На войне и в плену

Guides the pebble with his will.
There are giants yet to kill,
Wrongs unshriven!» [4 - «Песня непокорных южан», музыка А.Э.Блакмара, слова К.Э.Уорфилд. – Прим. перев.]

После убийства президента Соединенных Штатов южанам стало намного хуже жить, чем раньше. Не то, чтобы мистер Линкольн был их другом, напротив, для каждого южанина и южанки, и каждого ребенка, родившегося на Юге в течение последних четырех лет, он был воплощением зла на земле. Однако после ухода Верховного Главнокомандующего, с которым они сражались, верховная власть перешла к другому – гораздо более мстительному и безжалостному человеку.

Авраам Линкольн, со всеми его недостатками и фанатизмом, невыносимым характером и вульгарными манерами, все таки, имел и светлую сторону своей натуры, и есть все основания полагать, что, возглавляемый своим кумиром Союз впоследствии восстановил бы свое единство, а он бы принял снисходительную, гуманного политику по отношению к храброму и побежденному Югу, полагая, как и великий поэт, что:

«Earthly power doth then show likest God’s,
When mercy seasons justice.» [5 - «Земная власть тогда подобна божьей,Когда с законом милость сочетает».(Шекспир У. Венецианский купец. Пер. Т. Щепкиной-Куперник). – Прим. перев.]

Ответом на подозрение, касательно «его ужасного убийства», которое официально и подло власти предъявили уважаемым и героическим людям, была глубокая скорбь, выраженная Конфедерацией по поводу смерти президента Линкольна, публичное разоблачение его убийцы, и всеобщий ужас от мысли, что «править жезлом железным» теперь будет такой беспринципный демагог, как Эндрю Джонсон! Когда происходит убийство, обычно принято искать преступника среди тех, кому это может принести пользу. После смерти Линкольна только его непосредственный преемник получил «пользу от его смерти».

И если это печальное событие вложило бразды верховной власти в руки человеку такому же неспособному управлять судьбой великой нации, как и безрассудному юноше, который пытался вести колесницу Солнца, то абсолютно справедливы намеки на то, что правительству и прессе северян необходимо ответить на многие вопросы, касающиеся организатора этого убийства. Я еще не слышал о том, что план, предусматривавший поджог Ричмонда, насилие над его женщинами, а также убийство президента Дэвиса и всего его кабинета, отображенный на нескольких листках, найденных у полковника Дальгрена, когда-либо был опровергнут правительством Вашингтона и газетами, которые поддерживают его. Философия и религия так учат нас, что, если преступление является только действием, то сам грех убийства заключается в намерении его совершить. В свете этого суда, тусклым, по сравнению с «Небесным светом», которому еще предстоит озарить не только все человеческие поступки, но и «сами их мысли и намерения сердца», Север и Юг, друг и враг, мятежник и лоялист, жертвы и победители, живые и мертвые – все должны будут предстать перед судом, и судимы Тем, кто «Судит не так, как человек судит».

И в то же время, давайте молиться, надеяться и трудиться во имя свободы, любви и мира».

    Лондон, 17 мая 1865 г.

ГЛАВА I

Мой дом. – Беглый взгляд на Вашингтон.

Надеюсь, мои английские читатели, которые так сильно любят свои домашние очаги, простят изгнаннице, если она начнет рассказ о своих приключениях с краткой реминисценции ее далекой родине:

«Loved to the last, whatever intervenes
Between us and our childhood’s sympathy,
Which still reverts to what first caught the eye.» [6 - «Им лик земли от ранних лет – один.А детства сон, что б нам ни затемняло,-Все ищет взор, что детский взор пленяло».(Байрон Дж. Остров. Песнь вторая. Пер. Вяч. Иванова). – Прим. перев.]

Нет места на свете прекраснее долины Шенандоа и нет, вернее не было, другого такого приятного и мирного селения, как Мартинсберг, где я родилась в 1844 году.

Все прелести, которые благодаря фантазии Голдсмита процветали в ирландской деревушке в период ее процветания, были воплощены и в моем родном городе. Но, – увы! Мартинсберг постигла более жестокая судьба, чем «прекрасный Оберн». Он, по крайней мере, до сих пор живет в поэме, и будет жить, пока живет английский язык, а Мартинсбергу суждено было стать первой и прекраснейшей жертвой, принесенной на алтарь свободы конфедератов, но из его руин не появилось такого поэта, который бы сумел увековечить его имя.

Пока в Америке был мир и Союз штатов сохранял свое единство, в окрестностях Мартинсберга появилось множество красивых усадеб, что свидетельствовало о том, что с тех пор, когда железнодорожная компания «Балтимор и Огайо» вложила массу денег в строительство нескольких машиностроительных заводов, город стал значимым населенным пунктом. Однако вложенные средства компании не окупились. Строительство еще продолжалось, но их судьба была уже предрешена. Они были уничтожены – только так можно было поступить, чтобы эти заводы не достались наступающим янки – бесстрашным героем, истинным апостолом Свободы, «Каменной Стеной» Джексоном.

Читатель, я должна снова вернуться к моему дому, который так скоро стал добычей интервентов и грабителей.

Представьте себе теплый солнечный день и миленький двухэтажный домик, утопающий в цветах роз и жимолости. Неподалеку протекает широкий, чистый и быстрый ручей, а в напоенном ароматами воздухе Юга покачивают своими ветвями обрамляющие его берега серебристые клены.

Даже здесь, в Лондоне, несмотря на огромную пропасть времени и пространства, отделяющих меня от родины, я еле сдерживаю слезы, когда вспоминаю сладкие дни моего детства. В минуты глубоких размышлений я часто спрашиваю себя, точнее, думаю: «А думали ли когда-нибудь мои английские читатели о той жестокой судьбе, которая постигла многих из их прямых потомков, чьим единственным преступлением была любовь к свободе, от которой не смогли отказаться Отцы Пилигримы, покинувшие родной остров? Неужели они не испытывают никакой жалости или сочувствия к нам – несчастным и обездоленным конфедератам? Способны ли они хотя бы на миг представить себе, чтобы они чувствовали, если бы знали, что по всей их стране в каждой дворянской усадьбе, фермерском поместье или лачуге ремесленника бесчинствуют разнузданные солдаты агрессора, или полыхают пожарища? Какие чувства могли бы испытывать граждане Лондона при виде костров штурмующей их город армии?

«Say with what eye along the distant down
Would flying burghers mark the blazing town -
How view the column of ascending flames
Shake his red shadow o’er the startled Thames.» [7 - «Скажи, как взглянет твой народ уничиженныйНа пышный город свой, со всех сторон зажженныйИ возносящий вверх над Темзой устрашеннойМогучий столб огня?»(Байрон Дж. Проклятие Минервы. Пер. Н.В.Гербеля). – Прим. перев.]

В последнее время было много написано о роскоши наших южных усадеб, ныне многих из них уже нет, а те, что остались уже не такие, как прежде, и я могу уверенно утверждать, что даже английские дома сейчас, в самом деле, более удобны и комфортны, чем наши, однако, наш уровень гостеприимства никогда не был превзойден.

Мое детство было таким же, как и у любого счастливого ребенка, я купалась в любви и ласке своих отца и матери, со мною рядом были мои братья и сестры. О печальных обстоятельствах, при которых умер мой отец, будет рассказано ниже. Где сейчас моя мама, я не знаю – она, без сомнения, тоже ничего обо мне не знает. И только Бог знает, где находятся в настоящее время мои братья и сестры.

Но я продолжаю. Думаю, что никто не станет со мной спорить, если я скажу, что нет в мире более приятного общества, чем в Вирджинии. В этом отношении Мартинсбергу повезло особенно – там жили самых лучшие и респектабельные семьи «Старого Доминиона» – под респектабельностью я имею в виду, как их репутацию, так и древность происхождения – их предками были Фэйрфаксы и Уоррингтоны, чьи имена обрели бессмертие благодаря перу м-ра Теккерея.

По тамошней традиции, когда мне исполнилось двенадцать, меня отправили в Маунт Вашингтон Колледж, которым тогда руководил м-р Стейли – о нем я всегда вспоминаю с чувством глубокой благодарности. В шестнадцать лет предполагалось, что мое образование завершено, и я совершила свой entrеe [8 - Entrеe (франц.) – вхождение, вход, появление. – Прим. перев.] в мир Вашингтона, переполняемая надеждами и чувством бессознательной радости, свойственной моему возрасту. Тогда я даже предполагать не могла, как скоро моя молодость будет «разрушена бедствием» – худшим из тех, что могут постигнуть любого человека – бедствием гражданской войны.

Англичане настолько хорошо знают Вашингтон, что мне не нужно делать отступления, чтобы описать этот город, его оживленность и увеселения. Я познакомилась с ним зимой 1860-61 гг. – этот сезон был воистину блестящим. Залы Сената и Конгресса еженощно наполнялись нашими талантливейшими ораторами и государственными деятелями; аристократические салоны были заполнены до отказа, театры ломились от зрителей, и тогда в последний раз дочерей Севера и Юга соединили дружеские сестринские узы.

Я склонна думать, что в то время Вашингтон был очень похож на Париж незадолго до 1789 года, когда признаки грандиозной революции еще скрывались под спокойной и лживой поверхностью. Уподобившись парижанам той памятной эпохи, мы либо намеренно, либо безрассудно не замечали знамений времени; мы ели и пили, мы обедали и танцевали, мы приезжали и уезжали, мы женились и выходили замуж, совершенно не думая о том, какой вулкан кипит под нашими ногами.

Кто мог представить себе, каким будет конец и результат нашей революции, если учесть, что последствия того взрыва, разразившегося семьдесят пять лет назад в Европе, охватившего ее огнем и сбросившего царей с их тронов, хоть и частично, но ощущаются даже сегодня? Сколько тысяч наших сыновей пали, сражаясь с нашими угнетателями, не желающими признать, что наша свобода – это наше право, и они властны распоряжаться ей! Сколько несчастных женщин и детей погибло страшной смертью, а сколько было таких, которым пришлось искать спасения в чужих краях, бежать от врагов, тяжелой рукой стремившиеся сковать нас – врагов, которые не могли понять истинной сути памятного аксиомы ирландского оратора, и признать, что дух Свободы вездесущ и непреодолим!

Глава II

Политическая борьба. – Начало Великой Борьбы в Америке. – Отделение южных штатов. – Мы узнаем о падении Форта Самтер. – Сбор армии. – «Звезды и Брусья». – Волонтеры. – Мой отец зачислен на военную службу. – Патриотизм южанок. – Харперс-Ферри. – Визит в военный лагерь. – Пикники, балы, etc.

Вскоре все радости Вашингтона, о которых я рассказывала в первой главе, затмили густые облака, сгустившиеся на политическом горизонте.

Президентская кампания закончилась, и людям Юга стало совершенно ясно, что только в борьбе они могут обрести свою судьбу.

Отделение южных штатов, как по отдельности, так и в совокупности, безусловно, являлось следствием избрания м-ра Линкольна. Его приход к власти при почти полном отсутствии альтернативных кандидатов, был недвусмысленным воплощением желания бомонда Новой Англии отстранить помещиков Юга от всякого участия в управлении их общей страной.

Я не буду пытаться защищать институт рабства, от самого названия которого коробит британское общество, но вскоре стало ясно, что освобождение негров не входило в планы северян, то есть той части населения, которая захватила верховную власть, поправ все основные права. Рабство, как и многие другие уродливые формы общества, когда-нибудь исчезнет, но для Конфедерации южных штатов его час еще не настал. Можно ли считать, что народ, который предпочитает рабство свободе, повзрослел настолько, что сделался более пригодным для последней? Между тем, кому лучше – илоту Юга, или «свободному» негру Севера – смиренному рабу южного помещика, или сопротивляющейся жертве федерального призыва на военную службу?

И здесь я должна немного отклониться, чтобы задать вопрос двум великим писателям, которые в прошлом были ярыми сторонниками мгновенной отмены рабства. Успокоился ли дух Дяди Тома? Снится ли ему его последний сон? Признают ли миссис Х. Б. Стоу и м-р Лонгфелло, что своей репутацией мученика герой обязан творческому гению и буйной фантазии? Или они будут как и раньше утверждать, что чернокожий раб Конфедерации, действительно достоин искреннего сострадания?

Первым борцом за свободу – я говорю совершенно ответственно, и, несмотря на то, что это кажется парадоксом – была Южная Каролина. Это – рабовладельческий штат, но именно Южная Каролина положила начало борьбе за свободу. Вскоре к ней присоединились и другие штаты. За одним штатом следовал другой – и Союз распался. Затем мы узнали о падении Форта Самтер и заявления м-ра Линкольна, адресованного штату Вирджиния. Он потребовал от нее вооружить 75 000 человек и вступить в бой со своим братским государством. Он посеял зубы дракона, и вскоре пожал такой урожай, какой из таких семян может вырасти только весной.

Вирджиния отреагировала немедленно и произвела необходимую мобилизацию, но она не стала под «Звезды и Полосы». Она стала под «Звезды и Брусья», эмблему Юга, именно ему солдаты Вирджинии присягнули на верность. Когда-то звездно-полосатый флаг любили и уважали, но теперь, когда Союз опозорил себя, флаг Конфедерации занял его место.

С того памятного момента этот флаг был окроплен кровью многих тысяч, смерть коих по причине столь праведной была справедливо вознаграждена честью и почитанием, которые ожидают мучеников:

«Oh, if there be in this earthly sphere
A boon, an offering Heaven holds dear,
It is the libation that Liberty draws
From the heart that bleeds and breaks in her cause». [9 - «Так! Если есть в стране земнойДостойное небес воззренья,То что ж достойней приношеньяСей дани сердца, все своеУтратившего бытиеЗа дело чести и свободу!»(Мур Т. Лалла Рук: Пери и ангел. Пер. В.А.Жуковского). – Прим. перев.]

На призывных пунктах царил вполне соответствовавший ситуации энтузиазм. Седоволосые, сутулые старики и юноши, все, способные держать в руках оружие, сильные и слабые, богатые и бедные, сплотились вокруг нашего нового стандарта и, преисполненные чувством долга, были готовы либо умереть, либо вернуться с победой. Именно таким, охваченным всеобщим волнением я увидела Мартинсберг по возвращении из столицы, и – о! какой разительный контраст являли собой сцены, увиденные мной в моем родном городе с теми, которые я только что оставила позади себя в Вашингтоне! Моя зима прошла в вихре праздников и всякого рода развлечениях, а лето обещало быть тревожным и страшным.

Мой отец был одним из первых добровольцев. Ему предложили чин, соответствовавший его социальному статусу, но, как и многие из наших виргинских джентльменов, он предпочел занять место обычного рядового, тем самым, оставив офицерское жалование какому-нибудь другому, не такому зажиточному офицеру, чье отсутствие дома могло пагубно сказаться на его деловой или профессиональной деятельности, а его семья оказалась бы в весьма тяжелом положении.

Мой отец был определен во 2-й Вирджинский полк. Его вооружили и экипировали за счет средств, собранных по подписке, в которой участвовала я и другие дамы Долины [10 - Долина Шенандоа. – Прим. перев.]. На знамени полка красовались эти слова – трогательные и вдохновляющие:

«За нашего Бога, нашу страну и наших женщин»

Полком командовал полковник Наденбуш, и принадлежал этот полк к тому подразделению армии Конфедерации, которое впоследствии все знали как «Бригаду Каменной Стены». «Бригада Каменой Стены» – само это название несет в себе традиции непревзойденной славы, и я хотела бы воспользоваться такой возможностью, и заверить английских читателей, что мы – конфедераты – гордимся тем, что наших героев всегда питало вдохновение, унаследованное ими от своих английских предков. Когда наши потомки будут читать историю генерала Джексона и его людей, они даже не заметят, что они читают описание подвигов «Легкой дивизии» Веллингтона.

Сразу же после формирования, полк моего отца был отправлен в Харперс-Ферри, ведь священная земля Вирджинии находилась под реальной угрозой вторжения, а кроме того, было вполне реально занять это прекрасном месте, чтобы убедиться, что «путешествие через Атлантику того стоило». В начале войны Харперс-Ферри являлся одним из крупнейших и лучших арсеналов Америки и обладателем великолепного моста через широкий и полноводный Потомак, соединявший штат Мэриленд и Вирджинию. И арсенал, и мост были уничтожены в июле 1861 года армией Конфедерации, когда превосходящим силам атакующих федералов пришлось отступить.

Отныне мой дом опустел – суматоха, порожденная нашими стараниями как можно лучше экипировать нашего отца для войны, прекратилась, и семья моя погрузилась в печаль. Лицо моей матери изменилось – оно стало тревожным и озабоченным. Нас всех мучила бессонница – мы очень переживали за нашего любимого человека, который теперь был на войне, и жизнь которого ежеминутно подвергалась опасности.

Моя мама, дочь старого профессионального военного, офицера, осиротела очень рано. Она вышла замуж за моего отца, когда ей исполнилось шестнадцать лет, и теперь, едва ли не впервые, они расстались надолго, да еще при таких обстоятельствах, которые сделали эту разлуку еще горше. Сама же я пыталась коротать долгие часы тех летних дней с моими книгами, а кроме того, составляла и отправляла отцу посылки с разными домашними вкусностями, которому, я знала, в его нынешнем положении доставят много радости и удовольствия.