Ангелы среди нас. Трилогия

Но я не хотел выбирать. Это до невозможности больно и паршиво.

Я долго смотрел на нее через стекла очков. Видел, как меняется цвет ее глаз: от светло-шоколадного до зеленовато-карих. Зрачки ее то увеличивались, то сужались, в зависимости от преломления пламени новогодних гирлянд. И чтобы хоть как-то поменять тему, уйти от своих дрянных мыслей, я спросил:

– Зачем тебе они? – нежно взяв за оправу, снял их, и заметил, как дужка оставила свой след на переносице.

С непривычки, Дитрих часто заморгала, нежно улыбнувшись.

– Как зачем? Чтобы быть другой. Вот скажи, как часто ты задавался вопросом, зачем они мне?

– Раз десять, наверное, – прикинул я все свои подсознательные вопросы в течение всего нашего знакомства.

– Согласись, не будь у меня их, ты бы меньше думал обо мне.

О отец, глупее логики я еще не слышал. Я понимал, что в этом есть какой-то смысл, но надеялся, что он куда глубже.

– Итак, ты носишь очки, потому что считаешь, что так твой образ куда запоминающийся? – уточнил все же я.

– Можно сказать и так. И еще, потому что считаю, что они мне идут. А также потому что я их нашла.

– Нашла, – это вот было уже интересно. – Где ты их нашла?

– Во время моего первого выхода в свет, – Дитрих отвернулась к окну, и как присуще всем смертным, ушла мыслями в прошлое.

– Анхель, это вы все прилетаете на Землю на своих белоснежных крыльях. А я нет. Я помню, как громко и болезненно я плюхнулась на траву.

Н-да, разговор явно поменял тему жертвенности, что я мигом забыл о том, что буквально несколькими минутами назад раздирало мне душу, не говоря уже о целом дне размышлений. О чем она вообще? Но рано перебивать, рано. Думаю, она сама все расскажет постепенно. Голос ее был грустным, казалось, Дитрих вскоре заплачет. Мне нужно было знать это все, чтобы потом помочь. Помочь ей отпустить. И она продолжила:

– Пахло свежестью. Видимо недавно прошел дождь. И, естественно, моя одежда пропиталась влагой, от чего был плюс – она охладила боль в ушибленном теле. Я встала, начала озираться по сторонам. Ты прав, планета нереальна красива. Даже в самых красочных фантазиях я не могла представить себе все эти краски мира, звуки и ощущения. На мгновение я даже забыла о том, как ныла нога и спина, пока не услышала крик.

Дитрих подсела ко мне и взяла за руку.

– Повернувшись, я заметила хибарку недалеко от того места, где я стояла. При беге, ко мне вновь вернулись чувства реальности: а это боль, страх того, что я опоздала, попытки придумать всевозможные пути решения проблемы, которые я только могла представить. Зайдя в помещение, первым делом я увидела роженицу. Она была одна. Ей никто не помогал. И, конечно, я не знала, что сделать, чтоб облегчить ее бремя.

Мне казалось, прошла вечность, когда в дом забежал молодой человек в очках с ведром воды. Он был высокий и такой худой, бледный и дерганный.

– Мелисса, что? Что мне сделать? – спрашивал он, будто читал мои мысли.

От нестерпимой боли и сквозь крики между потугами, она мотала головой и крепко сжимала его ладонь.

Вся кровать была в крови, от чего мне стало немного дурно, ведь я впервые увидела эту алую жидкость.

И вот женщина крикнула в последний раз и на постель вывалился ребенок, который сразу начал вопить. То еще зрелище для моего сознания.

Мужчина опешил, и я шепнула ему, что надо бы разрезать пуповину (я помнила это где-то подсознательно из курса обучения). Молодой человек достал из-за пояса нож и с дикими глазами прошелся острием по коже.

«Надо перевязать» подсказала я, и вот он с трясущимися руками сделал узелок.

Малыш орал, все еще ворочаясь в окровавленных простынях.

«Заверни его в полотенце, ему холодно», что он и сделал по моему совету. Мелисса плакала, боль не отпускала ее.

Она наклонилась и выпила воды.

– Майкл, – обратилась она к мужчине, – дай мне его.

Он повиновался. И вот молодая мама впервые взяла своего кроху на руки и автоматически приложила к груди, чтоб он не плакал.

Слезы текли из глаз родителей. Казалось, весь этот ад позади.

– Анхель, она умерла через ночь, представляешь! Я не могу точно сказать из-за чего, но думаю пошли осложнения. Она горела вся! А Майкл не успел привезти помощь. Они жили так далеко от поселений! И как бы он не гнал свою клячу, но приехав с врачом нашел лишь ее остывающее тело и орущего младенца.

Так Майкл и Олив остались одни. И я чем могла ему помогала. В основном со сном – это я поняла, что умею делать лучше всего. Пока папа пытался поймать кролика (не часто ему везло) или найти молока для малыша, я была рядом.

Оливандер был чудесным ребенком, слегка надломленным без любви матери и одиноким, но смышлёным и спокойным.

Мы прожили так больше двух лет. И все это время я думала, что меня послали сюда, чтобы помочь мальчику вырасти в заботе и меньше ощущать вкус потери по родному человеку. Оказалось, всё хуже.

Однажды Майкл ушел на охоту и не вернулся. Мы просидели в хижине день, два, когда я поняла, что смысла ждать нет, а еда уже закончилась. Еще день и Олив упал бы без сил. Если снять штанишки и справить нужду я еще могла ему помочь, то создавать еду не умела. И тогда я впервые получила записку с канцелярии. Там говорилось, что нам надо пройти четыре мили к востоку и успеть перехватить возницу почтальона не позднее сегодняшнего вечера и на этой моя первая командировка будет считаться оконченной.

Всю дорогу я торопила малыша, вела его за руку, уговаривала и игралась с камушками, на перегонки. Пройдя мили две-две с половиной, Олив упал и уже, казалось, не встанет. Он плакал от усталости, звал папу, хотел есть и пить. И я посмотрела по сторонам.

Глухая природа Австралии, со скудной зеленью этого времени года, редкими рощицами где-то по краям и животными, что наводили ужас. В особенности меня пугали ядовитые змеи и рептилии подобного рода. Я посмотрела на небо и поняла, что вечер не за горами. Нам надо было торопиться. И единственное что я смогла сделать тогда, это взять его на руки и идти быстрым шагом туда, куда велено. Оливандер крепко спал в моих объятиях. Его маленькое худое тело тряслось от нехватки воды. Последняя капля попала в его рот еще вчера днем.

Я увидела возницу почтальона за сотни ярдов благодаря последним лучам солнца. Я успела! Отпустив мальчика на землю, потрясла его. Проснувшись через стон, поволокла его прямо на встречу к его судьбе.

Кучером оказался старик средних лет, добряк по природе, но бедный по-людски. Он подобрал Олива и заменил ему мать и отца, которых он так рано потерял, и о которых потом так ничего не узнает, впрочем, как и я.

Тогда, распрощавшись с моим малышом, и со слезами на глазах провожая телегу старика, я решила в последний раз взглянуть на хижину, где прожила более двух лет.

В темноте, под звездным небом и одинокой луной, она казалось еще более убогой. Пара деревьев, что служили игровой площадкой Оливу, сушилкой для пары белья, тенью в жаркое лето, домом паре перелетных птиц, на тот момент представились мне двумя великанами, грозно охраняющих четыре стены под крышей.

Уходя, я заметила блеск на земле и лишь наклонившись нашла эти самые очки, которые когда-то принадлежали Майклу.

Где он? Что с ним стало? Об этом, скорее всего, так никогда и не узнаю.

На этом Дитрих замолчала. Теперь настала моя очередь обнять ее. Я понимал ее это чувство, будто вновь пережить прошлую жизнь, воспоминание об одном из наших когда-то маленьких крохах, которые вырастают, становятся брутальными мужчинами, потом стареют и уходят в мир иной. А мы остаемся, и остается память о них и имена, что выжжены в наших сердцах.

– Дитрих, – в эти минуты откровения я не мог оставить этот вопрос открытым: – Почему ты не летаешь? Что с твоими крыльями?

Она всхлипнула.

– Я не знаю, Анхель, – выдавила она. – Но думаю, это обычный заводской брак.

Но увидев непонимание в моем лице уточнила:

– Помнишь, как дети ходят ломаной походкой, иногда тяжело перебирая ногами, а другие не могут нормально держать ложку? – я кивнул в знак ответа, – Так и я, лишь немного могу двигать своими крыльями, с огромной тяжестью раскрываю их, но летать они не способны.

Я был в ужасе! Не потому, что осознал, что Дитрих калека по нашим меркам, а потому что все это время она жила с этим внутри, не показывая и не говоря.