Драма 11

– Значит, ты, Иванушка, приближенный к императорскому трону… – задумчиво проговорил я.

– Простите?

– Куда уехал ваш папа?

– Эм, кажется, в Бангкок.

– Чего это он там забыл, в дали такой?

– Да он по два раза в год ездит туда, форумы проводит, семинарии какие-то. Там многие религиозные общины собираются. Я в подробности не вдаюсь, да и куда мне…

– И когда же он обратно, в Россиюшку возвращается?

– Никто не знает, – Иван пожал плечами. – Но его уже давно нет, скоро должен воротиться, стало быть. За него тут епископ Барталомей все дела решает, это его правая рука.

– Вот как воротится, так мне обязательно доложи, чтобы графики развозов согласовать.

– Так он меня вряд ли отпускать будет вас возить, – сказал с досадой Ваня. – Отец Янссен строг очень, требователен. Артем говорил, что нового водителя вам подберет, когда будет известно о возвращении. Я думал, вы знаете, Илларион Федорович.

– Мой милый мальчик, – вздохнул я и положил руку ему на плечо, чувствуя, как тело его напряглось. – Твой трепет перед вашим папой – это лишь младенческий пук по сравнению с тем, что тебя ждет в случае, если в негодование приду я.

В участке вовсю бурлила работа – разваленное старое здание наполняла суета и трескотня. Служивым людям не дано познать такого чувства, как свобода, и это, по-моему, вполне справедливо. По крайней мере, для России. Правильно, когда их поджилки дрожат при разъяренном голосе вышестоящего начальника. Правильно, когда из статного молодца офицер превращается в сгорбленного лизоблюда, полирующего задницу генерала в его солнечном просторном кабинете. И, конечно же, правильно, что в любой служивой иерархии одни вымещают все свои комплексы на других. Это правильно, потому что, ступая на этот путь, служивый расписывается на бумажке своего собственного приговора, который сделает из него винтик в плешивой системе, созданной для службы, но на деле выполняющей самые разные мерзкие функции, и зачастую служба эта не входит и в первую десятку данного списка. Мне не было жалко этих людей, которые с раннего утра на службе, хотя домой вчера они ушли далеко после полуночи. Это достойная плата за погоны и титулы, которые издревле на Руси считались привилегированным атрибутом.

Но мое отвращение к псам системы как будто пошатнулось, ведь я впервые в жизни вступил в столь плотное общение с представителями данной прослойки общества, и общение это в каком-то роде не всякий раз вызывало у меня рвотные порывы. Всему виной, как я понял, был провинциальный дух, не позволяющий всяким капитанам окончательно превратиться в упырей, коими заполонены большие города. Деревенские служаки (это, кстати, относится и к представителям церкви) были лишь наполовину мутантами, наполовину прокаженными системой, и с той половиной, которая еще не утратила человеческих черт, коммуницировать мне даже иногда весьма импонировало. К чему я это? Пускай на Соловьеве и на его шестерке Димке уже давно стоит клеймо и клеймо это не смыть никаким отбеливателем, чувство мерзости эти люди у меня не вызывали, иной раз даже поднимая со дна моей потерянной души какие-то светлые чувства. А это уже многое значило.

Капитан курил в кабинете, Дмитрий сидел на телефоне. Я вошел в царство четырех звездочек бодрой походкой, поддерживаемой нидерландскими препаратами.

– Новости! – взмахнув рукой, выкрикнул я при входе.

– Доброе утро, Илларион Федорович, – затушив сигарету, поприветствовал меня кэп – унылый и не выспавшийся.

– Доброе утро, Илларион Федорович, – продублировала его подружка-телефонистка.

– Новостей немного, – вздохнув, сказал начальник. – Эксперты уже прислали заключение о смерти. Работали всю ночь. Смерть деда Матвея наступила в результате отравления каким-то сильным химическим препаратом. Примерная дата смерти – двенадцатое-семнадцатое июля, то есть в доме он мог пролежать целую неделю. Но это еще не все. Вскрытие показало, что у него был вырезан желудок, полностью. Вырезали его, скорее всего, еще при жизни, но дед не был в сознании, иначе были бы видны следы борьбы и внешних повреждений. Его били – ребра сломаны, есть следы ударов на голове, но это случилось задолго до смерти. Из чего следует вывод, что убитый был под сильнодействующим снотворным или даже под анестезией, когда у него вырезали желудок. Вместо собственного желудка Матвею вшили чужой… Скорее всего, свиной.

– Желудок свиньи? – переспросил я, делая пометки.

– Точно не ясно, но большая вероятность, что у него внутри был именно свиной желудок.

– Значит, все-таки мы имеем дело с ритуальным убийством. На запястье его также обнаружено клеймо свиньи. Здесь, возможно, есть связь.

– По поводу клейма… – Соловьев углубился в свои документы, под грузом которых едва стоял стол. – В заключении говорится, что клеймо было сделано задолго до смерти.

– Насколько задолго?

– За много лет, скорее всего.

– Этому есть подтверждение?

– Мы вызывали утром Гнома, и он, как человек, который изредка общался с покойным, подтвердил, что и раньше видел на его запястье данное клеймо. Есть основания этому верить – память у нашего юродивого завидная. Он даже спрашивал старика пару раз, что это такое. На что дед Матвей ответил ему, цитата: «А ты, дурак, куда шел, туда и иди. Нечего тебе тут вынюхивать», – капитан оторвал взгляд от бумаг.

– Эй, телефонист, – я обратился к Дмитрию, тот поднял на меня усталый взор, слушая что-то в трубке и кивая. Я приблизился и сбросил вызов.

– Это морг Екатеринбурга! – возмутился он. – Мы ищем пропавшую дочь старика! Галину.

– Заканчивай этот цирк, она найдется и без тебя, – скомандовал я. – Дай клич по деревне – пропадала ли у кого-то из крестьян свинья. Мне нужен список всех хозяйств, кто содержит свиней, даже если в загоне трется один единственный старый хряк. Если свинью не крали, она не сбегала, возможно, кто-то врет. На допросе мы это выясним. И доктора местного сюда вызвать. Если делали анестезию, он может что-то знать.

Дмитрий с вопросом покосился на шефа. Шеф развел руками и кивнул.

– Во сколько допрос Афанасенковых? – осведомился я.

– В пятнадцать часов, Илларион Федорович.

– Тогда мы еще успеем посетить «Лазурный Сад». По коням!

Дмитрий остался в офисе, а мы с начальником поехали в детский приют на его служебном «Бобике». Соловьев был мрачен, необщителен. Я знал, что вся эта ситуация не дает ему покоя. Также я знал, что персона вроде меня была в Большой Руке, что жирный слепень на жопе у коровы. Прихлопнуть не получается, хвост короток, но и терпеть невмоготу.

– И как это вам, Илларион Федорович, всегда удается в бодром духе себя держать? – вдруг спросил Соловьев. – Я вот с перепоя вчерашнего в себя прийти не могу до сих пор. Голова трещит, во рту как будто помочился кто-то, да еще и вся эта суета… Не выдержу как-нибудь, делов натворю…

– А ты выпей, капитан, – я протянул ему чудотворную розовую пилюлю на ладошке. – И пройдут твои месячные. Сразу.

– Что это? – Виктор отшатнулся как будто от огня. – Наркотики, что ль, какие? Не, я не по той части.

– Медицина называется, у вас о таком здесь не слышали. Пей, не бойся. Травить не буду. Через десять минут будешь огурцом.

Он снова покосился на меня с недоверием, аккуратно взял таблетку и закинул ее в рот.

– Ты знаешь Ивана, водителя? – спросил я между делом.

– Ваньку-то? Знаю, конечно. Толковый парень.

– Он работает на вашего папу местного. Янссена этого.

– Да. А что в этом криминального? Тут почти вся деревня на него работает, я уже упоминал об этом раньше. Община выделила добровольцев на поиски Тани. Кто же, вы думаете, по лесам шерстит целыми днями, пока мы тут с вами следствием занимаемся? Всеволод, кузнец наш, на себя руководство операцией взял… Он тоже в Общине работает. Никто им за это не платит, прошу заметить. Все на добровольных основах.

– Я это к тому, что к папе не подступиться, у него тут все схвачено, фактически он и есть глава Большой Руки, да и Малой Руки тоже. Монастырь этот ведь на перепутье стоит. Убийство ритуальное – прослеживается религиозный символизм. Нужно прошерстить этих анабаптистов на предмет. Думается мне, что ниточки тянутся в ту сторону.

– Пока отец Янссен не вернется, вряд ли получится, – развел руками Соловьев, сильно напрягшись. – Да и не верю я в это…

– Тебя верить никто не заставляет. Это следствие, тут вера, знаешь ли, дело лишнее. Тебе версии надо отработать и план мероприятий выстроить.

– Да знаю, знаю… Только как все это успеть?

– Я твоей помощи и не прошу, – понизил я голос. – Все, что касается Общины вашей, сам сделаю, раз уж вы все так сильно боитесь приближаться к ней. Ты не мешай только, капитан. И не вздумай на две стороны играть. Если мы с тобой в связке, значит, так и должно быть. А если решишь переметнуться, то знай – сделаю все, чтобы впоследствии жизнь твоя стала кислой, как утренняя блевотина. И никакая вера тебе не поможет.

– Можно было и без угроз, Илларион Федорович, – обиженно проговорил мент.

– Можно было, но нельзя.