Природы вечный взгляд. Любовь и поэты

Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я…

В рукописи Пушкина от 29 июля 1826 года сокращённо есть записи о смерти Ризнич и пятерых казнённых декабристов («друзей»). Наверное, кроме смерти этих пятерых, Пушкин не мог воспринять любую другую утрату. Но какое же поэтическое отпевание Амалии Ризнич совершил великий лирик в 1830 году во время карантина в Болдине! Два стихотворения – гениальные его создания: «Заклинание» и «Для берегов отчизны дальной…» То и другое – настоящие шекспировские драмы. В высшей степени эмоциональна речь, даже крик души, страдающего человека в «Заклинании». Он заклинает тень возлюбленной вернуться к нему – любящему с той же отчаянной страстью, что и прежде. Герой в конфликте со всем на свете: со смертью, с природой, убившей его любовь, а главное – с судьбой, власть которой, видимо, мучимый сомненьями, он отрицает. Надеется он на правду народных суеверных преданий:

О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы…
Я тень зову…

Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.

Приди, как дальная звезда,
Как лёгкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне всё равно, сюда! сюда!

Зову тебя…
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь…но тоскуя
Хочу сказать, что всё люблю я,
Что всё я твой: сюда, сюда!

Герой, несомненно, в конфликте с собой, и, обуреваемый воспоминаниями, заклинающий высшие силы, он не в состоянии умалить мощь страданий и тоски, возможно, вызванные одиночеством. А это приближало автора к его современникам, вызывая сочувствие к самому создателю стихотворения.

«Заклинанье» датировано 17-ым октября 1830 года, а уже 27 ноября того же 1830-го появляется «Для берегов отчизны дальной…». Я не могу говорить об этом создании А. С. Пушкина в отрыве от музыки романса Александра Порфирьевича Бородина, более того, от исполнения его Дмитрием Хворостовским. Два автора: поэт и композитор – конгениальны. Эта конгениальность в том, что у того и другого форма и содержание слиты: содержание есть форма, а форма – содержание. Никто так, как А. Бородин своей музыкой, не проник в поэтическую суть этого стихотворения Пушкина о любви.

А. П. Бородин назвал «Для берегов отчизны дальной…» трагедийной элегией.

Не будет, мне кажется, преувеличением сказать, что подобное сочинение Пушкина уравновешивает собою, как произведение искусства, романную форму великих русских прозаиков. В этом стихотворении действительно есть эпический момент – сходство с романтической балладой: незримо присутствует смерть, сначала как бы дыхание её, после – приход в реальность, а страшное, сверхъестественное характерно для баллад. Вспомним «Лесного царя» Иоганна Вольфганга Гете и музыку Франца Шуберта, в которой пребывают стихи знаменитого поэта, и увидим сюжетную близость баллад Гете и Пушкина. В центре произведения немецкого классика – трагическая смерть ребёнка, он убит лесным царём. Мальчика вёз отец, и в конце пути оказалось: «в руках его мёртвый младенец лежал». Это роковая смерть: по-видимому, в жизни мальчика не было любви. Такая мысль возникает, когда мы слушаем стихи и музыку «Лесного царя». Эта мысль о любви как основе жизни незримо присутствует в немецкой балладе.

Драматизм, страшное, трагическое в сюжете и тексте А. С. Пушкина естественны. «Для берегов отчизны дальной…» – это в форме баллады воспоминание-обращение лирического героя к умершей возлюбленной. Балладой сочинение становится словно на наших глазах, поскольку уже превращается в легенду и захватывает слушателей давно разыгравшейся драмой.

И «Заклинание», и «Для берегов отчизны дальной…» написаны четырёхстопным ямбом. Тексты этих сочинений А. С. Пушкин разделил на три строфы из двух четверостиший каждая. Такая большая строфа даёт возможность поэту в «Заклинании» развивать мысль, но главное, не останавливать своё безумие – бурю своих чувств. Поэт стремится убедить судьбу, заставить вернуть ему возлюбленную, хотя бы её тень. А что будет с ним, ему всё равно: соединиться с ней – его, пусть ужасная, мистическая, но единственная цель, ставшая как будто бы целью всей его жизни.

А в «Для берегов отчизны дальной…» – тоже в трёх строфах-и мистика попытки победить смерть, и реальная мука невозможности остановить роковое событие, и реальное большое чувство любви. Но каждая строфа – акт драматического действия. Чем вызван такой острый, порой на пределе по накалу страсти драматизм стихотворения, ставшего романсом Александра Бородина? Конечно, конфликтами. Во-первых, конфликтом между влюблёнными. Она «для берегов отчизны дальной» «покидает край чужой», её желание вновь увидеть родину понятно: она, как потом открылось, смертельно больна. Для него расставание невыносимо: оно для любящего – долго длящееся время, «час незабвенный, час печальный», и герой плачет перед ней. Но он начинает и активно действовать: старается «хладеющими руками» «удержать» свою любовь, «томленья страшного разлуки» и его стон «молил не прерывать». Да, конфликт для любящих очень серьёзный, он рождает трагизм дальнейших событий, которые для нас даются в воспоминании героя, а тогда для него были страшной реальностью. Всё это в первой строфе стихотворения, но в ней уже намечен и другой конфликт: лирический герой предчувствует смерть возлюбленной и начинает, невидимо как бы вначале, активно противостоять смерти – он хочет «удержать» не уезжающую подругу, а саму жизнь. И это главный конфликт произведения: борьба жизни и смерти – борьба скоротечной жизни человека и великого Времени.

Музыка А. Бородина со стихами первой строфы «Для берегов отчизны дальной…», её вокальная часть, изумительная по красоте мелодия, льётся широко и свободно, она требует от певца владения кантиленой. И мы начинаем видеть огромное, непереходимое пространство – от одного берега до другого. Звуковая динамика музыки Бородина необычайно разнообразна, потому что воспроизводит все интонационные особенности поэтической речи Пушкина. А его интонации выражают смысл разворачивающихся событий.

Первая строфа, словно вступление к драме, но в единстве с музыкой кажется прелюдией к эпическому повествованию, действие в котором развивается драматически:

Для берегов отчизны дальной
Ты покидала край чужой,
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленья страшного разлуки
Молил мой стон не прерывать.

Во второй строфе текста столкновение между любящими доходит до кульминации.

В музыке динамика (смена форте и пиано, динамические нюансы, паузы) усиливается, так как перед нами сцена, вспоминающаяся герою, но для слушателя она – в реальности. В начале строфы, на словах: «но ты от горького лобзанья свои уста оторвала» – голос певца звучит высоко и на форте, и это кульминация конфликта любви. Вся динамика – в вокальной части, но роль аккомпанемента в поддержке вокала чрезвычайно существенна. Он, как волны моря, держит корабль – текст (стихи Пушкина!), стремясь уберечь его от гибели. Рисунок этого музыкального сопровождения как будто бы не меняется, он кажется простым, однообразным, но создаётся впечатление, что он есть воплощение суровой реальности, тогда как герои ещё способны грезить. А сцена развёртывается и возникает словно диалог, звучит прямая речь:

Но ты от горького лобзанья
Свои уста оторвала;
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала,
Ты говорила: «В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим»…

Она говорит на градациях пиано, к концу речь её почти растаяла, потому что дальше может быть только (как в финале «Гамлета») тишина.

Третья строфа – трагический финал борьбы жизни и смерти, любви и роковой гибели героини. Но последние слова, уже одинокого человека, – свидетельство того, что его душа, слившись с любовью, не покорилась злу «равнодушной природы» (из стихотворения Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»):

Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Заснула ты последним сном.

Антитеза: великолепная природа юга, а в ней смерть. Бородин сопровождает финал басовыми нотами, они создают жуткое ощущение присутствия потустороннего мира. Замирают басы вместе с певцом – лирическим героем, который уверен, что свидание непременно свершится, ибо смерть не поглотила любовь.

Любовь бессмертна, как бессмертно инобытие, и неизбежен свет в последних моментах трагедии, ибо любовь осталась и она торжествует:

Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой —
А с ними поцелуй свиданья,
Но жду его: он за тобой…

Да, в высокой трагедии нравственная победа на стороне физически побеждённого героя. Напряжённый драматизм стихов и музыки поднимается до Шекспира. И при сдержанности выразительных средств и лаконизме текстов поэта и композитора у слушателя и читателя рождается представление об огромности, даже необъятности пространства, от берегов России до берегов Италии, небольшого по времени исполнения или чтения произведения. А непосредственно сцены развёртывающейся личной драмы раздвигают ограниченное пространство и создают ощущение, что мы смотрим большую драму человеческих судеб. Это связано с философским смыслом создания Пушкина и Бородина: в нём подняты вопросы, касающиеся основ нашего бытия.

Лирика любви А. С. Пушкина – несомненное новаторство. Но, признанный современниками самым крупным поэтом времени, он знал, как никто, достижения отечественных поэтов, прежде всего В. А. Жуковского, Е. Баратынского, К. Батюшкова, лицейских друзей, которых высоко ценил: А. Дельвига и В. Кюхельбекера. Они все оказали влияние на творчество Пушкина, потому что он обладал замечательным качеством видеть новое в искусстве, обобщать найденные им новаторские черты других поэтов и мастерски использовать в своей поэзии. Искусствоведы говорят, что таким качеством видеть открытия в искусстве других мастеров, обобщать увиденное и воплощать это новое в своих созданиях, соединив со своим, особенным, обладал Рафаэль. Наверное, это объясняется особой художественной одарённостью гениев – Пушкина и Рафаэля.

Необычайный интерес представляют стихи А. С. Пушкина, посвящённые Е. К. Воронцовой и обращённые к ней, – жене генерал-губернатора Новороссийского края графа М. Воронцова. Она обладала оригинальной внешностью, была умной, образованной, поражала только ей свойственным обаянием. В потоке стихов Пушкина к Елизавете Воронцовой я выделяю два: «Сожжённое письмо» и «Прощание». В философском труде об эстетическом воспитании немецкий поэт-романтик, драматург, мыслитель, последователь И. Канта Фридрих Шиллер высказал поразительную мысль о том, что в каждом произведении искусства художник (поэт в том числе) стремится к одной цели: формой уничтожить содержание. Например, большой кусок мрамора (камень!), с которым во Флоренции скульпторы не могли справиться, молодой Микеланджело превратил в библейского героя Давида, одухотворив его, и герой живёт до сих пор.

В искусстве поэзии автор нашу живую разговорную речь должен превратить в поэтическую. И в процессе творчества каждое слово с его лексической и фонетической сутью становится незаменимым, но в то же время оно совершенно естественно. Пушкин, поэт, Мастер, создаёт новую реальность главным образом с помощью владения словом как инструментом создания особого мира, который живёт в обычной реальности и жив до сих пор. Но сам поэтический язык у таких больших поэтов, как Пушкин, играет настолько весомую роль, что содержание стиха изменится, оно будет иным, если изменится язык. Другими словами, язык, поэтическая речь, приобретёт значение содержания. Язык в искусстве поэзии и форма, и содержание. Только в анализе можно разделять эти феномены. В самих произведениях они в единстве, но достижение такого органического единства требует таланта и мастерства. А. С. Пушкин владел этим искусством «формой уничтожить содержание», т. е. прежнее содержание – разговорный язык, использовав все его достоинства, в совершенстве.

В «Сожжённом письме» (1825 год) А. С. Пушкин, создавая своим искусством владения поэтическим словом этот новый мир, существующий внутри нашего обычного, обратился к тому, что придумали мастера других искусств (видимо, это случилось само собой), – к символу. Обычное письмо стало символом любви, более того, стало самой любовью. И погибала, сгорая, сама любовь.

Пушкин и Елизавета Воронцова расстались по требованию её мужа, и новые стихи к ней поэт писал уже в Михайловском, тоже в ссылке. Она просила сжигать сразу после прочтения любое её письмо. Так родилось неповторимое по форме и силе чувств «Сожжённое письмо». Листы бумаги с письменами, как говорили когда-то, превратились в стихотворении в нечто живое и одухотворённое. Этот сложный процесс превращения и воссоздан поэтом в динамичном движении события – во времени и пространстве:

Прощай, письмо любви! прощай: она велела.