Искусство наследования секретов

– На них изображен лес?

Самир обернулся и посмотрел на меня:

– Нет. Сады и всякое такое.

– Мышь! – взвизгнула за моею спиною Ребекка и стрелой помчалась к выходу.

Я огляделась по сторонам. Но если мышь и была где-то, то со страху уже убежала. Я покачала головой, и Самир провел меня через кучу мусора на пороге в следующую комнату. Похоже, она служила гостиной. Деревянная филенчатая дверь висела – перекошенная – под углом на нижних петлях. Высокие окна до потолка почти полностью оплетали растения.

– Взгляните на это, – указал Самир на цветущую белую розу, светившуюся, как маленький ночник в темноте. – Должно быть, здесь теплее, чем снаружи.

– Волей-неволей вспомнишь «Красавицу и чудовище», – хмыкнула я и, не удержавшись, подошла понюхать розу. – Дом под вековым проклятием…

– И что потребовалось, чтобы его снять? То проклятие?

– Чудовище научилось любить и сумело добиться ответной любви, – наклонив к розе голову, я приятно удивилась ее нежному лимонному аромату.

– Да-да. Женщинам всегда нравятся брутальные, грубые и примитивные типы.

Пристроившись сбоку от Самира, я улыбнулась:

– А вы себя к этой категории не относите?

– Нет, – вздохнул парень.

– Не теряйте надежды. Женщины в конечном итоге понимают, что брутальные грубияны – всего лишь примитивные животные.

– Да? – приподнял густую бровь Самир.

– Ну…

– Буду иметь в виду, – он снова подал мне руку, чтобы помочь перелезть через сгнившую оттоманку. – Вы как? Не устали?

– Все нормально. Ведите дальше.

– Это лучшая часть дома, – замер у дверного проема Самир; его глаза лукаво сверкнули: – Готовы?

– Да.

Самир надавил плечом на дверь, довольно сильно, и она нехотя, со стоном, но поддалась. В воздух взлетело облако пыли. Мы нырнули в просторный холл с широкой резной лестницей. Комнату заливал свет.

– Ух ты! – пройдя в самый центр, я вскинула глаза вверх.

Помещение было огромным, высотою в три этажа. И каждый дюйм был отделан резными квадратиками золотистого дерева. Они искрились и переливались на свету, проникавшем внутрь сквозь громадные витражные окна, состоявшие из трех широких арок, в которых были запечатлены святые, творившие чудеса. Я знала, что особенностью ранних витражей было преобладание ярко-красных и чистых голубых цветов. Ни одно стеклышко не было разбито. Я прижала к груди кулачок:

– Это, должно быть, одиннадцатый или двенадцатый век. Как такое могло сохраниться?

– Невероятно, да? – Самир тоже смотрел вверх; его черные волосы падали назад, открывая высокие, четко выраженные, крепкие скулы и точеную линию подбородка. – Говорят, что эти витражи из аббатства.

– А где располагалось аббатство?

– Чуть южнее. Сейчас оно в руинах. А основано было, опять же по преданию, на месте древнего языческого капища. Там есть источник, и местные ведьмы разбили там огород и выращивали лекарственные растения.

– Правда? – рассмеялась я.

– Правда, – кивнул Самир. – Этот огород существует со времен Средневековья. Там собрано множество видов полезных растений и целебных трав. Это один из лучших «аптекарских огородов» в стране.

– Со времен Средневековья, – повторила я. – Такой срок! – глядя вверх, я снова подумала о маме. Представила, как она сходила по ступенькам парадного крыльца, а до нее по ним сходила ее мать и моя бабушка, а еще раньше – «елизаветинцы», перенесшие сюда витражи, а до них – монахи, жившие в аббатстве. Я обвела взглядом стены, всматриваясь в утонченную резьбу филенок. – Просто удивительно, что все это в таком хорошем состоянии!

– Не все, – избавил меня от иллюзий голос Самира, прозвучавший за спиной. – Некоторые помещения полностью разрушены, другие выглядят так, словно их только что покинули, – я кивнула. – Это одно из мест, где якобы появляется призрак.

– Здесь действительно холодно, – легкомысленно отшутилась я. – А чей это призрак?

– Девушки, сбросившейся с галереи, – Самир указал на брешь тремя этажами выше:

– Там когда-то были башни?

– Да.

– А почему она выбросилась?

– Всегда и всему причиной любовь. Разве не так?

– Гм-м. Наверное, – я подняла глаза на притененную галерею, где когда-то, должно быть, играли менестрели. Вообразила себе девушку – настолько обезумевшую, что предпочла жизни страшную смерть на этих изразцах. И ощутила дрожь, пробежавшую по спине.

От холода у меня снова заболела нога. И внезапно мне захотелось, чтобы рядом оказалась мама, рассказала мне старинные предания и поделилась со мной своей собственной историей.

– Откуда вам все это известно?

– Если бы выросли в этой деревне, вы бы тоже знали все эти предания, – обойдя кучу мусора, оставшуюся от сгнивших журналов, Самир снова вскинул глаза к потолочному своду: – В детстве меня влекла сюда какая-то неведомая сила. У этого места особая атмосфера. Какая-то потаенная печаль. Словно оно хочет освободиться… избавиться от проклятия, – подмигнул мне парень.

В груди снова защемило, Самир задел меня за живое:

– Я думала, что мама родом из маленького, убогого местечка. Какого-нибудь унылого промышленного городка. Она не любила рассказывать о своей жизни в Англии… – вздохнула я, – А мне казалось, это потому, что она сбежала в Сан-Франциско из жуткой дыры. Не могу поверить, что мама могла все так тщательно скрывать в себе. Она ни разу, ни единым словом не обмолвилась об этом поместье, – покачала я головой.

– Вам стоит побеседовать с моим отцом. В имении что-то произошло перед тем, как все его покинули. Но я многого не знаю. А отец был здесь в то время.

– Сколько ему лет? – спросила я Самира.

Уголки его рта выгнулись вниз, парень почесал щетину на подбородке:

– Вроде бы шестьдесят семь…

Мама умерла в шестьдесят шесть.

– Я к тому, а были ли они знакомы?

Самир тихо фыркнул: