Фасолевый лес

У меня не было времени подумать, что это значит, потому что в эту же секунду в кабинет ввезли кресло-каталку, на которой сидела Джолин Шэнкс, а точнее – Джолин Хардбин; вслед за ней, как я успела увидеть, везли носилки на колесиках; их оставили в коридоре. Джолин выглядела как героиня фильма, смотреть который ну совсем не хочется! С правого плеча через всю грудь у нее тянулся мокрый язык кровавого следа, лицо и губы были белее полотна, и ее большая физиономия выглядела как кусок бледного теста. Тем не менее, она ругалась и всячески сопротивлялась, и не было похоже, что она собирается отдать концы. Когда я взяла ее за запястье, чтобы помочь встать с каталки, ее рука вывернулась из моей хватки, словно стальной канат. Джолин была явно не в себе, потому что кричала, как бы обращаясь к кому-то, скорее всего – к Ньюту:

– Не смей этого делать!

И, после короткой паузы:

– Иди и прибей своего папашу, если уж на то пошло! На него злись, а не на меня!

Неожиданно она затихала на мгновение, и потом все начиналось по новой. Мне было страшно интересно – а какое отношение ко всему этому имеет папаша Ньюта?

Где-то на подходе был доктор Финчлер, но сестра Маккуллерс уже успела осмотреть Джолин, и все оказалось не так плохо, как можно было подумать на первый взгляд. Кровь остановилась, но нужно было дождаться снимков, чтобы посмотреть, как прошла пуля и не раздробила ли она чего-то важного по дороге. Я взглянула на Эдди – вдруг он заставит меня переодевать раненую в больничный халат, сняв с нее заляпанные кровью блузку и лифчик. Не могла не думать про кровавые пятна, я ведь всю жизнь помогала убирать. Но Эдди отрицательно покачал головой – раненую сейчас лучше поменьше крутить, а доктор сам разберется, где там на снимке крючки, а где застежки.

– Вам повезло, что стрелок он никудышный, – говорил Эдди, вытягивая руку Джолин на столе рентген-аппарата. Его слова в сложившихся обстоятельствах мне показались излишне грубыми, но, в конце концов, это же был Эдди. Я держала Джолин за локоть, стараясь не причинить ей лишней боли, но бедняга была в истерике, сопротивлялась и никак не хотела заткнуться. Мысленным взором я видела всю сцену как бы со стороны: я, в своем свинцовом переднике, стою над Джолин и держу ее – словно мясник, удерживающий теленка на пути его превращения в бифштекс.

Потом Эдди сказал, что мы закончили, и, занявшись проявкой снимков, велел мне отвезти Джолин в соседнее помещение и подождать – если во время рентгена она двигалась, снимки придется переделать. Я, было, направилась туда, но Эдди крикнул санитарам, чтобы те везли второго, и, подведя укрытые простыней носилки к столу, они принялись перекладывать на него неподвижное тело – так, словно накрывали стол к обеду. Я остолбенело смотрела на происходящее и очнулась лишь тогда, когда Эдди крикнул, чтобы я увозила Джолин, потому что этого типа держать не нужно, ибо он никуда не рвется, а снимок для дознавателя из полиции он сделает и без моей помощи. Я слышала Эдди, но не могла отвести взгляд. Может быть, я тупая? Но до меня только тогда дошло, что это был Ньют.

В соседней комнате Джолин ждали носилки на колесиках, но она решительно от них отказалась, а вместо этого села у стены на откидной стул, бормоча себе под нос:

– Слава Богу, ребенок был у мамы…

И, после паузы:

– И что мне теперь делать?

На ней была широкая розовая блузка, которую можно носить и беременной, и просто так, но, как я поняла, беременной она не была. Нарядная блузка, открытые плечи, бантики на рукавах, хотя, конечно, кровь превратила ее черт знает во что.

Джолин была круглолицей крупной девушкой, и весь ее облик будто пытался доказать – чтобы попасть в неприятности, совсем не нужно обладать внешностью чирлидерши. Беда только в том, что это ни к чему толком не приведет. Так мальчишка, желая повыпендриваться перед матерью, несется на велосипеде с раскинутыми в стороны руками и ногами и орет: «Гляди»! Но она так и не посмотрит, пока он не вломится во что-нибудь и не разнесет себе башку.

Мы с Джолин не дружили. Она была на пару лет старше меня и уже давно не ходила в школу, но согласитесь – когда тебя подстрелили, а твой муж лежит в соседней комнате мертвый, поневоле захочешь увидеть дружеское расположение даже в случайно подвернувшемся человеке, подающем тебе таблетку тайленола с кодеином. Она стала рассказывать, что во всем виноват папаша Ньюта, что он бил и его, и ее, и даже их ребенка стукнул ведерком для угля. А я все не могла себе представить, как этот полумертвый дед мог побить Ньюта, который с виду был что твой бычок-трехлеток. Впрочем, дом у них маленький, народу много, а старик совсем ничего не слышал. И, правда, как еще они могли жить? Уж, наверное, не светские беседы вели.

Мне кажется, я только кивала головой, да бормотала что-то типа все будет хорошо, а Джолин продолжала ныть о том, что не представляет, что теперь будет с ней, с ребенком и со стариком… О, Господи! Угораздило ее с ним связаться!..

Наверное, это было жестоко с моей стороны, но я спросила:

– Джолин, почему ты выбрала Ньюта?

Она слегка раскачивалась на откидном стуле, держась за простреленное плечо и глядя на собственные ноги. Глаза у нее были из тех, что как будто никогда не открываются до конца.

Сказала же она вот что:

– Да какая разница, кого выбирать? Мой папаша называл меня шлюхой с тех пор, как мне стукнуло тринадцать. Потом подвернулся Ньют. Ну а дальше сама знаешь, как оно бывает.

Но я не знала, поскольку отца-то у меня и не было. В известном смысле, выходит, мне повезло. Я сказала об этом Джолин, и она согласно кивнула.

Мне казалось, прошла вечность, пока мы возились с Джолин, и давно уже наступила ночь. Ан нет! Был еще белый день, и все вокруг продолжали трудиться с самым невозмутимым видом. Я пару раз выходила в туалет и меня выворачивало наизнанку, после чего возвращалась и, уткнувшись в микроскоп, раз за разом пересчитывала одни и те же крохотные бейсбольные перчатки, распростершиеся под моим взглядом на предметном столе. Никто меня не подгонял. Во всяком случае, женщина, которая сдавала этот анализ, за свои деньги получила самый качественный результат.

Мне очень хотелось, чтобы мама была дома – нужно было перед кем-нибудь прорыдаться и сообщить, что я бросаю эту работу. Но дом был пуст, и к моменту, когда она вернулась, в одной руке неся полную сумку продуктов, а в другой – корзину белья для глажки, я уже почти успокоилась. Конечно, я ей все рассказала – и про розовую блузку Джолин с бантиками и рюшами, и, конечно, про Ньюта, а потом заявила, что, поскольку самое худшее я уже увидела, бросать не имеет смысла.

Мама крепко обняла меня и сказала:

– Мисси! Никогда еще я не встречала такой, как ты!

На этом разговор кончился, но в ее компании я почувствовала себя гораздо лучше. Мы вдвоем занялись приготовлением обеда – варили овощи и яйца, лавируя на тесной кухне. Наконец за окном стемнело. Мама то и дело посматривала на меня и качала головой.

С мамой дело обстояло так. Во-первых, она всегда ждала от меня лучшего. А во-вторых, что бы я ни сделала, с чем бы к ней ни пришла, она всегда вела себя так, словно я у нее на глазах луну на небо повесила и звезды в розетку включила. Вот как про меня думала мама!

Итак, я осталась в больнице. Осталась на пять с половиной лет, и за это время сосчитала столько тромбоцитов, что вы и представить себе не можете. Кому-то может показаться, что все это время я только и делала, что развлекала маму разговорами да время от времени встречалась со Спарки Пайком, которого большинство наших считали отличной партией – ведь у него была постоянная работа контролера газовых счетчиков! Но мне в конце концов надоел его треп о том, кто, как и в чем (или без чего!) валяется летом на заднем дворе своего дома.

К тому времени у меня созрел план. Когда я училась в старших классах, лучшим из приколов мы считали, например, написать на городской водонапорной башне слова «Выпуск 1975-го» или, допустим, на Хэллоуин привязать к той же башне козла, уведенного у местного фермера. Но теперь у меня были вполне серьезные намерения. Работая в окружной больнице Питтмэна, я не только помогала маме с оплатой дома и разнообразных счетов, но и смогла отложить пару сотен долларов. На них-то я и купила маленький «фольксваген-жук» 1955 года. Правда, у него не было боковых стекол, заднего сиденья и стартера, но при известном опыте стартер не так уж и важен: можно держать одну ногу на сцеплении, а другой отталкиваться через открытую дверь, особенно если припарковался на холме, коих в нашей части Кентукки – пруд пруди. На этой машине я собиралась свалить из округа Питтмэн и навсегда забыть обо всем, что здесь было. Кроме, конечно же, мамы.

Когда я притащила автомобиль домой, мама сразу поняла, что я задумала. Окинув его быстрым взглядом, она сказала:

– Если уж ты обзавелась таким старьем, нужно научиться на нем ездить.

Она имела в виду, наверное, что я должна уметь решить любую возникшую проблему, потому что заставила меня снять все четыре колеса и вновь поставить их на место, а сама стояла посреди дороги, сложив руки на груди, и смотрела.

– Отлично, Мисси, – сказала она. – Скоро ты отсюда уедешь, и последним, что я увижу, будет пыль из-под колес.

Помолчав, она спросила:

– А что ты будешь делать, если я спущу переднее колесо?

Так она и поступила.

На что я ответила:

– Пустяки! Поставлю запаску.

Хотите верьте, хотите нет, но запаска у этой чертовой машины была.

После этого мама спустила заднюю шину, спросив меня:

– А что ты будешь делать теперь?

Думаю, мама время от времени попадала в подобное положение со своим Фостером и их «олдсмобилем», а потому хотела удостовериться, что я готова к любым неожиданностям.

Я же подумала и отозвалась:

– У меня есть велосипедный насос. Мне хватит сил немного подкачать колесо и отогнать машину в мастерскую к Норману Стрику.

Мама стояла, скрестив руки на груди, и я осознала, что ни она, ни сам Господь Бог не сделают того, что я должна сделать сама, а потому закрыла глаза и принялась изо всех сил накачивать спущенные шины.

Увы, мама не могла понять, что я чувствовала. Ее же не было рядом в тот день, когда папашу Ньюта Хардбина взрывом тракторной шины швырнуло на рекламный щит, и она не знала, что я вижу своим внутренним взором. А я вижу: вот папаша Ньюта летит – медленно, словно рыба в стоячей воде, лениво шевелящая хвостом и плавниками. А вот и сам Ньют: лежит неподвижно, словно окунь, попавшийся на крючок.

Выехав из округа Питтмэн, я приняла два решения. Первое осуществила, второе – нет.

Во-первых, я решила подыскать себе новое имя. Мне не особенно нравилось имя, данное мне при рождении, и наступил подходящий момент, чтобы начать с чистого листа. Не то, чтобы у меня было припасено какое-нибудь особое имя – просто хотелось чего-то нового. И чем больше я об этом думала, тем сильнее убеждалась в том, что имя – это не то, что ты выбираешь себе сам по какому-то данному тебе праву. Имя тебе дают и, как правило, независимо от твоего желания. Ну что ж, пусть за меня решит бензобак. Где он опустеет, там я и стану искать знаки.

Я едва не стала тезкой города Гомер, штат Иллинойс, но все-таки протянула еще немного. Пришлось скрестить пальцы, пока мой «фольксваген» проносился мимо Сидни, Садоруса, Серро Гордо, Декатура и Блю-Маунд, и уже на одних бензиновых парах влетел в Тэйлорвилль. Так что теперь я – Тэйлор Гриер. Пожалуй, я все-таки не совсем пустила дело на самотек, но, так или иначе, новое имя у меня появилось в значительной степени по воле судьбы, что не могло меня не радовать.