, были настроены править миром, по крайней мере, в течение целого поколения. В конце концов, некоторое время они были очень близки к этому. Финансовые рынки, чувствительный индикатор настроений, в начале 1940-х годов тряслись и падали. К 1942 году карта мира демонстрировала, что Германия контролирует большую часть Европы, и ее непобедимая гегемония простиралась от Северного моря до самых ворот Москвы и Ленинграда. Япония же на пике своей экспансии в Азии контролировала 10 % мировой суши и большую часть ее наиболее ценных природных ресурсов.

С тех пор, как в 1938 году начались реальные боевые действия, ни одна армия не смогла одержать победу в бою против вермахта – самой высококвалифицированной, дисциплинированной, подготовленной и хорошо оснащенной армии в мире. К 1940 году, как отмечает Джон Лукач в книге «Дуэль», армии Гитлера завоевали всю Западную Европу, потеряв в людях и технике меньше, чем немецкая армия потратила в Первой мировой войне на несколько миль траншей и грязи. Сопротивление небольших европейских стран этому натиску измерялось в лучшем случае днями, а Франция, несмотря на большую армию и якобы неприступную линию Мажино, была позорно разгромлена немецким блицкригом. Британские экспедиционные силы едва избежали полного уничтожения в Дюнкерке, а королевский флот понес тяжелые потери на море, в Северной Африке и Норвегии. Британия по-прежнему решительно защищала свой островной дом, но она начинала медленно умирать от голода, поскольку немецкие подводные лодки перекрыли снабжение Британии, и какими бы доблестными ни были британские войска, они оказались неэффективными против немецких технологий, дисциплины и храбрости.

Возможно, еще более пугающим было экзистенциальное зло, воплощенное в самом нацистском кредо и в его энергичном психопатическом лидере Адольфе Гитлере. Ужасающее истребление евреев, цыган и славян и концепция господствующей расы одновременно заставляли стыть в жилах кровь и погружали в глубокую депрессию, ведь казалось, что так мало людей готовы этому противостоять. Мысли о «Тысячелетнем рейхе» было достаточно, чтобы привести в ужас даже самое стойкое сердце.

В начале 1940-х годов Гитлер, Der F?hrer, с присущей ему жестокостью, и при этом харизмой и магнетизмом, злобным гением навис над миром. Он единолично, с помощью силы, террора и идеологии, спас Германию от безработицы, голода и, возможно, коммунистической революции. Никогда еще в современной мировой истории один человек не оказывал такого гипнотического действия на миллионы. Гитлер был активным, страстным оратором, способным воспламенить толпу своим фанатичным бредом. Он мог установить с аудиторией сверхъестественную эмоциональную связь, которая выходила за пределы слов. Он полностью понимал, насколько важна зрелищность и, как и Уинстон Черчилль, признавал силу радио. Капрал Гитлер во время Первой мировой войны был дважды ранен и получил два Железных креста первого ранга за исключительный героизм – знак отличия, которым редко награждали простых солдат.

Ницше прославил в академических кругах концепцию сверхчеловека. Когда Гитлер был связным на линии фронта, его жизнь, казалось, была заколдована. Он выполнял задания, которые никто другой не смог бы выполнить, и благополучно возвращался. Но он никогда не бывал безрассудным, только лишь храбрым, и он тщательно готовился, заранее изучая местность, которую ему предстояло пересечь. В перерывах между заданиями, сидя в окопе, он читал Карла фон Клаузевица (прусского солдата конца 1790-х и начала 1800-х годов, который впоследствии стал влиятельным военным теоретиком), которому он однозначно присвоил титул интеллектуального мастера. Отчасти причиной популярности Гитлера как у мужчин, так и у женщин была именно эта аура мужества, непогрешимости и неуязвимости. В глазах многих он представал в обличии немецкого сверхчеловека.

Гитлер был человеком обычного роста, возможно, чуть ниже метра и 80 сантиметров, весом около 70 килограмм. Он не был особенно красив, его нос был слишком толстым; одевался обычно просто, но аккуратно. У него были хорошо вылепленные руки с длинными, изящными пальцами, и он много жестикулировал и при произнесении речей, и при более непринужденных разговорах. Однако именно глаза доминировали над его в остальном довольно обыкновенным обликом. Они смотрели на вас с гипнотической, пронзительной, проникающей силой. Они были светло-голубого цвета, но обладали глубиной.

Даже такой беспристрастный и космополитичный репортер, как Уильям Л. Ширер, который был иностранным корреспондентом CBS и Universal News, написал, что никогда не видел подобных глаз. «Они напомнили мне картины, изображавшие Медузу[8 - Уильям Л. Ширер, «Кошмарные годы», с. 127.], – писал Ширер, – чей взгляд, по преданию, превращал мужчин в камень или доводил их до импотенции[9 - Версия мифа о Медузе, взглядом доводящей мужчин до импотенции, неизвестна, во всяком случае широкой общественности. – Прим. пер.]. Женщин зачаровывали глаза Гитлера; однако мужчин они заставляли леденеть. Люди говорили, что этими глазами Гитлер мог заглянуть в будущее. Когда вы смотрели ему в лицо, вас притягивали эти бездонные глаза, в которых была такая сила и такая проницательность».

Гитлер, как и многие другие немцы, считал, что Отечеству после Первой мировой войны был нанесен удар в спину его собственными лидерами. Он утверждал, что гиперинфляция, депрессия и политический хаос, в который погрузился немецкий народ, стали результатом именно этого предательства. На его собственную жизнь повлияли нищета и даже голод, и в течение многих лет, даже когда он восходил к власти, он страдал от непреодолимой страсти к собственной племяннице. Она вполне могла бы стать любовью всей его жизни, но кровное родство делало их отношения обреченными и безнадежными с политической точки зрения. Впоследствии она покончила жизнь самоубийством при загадочных обстоятельствах, а одно из доверенных лиц Гитлера позже рассказало корреспонденту Ширеру, что Гитлер никогда больше не проявлял серьезного сексуального интереса к женщинам. Очевидно, Ева Браун, его любовница, не была для него чем-то серьезным.

Интуитивные догадки Гитлера в отношении военных и политических событий с 1935 по 1943 год были оригинальными, нетрадиционными и почти безошибочными. Он правильно просчитал слабость своих противников и их нежелание сражаться, а его тактические решения и дерзкие авантюры раз за разом приводили к успеху, к большому удивлению немецкого Генерального штаба. Он обладал необыкновенным пониманием человеческой природы и инстинктивным пониманием слабости противников. Как писал Алан Кларк в книге Barbarosa, эпическом исследовании немецкой кампании в России, «Рука самого дьявола направляла Гитлера так же, как позже она защищала его жизнь. Его способность разбираться с деталями, его чувство истории, его цепкая память, его стратегическое видение – все это имело свои недостатки, но если рассматривать их в холодном свете объективной военной истории, они, тем не менее, были блестящими».

В то время широко цитировалось великое стихотворение Уильяма Батлера Йейтса «Второе пришествие», поскольку оно красноречиво передавало те отчаянные настроения, которые преобладали в конце 1930-х годов, когда Гитлер и нацизм, казалось, были готовы завоевать Европу.

Вращенья размыкая круг, не слышит
Сокольничего сокол, тщась все выше.
Все валится, протерта ось до дыр
Анархией, отпущенною в мир.
Прибой кровавый пенится, повсюду
Невинность захлебнуться норовит,
И лучшие безмолвствуют, покуда
У худших оголтело правый вид
(Перевод Наталии Беленькой)

У. Х. Оден выразил те же эмоции, но по-другому, в стихотворении «1 сентября 1939 года».

На улице в пивной, на Пятьдесят Второй,
страдаю я. (Все умники в пивной
страдают точно так же, как невежды).
Напуган и подавлен, я стою
в том самом сентябре. Я на краю
отчаянья, разрушенной надежды.
Тела печальной данностью легли,
поглощены бездонностью земли,
как жертвы неприкаянности Смерти.
И гнев, и мрак, и страх до тошноты,
и мысль о том, что взорваны мосты…
Мне нет покоя в этой круговерти.
(Перевод Татьяны Шепелевой)

Невинные, беспомощные люди дрожали, когда грубые мускулистые мужчины в черных рубашках с мокрыми подмышками маршировали по мостовым, скандируя расистские лозунги, готовые избить до полусмерти любого, кто встанет на их пути. Более того, на большей части Запада после безумной резни окопной Первой мировой войны, когда 1000 человек посылали умирать, как скот, лишь бы отвоевать сотню ярдов грязи, которые на следующий день снова перейдут в руки врага, царила глубокая усталость от войны. Уилфред Оуэн в разошедшейся на цитаты поэме заклеймил знаменитые слова Горация Dulce et decorum est pro patria mori («Умереть за свою страну – это приятно и правильно») «старой ложью».

Многие не желали снова сражаться за «короля и страну» ни при каких обстоятельствах. В XIX веке война ассоциировалась с играющими марши оркестрами, патриотизмом и славой, но с этим было покончено. Поэты поднимали против войны свои голоса. Луис Симпсон писал:

Но как Верден, так и Бастонь
Сломали четкий строй,
И прямо в душу бил патрон
И гнул к земле сырой,
И смерть была скучна, как смерть,
Был в дураках герой.
(Перевод О. Чухонцева)

В стихотворении слово «отдача» (в переводе: «в душу бил патрон, и гнул к земле сырой»), буквально отдача оружия, передает, что человек с оружием наносит увечья себе. Но, возможно, лучше всего об этом сказал Стивен Крейн в стихотворении «Война добра и другие строки».