– Да. Расплата, хотите фы сказать? Так часто гофорят – я слышу. Дед грешил, а я отмаливаю.
– Да нет… – совсем смутилась Маша.
– Я молюсь за сфоего деда. Он был солдат.
– Вас понимают родные?
– Нет, конечно. Просто я стал задавать фопросы, на которые нет отфетов у себя здесь. И поехал в Россию. Закончил семинарию… Женился…
– А! Вот как глубоко…
– Да. Я учился в Троице-Сергиефой Лафре. Ф Семинарии. Там фстретил дефушку. Она приехала из Польши учиться на регента и – фее…
– Постойте, отец Фома, вы хотите сказать, что вы женились не на русской женщине, а на польской?
– Да.
– В России?
– Да.
– Вы немец, православный немец, нашли себе в России православную полячку?
– Да, – широко улыбнулся священник. – По милости Божьей.
– Вот это да-а-а-а! Не удивительно, что вас не понимают родные.
– Они долго прифыкали. Фее у меня для них «не типично, не по-немецки». У меня здесь, в Германии, остался друг – фрескописец – серб, Драган. Фот он-то и говорил много с моей мамой, папой, сестрами. Фее им объяснял. И еще его русский друг, зовут Адмирал. Он настоящий дипломат!
– А иконы Драгана можно увидеть?
– Фрески. Они пишут фрески. И здесь немного есть… и… тут не далеко… э…
– Где? – Маша поднялась со скамьи.
– В Черногории и Сербии – тут пара часоф на хорошей скорости, – засмеялся отец Фома. – Фот там очень, ОЧЕНЬ много его фресок.
– Шутник вы, батюшка. А ваши родные стали тоже православными?
– Пока нет. Но постепенно они стали понимать, почему я фыбрал такую жизнь.
– Так вы служите не в этом храме?
– Я сейчас в отпуске и немного служу здесь. А через пару дней фернусь в Москфу и буду служить у себя. На Новослободской. Фернетесь – найдете меня там.
– А когда я вернусь? – Маша пожала плечами.
– Думаю, что мы с фами увидимся завтра, – улыбнулся отец Фома. – Фы далеко живете?
– Нет, тут рядом. Возле больницы снимаю квартиру… Только, батюшка, я через час заступаю на дежурство. Теперь только через сутки буду свободна.
– Ну тогда и приходите, – повернулся к девушке священник. В его глазах горели теплые искорки. Лишь позже Маша поняла, что это – свет искренней веры.
Межглавие
Петр Алексеевич лежал в высоких подушках. Силы покинули его.
Спать не мог, мучил вопрос: на кого он оставит Россию?
И даже измена жены и предательство любимца Меншикова не обжигали так остро.
Почему у него нет наследника? Почему близкие по духу люди оказались так далеко?
Петр поднял глаза и посмотрел на Романцева.
– Я сделал Россию великой. Великой морской империей! Я вместе с мужиками корабли рубил!
– А кто рубил бороды боярам и головы стрельцам? – Романцев вперил в него испытующий взгляд.
– Ну и что? Зато я построил новое государство!
– Да. Ты построил новое государство, но не сумел построить новый народ.
– Я сделал больше – я создал новую аристократию, вышедшую из этого самого народа! Мой Меншиков – из конюхов…
Романцев прервал Петра.
– В этом ты схож с Наполеоном, который тоже добился великих побед, потому что в ранце каждого его солдата был маршальский жезл. Правда, закончил он плохо.
– Кто таков?
– Французский император.
– Ты лжец! Я не знаю такового!
– Нет, государь. Вы разминетесь во времени.
…Романцев открыл глаза: перед ним на стуле сидела фрау Катарина.
– Стоят ли успехи государства духовного разрушения? – задумчиво произнес он.
Сиделка подскочила на стуле:
– Что ви сказайт? – пыталась выговорить пожилая женщина, которая «никак не понимать рюских».
* * *
Алла Борисовна нервно ходила по гостиничному номеру, а ее дочь, забравшись с ногами на диван, следила за голубями, воркующими за окном.