Сионская любовь

Слова эти острыми шипами кольнули Зимри в самое сердце. Неспокойно на душе. С нечистой совестью остаться безнаказанным можно, уверенным – нельзя.

– К кому обращаешься, ученик пророка? К деревьям в поле? Кто слушает тебя? В Иерусалим иди, к людям! – вскричал Зимри.

– Народ – мякина, трава сухая! Вспыхнет и сгорит от слова Господня. Туг на ухо народ городской – не слышит. Иерусалим – как пустыня безлюдная! – ответил юный проповедник.

– Безумец!

– Да, безумец, ибо правду говорю.

Тут появился Азрикам. Мрачен, чернее тучи.

Оставив молодого обличителя, Зимри приветствует Азрикама.

– Вот наше время, Зимри: над баранами господин стал господином в Сионе, а бывший господин – фантазером обернулся! – горько воскликнул Азрикам.

– Не обернулся, а был всегда! Живуч дух мечтательный в тебе!

– Впору дух испустить, коли столь дерзко говоришь со мной. Однако дух мести, а не грез, продлит мне годы. Тамар меня осмеяла, пастуха из грязи вытащила в князи, и вдобавок дьявол сей безродный моим убийцей и вампиром станет. Довольно поводов для мести?

Есть новая беда. Вчера повел меня Ахан к бедной хижине у ворот Долины – познакомить с красавицей, что полюбилась Амнону еще до помолвки с Тамар. О, Зимри, что я видел! Тамар прекрасна, как луна, а это чудо затмевает солнце! Сидит, искусно вышивает на тонком дорогом виссоне, а рядом мать ее, тем же делом занята. Я сразу возжелал девицу и обратился к матери: “Я – вельможа, сын воеводы Иорама. Отдай мне в жены дочь, и бедная девушка станет госпожой!” Девица подняла на меня глаза, опустила из вновь к рукоделью и молчит. Тогда я говорю красавице: “Отчего молчишь, чудо красоты? Ведь вельможе приглянулась! Неужто погнушаешься?” Мать вступилась: “Прости дочь мою, господин. Бедняжка не привычна с мужчиной говорить, и оробела, однако…” Тут я прервал ее: “Однако, причина мне известна. Вскружил ей голову пастух Амнон, вертопрах и сердцеед. Тот, что поклялся Иядидье не брать других жен, кроме Тамар!” Промолвил я это и вижу, слезы заструились по щекам обеих женщин. Мать говорит, рыдая: “Накажи меня Бог всеми карами, если отдам дочь за Амнона! Господин мой, потерпи месяц, пока сердце девушки войдет в пору, и получишь ответ”. Тогда Ахан шепчет, мол, верь этой женщине, она не обманет. И я ушел. А на сердце тяжело, предчувствую дурное.

Дождался ночи, и вот я снова у ворот Долины, на сей раз без Ахана. Издалека вижу: в хижине свет. Заходить, думаю, не буду, подсмотрю сквозь щель в двери. Заглянул, и ужас застлал глаза. Амнон там! Красавица у него на шее повисла, обнимает его, а женщина целует обоих. Я оглушен и ослеплен. Есть ли мера вероломству? Видно скромнице, мужчин стыдящейся, милее быть наложницей безродного пустышки, чем госпожой в палатах благородного вельможи. Пусть так. Лицемеры часто остаются в дураках. Сжечь эту хижину и всех, кто в ней! Удержался. Вернулся, рассказал Ахану. А тот отвечает сладкой песней: “Уйми гнев и не горюй. Девица будет твоя, Богом клянусь!” Да что мне его клятвы, Зимри, ведь дьявол Амнон не сходит с моего пути! Такое и стерпеть!? Будь у меня вместо сердца льда кусок – и то бы воспылал, будь в моих жилах вместо крови сладкий мед – в желчь аспида бы превратился! Амнона терпел довольно! Решился: одному из нас глаза закроет смерть!

Зимри выслушал отчаянные речи и содрогнулся.

– Смерть – спасение от земных зол. Моли Бога, чтобы враг жил и стонал от горя.

– Молитвы не помогут. Не видишь разве? Он угоден Небесам!

– Змею взяла в дом Тамар. Хотела забавы, а змея ужалила, и нет снадобья рану врачевать. Однако не будем терять время, господин. Действовать пора. Минута дню равна. Вот-вот увидишь, пламя справедливости испепелит и Амнона, и Теймана, и Тамар, и чудо-красавицу. А если захочешь сохранить себе какую либо из девиц – как головешку из огня тяни ее!

– Не сбывай мне шкуру тигра, покуда тот гуляет на свободе!

– Не время пререкаться. У меня есть план.

Глава 18

Обитель порока

В сердце Тамар звенит песнь любви. И, кажется, звуки ее слышны в комнатах, в доме, в саду. Девушка вышивает нарядный покров, который возложит на голову жениха в день свадьбы. Маха раскладывает по шкатулкам драгоценные украшения для невесты. Но, не в пример хозяйке, печальна служанка, вздыхает тяжело.

– Маха, дорогая, отчего грустишь?

– Не знаю, госпожа. Лишь блеснет луч радости в душе и сразу погаснет, а место его спешит занять тревоги тень.

– Да ведь глупо это, Маха!

– Пусть глупа я, госпожа, да только верные мои приметы стали дурны.

– Какие приметы?

– Три ночи подряд слышала, как ворон в саду кричит. Птица эта с колдунами дружбу водит, и крик ее не предвещает добра. Страшно мне.

– Давно известно: верить в колдунов – безумие. Однако если знаешь что-то – говори! – потребовала Тамар.

– Знаю, госпожа, и не могу более в себе носить, ибо добра тебе хочу. Помнишь, посылала меня к Пуре разузнать об Амноне? Страшное поведал мне Пура. К двум ведьмам в сети попал Амнон.

От этих слов дрогнуло сердце Тамар, побледнела она, дух сперся. Что, если права служанка? Порок манит к себе, он терпелив, настойчив, как зазывала у порога лавки привечает.

– Боже, верни сердцу радость! Сделай так, чтобы слова эти неправдой были!

– О, госпожа, и я того же желаю!

– Что говорил Пура о ведьмах? Где обитают?

– Это – мать и дочь. Молодая – красоты необычайной. Немало душ невинных сгубила блудодейством. Обе творят все мерзости, известные распутству. Пура заглянул в проклятое жилище, и видел Амнона: тот втянут был в бесстыдную любовную игру с обеими. Пура хотел спасти падшего, но испугался, как бы к нему не прилепилась страшная зараза, и убежал. Кто ведьмам поперек дороги станет – тот не уцелеет. У них союз с дикими зверями и ядовитыми змеями. Ни те и ни другие не чинят им зла. Они в огне не горят, и острый меч их не сечет.

Опустится на землю ночная тьма, скроются за тучами луна и звезды, и появляются злодейки, и ходят погаными своими тропами, где нога человеческая не ступает. Нечистоты топят в реке Кидрон, навещают места, где прежде сжигали младенцев в жертву ненасытному Молоху, идут к могилам и зовут мертвецов. А кто увидит ведьму в такой час, тому ворон глаз выклюет!

Бедняжка Тамар представила себе леденящие кровь жуткие картины, и ноги подкосились, и со слезами бросилась на шею Махе – искать слов утешения.

– Маха, милая Маха! Молю, скажи, что это – сон. Нет, скажи лучше, что оговорила Амнона, желая испытать мою любовь. Утешь, и никаких богатств не пожалею, все отдам! Верни мне Амнона, без него я тебя бедней! А если истина в твоих устах, зачем мне Амнон!?

– Ах, голубушка Тамар, – со слезами жалости на глазах ответила Маха, – какой мне прок обманывать мою добрую госпожу? Ведь счастья твоего желаю и от беды стерегу. Вот, и вчера Амнон на всю ночь пропал, лишь к утру вернулся. Говори с ним сама, авось удержишь от зла.

– Оставь меня, Маха, иди к себе. В одиночестве хочу выплакать море слез, ибо, как море, велико мое несчастье. Нынче я сама прослежу за Амноном. Скажи Пуре, чтоб кликнул меня, если Амнон вновь выйдет из дома ночью. И держи дело в тайне от отца с матерью.

Маха пошла к Тейману и рассказала, как сестра его терзается. “И я хочу видеть изменщика в обители разврата!” – гневно и решительно заявил Тейман.

Спустилась ночь. Тамар на стороже, не спит. Пура примчался и пристроился под окном. Вошла Маха: “Спускайся, госпожа. Не мешкай. Увы, нам есть причина торопиться – Амнон усердствует в пороке”, – сказала служанка. Неожиданно появилась Тирца.

– Дочь, я вижу боль в твоих глазах. Лицо слезами обожжено.

– Матушка, нареченный мой горюет. Болен Авишай, наставник его детских лет. Я и Тейман едем к Амнону с утешениями, – придумала Тамар.

Затея ехать ночью тревожит Тирцу, но непривычна она отказывать любимому чаду. Лишь велела Тейману взять лошадей и повозку получше.

Уселись Тамар и Тейман, а неизбывный Пура правит лошадьми. Остановились в двухстах локтях от хижины, что у ворот Долины. “Жди нас тут, а мы с сестрой пойдем пешком”, – сказал Тейман Пуре.

Через щель в двери Тамар и Тейман увидели Амнона. По правую руку от него – нарядная, как невеста, девица, сияет чудной красотой. Амнон замыкает на ее запястье браслет, вдевает серьги в уши, глядит любовно и целует. И та ластится к нему. А мать красавицы обнимает обоих, и у всех на лицах радость.

– О, разверзнись, земля! – в ужасе шепчет Тамар.

– Пусть молния и гром негодных поразят! – вторит Тейман, – прочь идем отсюда, Тамар!

Тейман повел сестру назад к повозке. Они потрясены. У заблуждения нет предела, и уж если заблуждаться, так по велению сердца.

– Что узрели? – вопрошает Пура по праву знатока перипетий благородного семейства.