Фокусник

Для того, чтобы стать здесь своей, нужно просто все время молчать, думала я, цепляясь за Макса, чтобы не упасть. Зная свою неуклюжесть я боялась шлепнуться в воду – страх оправданный, но навязчивый и тошнотворный. В следующие месяцы я часто слышала, что боязнь воды – чуть ли не первый признак наркомании – практически любой. По вечерам в Оксфорде можно увидеть молодых людей, в панике жмущихся к перилам мостов, не в силах сдвинуться с места. Мне хотелось увидеть в своем страхе какую-нибудь метафору, но мысли разбегались и я решила, что все обдумаю завтра.

Уходя от Вардана – было уже почти совсем светло – я взяла со стола карточку-ключ.

Воспользоваться ей мне удалось только через несколько дней. Я не хотела возвращаться в одиночестве, а Макс уехал в Лондон на выходные. Когда от вернулся, я позвала его выпить с твердым намерением выпытать все, что он знал о Вардане. Мы отправились в «Белую лошадь» – один из самых больших и самых уютных оксфордских пабов.

– Что именно тебя интересует? – спросил Макс по дороге.

– Всё.

Я ничего не знала о Вардане, даже не слышала, и у меня не было почвы, чтобы задавать вопросы.

– Он тебе что, понравился? – кажется, Макс действительно удивился.

– Он странный.

– Да уж. Ты, кстати, ему очень не понравилась.

– Почему?

– Не знаю. Он так сказал.

– Да ладно тебе, должна быть причина. Я всем нравлюсь.

Макс пожал плечами и затоптал окурок.

– Мы знакомы пару лет, но никогда особенно не дружили. Рассказывать-то нечего. По паспорту американец, приехал сюда лет в двадцать. Торгует наркотой. Травой, коксом, экстази, какими найдет таблетками – это точно, про остальное не знаю. Он и сам раньше употреблял все подряд, пока не доигрался до передоза.

Я сделала большие глаза.

– Ну-ка поподробнее.

Макс сам был свидетелем этой сцены, и рассказывал все в таких подробностях, что не было причин ему не верить.

Прошлой зимой они праздновали окончание первого семестра. Было много народу, но все они остались в клубе. К Вардану поднялись четверо: сам хозяин, Влад, Макс и его тогдашняя девушка, Маша. Они все много и беспорядочно пили в тот вечер, а те, по выражению Макса, «двое нариков», несколько раз бегали в туалет «на дорожку». Наверху лежали запасы таблеток и концентрированной экстази. Влад сразу заснул, а Вардан хотел до утра работать. Он несколько ночей подряд не ложился, и никак не мог довести себя до того лихорадочного состояния, в котором это не составляло ему труда. Макс клялся, что не знал, сколько тот отсутствовал, но когда они с Машей, собравшись уединиться, заметили, что дверь в ванную заперта, это их насторожило. Они открыли дверь и нашли Вардана сидящим на полу.

– Вроде он даже выглядел как обычно, только дышал как-то странно. Мы с ним разговариваем, а он вообще как не слышит.

Макс растолкал Влада и после недолгих колебаний они вызвали скорую.

– Я никогда так, блин, не пугался. Они может и едут, а у него губы цвета как мои джинсы. И вот что делать? Вот ты бы знала?

– Нет.

Приехавшая скорая одновременно успокоила их и напугала. Оказалось, передозировки как таковой не было. Это означало, что не будет долгих и, возможно, опасных разбирательств, разговоров с полицией и принудительного лечения. У Вардана был сердечный приступ. А это, в свою очередь, значило, что он мог умереть.

–…По-настоящему! – Макс посмотрел на меня, видимо, оценивая, прониклась ли я серьезностью ситуации, – От наркотиков не умирают. То есть, может, и умирают, но очень, ну очень редко. А вот от сердечных приступов – каждый день.

Я задумалась. Безразличное и болезненное лицо Вардана не выходило у меня из головы. И мне все казалось, что я вижу в нем позерство, интересничание, погоню за интригой. Я ловила себя на мысли, что – искренне и начистоту – люди не бывают такими. Такими бывают герои фильмов и романов, но вот живые люди – никогда.

Мы пришли. «Белая лошадь» была нашей с Максом штаб-квартирой. Это был большой и шумный паб, и поэтому наиболее располагающий к анонимности. Он стоял слегка за городом, на перекрестке двух дорог: одна вела к трассе на Лондон, другая к оксфордской окружной. Естественно, что паб был всегда набит. Перед квадратным одноэтажным домом стояли несколько длинных деревянных столов, выкрашенных в темно-коричневый цвет, а задняя дверь паба выходила на стоянку машин на пятнадцать, тоже вечно полную. С двух сторон его территорию ограничивали улицы, а еще с двух – густой ивовый молодняк. Как-то ночью после особенно веселых посиделок, мы с Максом сделали вылазку в эти заросли. Мы с полчаса продирались через хлесткие ветки по еле заметной слякотной тропинке, но так и не выяснили, куда она ведет и где заканчиваются ивы.

Внутри «Белая лошадь» представляла собой большую квадратную комнату, ярко освещенную оранжевым светом и заставленную рыжими столами и красными потрескавшимися креслами. Большие зарешеченные окна уже к началу вечера запотевали от пивных паров, и наблюдать в них можно было только за тем, как крупные мутные капли стекали на покрытые плесенью подоконники и собирались в лужицы.

Зато в зале предметов для изучения хватало. В одном углу стояли автоматы: пара игровых и три или четыре музыкальных – лысый бильярд, кривой пинг-понг и стол для шахмат. Фигур не было.

В другом углу, за стойкой, кипела жизнь, разливались и проливались напитки, орали пьяные болельщики и околачивались мрачные панки. Между двумя этими форпостами не было ничего, кроме столов и людей. Курили в «Белой лошади» на ступеньках у входа, поэтому протиснуться туда было особым испытанием. И там всегда – хочешь того или нет – можно было встретить знакомых.

Вот и сейчас за бильярдом скакал Эдгар, угрожающе размахивая кием, который был в буквальном смысле длиннее него. Он напоминал скорее прыгуна с шестом, чем игрока в пул. Он казался полностью увлеченным своей партией и спором с высоким испанцем, которого называл Роберто, и мы решили его не беспокоить.

Но стоило нам усесться, он сам подскочил и затараторил:

– Ребят, хотите травки на сегодня? У меня такая партия есть, я сам охренел, когда попробовал, она реально с этой… как ее… blueberry.

Я заметила, что его русский стал значительно лучше с нашей последней встречи.

– Ты что, совсем мозг продул? – спросил Макс, со смехом заглядывая ему в глаза, – С какой радости нам у тебя брать? Иди вон норвегам свой газон толкай.

И пояснил для меня:

– Этим вообще по барабану, что курить. Они у тебя и чай скупят. Обалденная нация.

Эдгар оскорбился.

– Не хочешь как хочешь. Потом пожалеете, отвечаю.

И ушел, задевая кием стулья.

– Его Вардан на работу не взял, поэтому он считает своим долгом повыпендриваться, – сказал Макс, когда Эдгар отошел достаточно далеко, – Фишка в том, что Вардан все делает сам: и растит, и фасует, и продает. А Эдгар такой предложил, чтоб типа у клубов стоять, по колледжам, ну по мелочи барыжить. И себе сколько-то там снимать. А Вардан его послал, так что Эдгар нашел каких-то испанцев и теперь с ними тусуется.

– Клиентуру переманивает?

– Ну, это он так думает. Ты вообще пробовала его дерьмо?

Я покачала головой.

– Попробуй как-нибудь. С одного раза не умрешь. Хотя голова потом дико раскалывается.

В тот вечер Макс был в плохом настроении. Совесть не позволяла ему расстаться с девушкой, которая ему надоела.

– Ну кто ж знал, что я у нее первый, – сокрушался он, – Вообще о таких вещах предупреждать надо. А то теперь, видите ли, я со всех сторон говнюк. Через сколько будет прилично ее бросить?

– Через пару недель, наверное. Где-то так.

– Зашибись.

– Объясни мне, какая по сути разница, обидится она или нет, если ты все равно с ней расстаешься?

Я знала эту девушку, неумную и некрасивую, с длинными волнистыми волосами цвета соломы, широкими бедрами и рябым лицом. Она хотела, чтобы ее считали «интеллигенткой», не пила, не курила и с ошибками цитировала Блейка и Маяковского. Она была олицетворением безвкусицы и безвкусности, от нее разило спальным районом уездного города, убожеством и ложным чувством собственного превосходства. И все-таки мне было ее жаль. Я видела, с какой преданностью она смотрела на Макса. Мне самой он не казался привлекательным. Меня отвращала его безответственность, его эгоизм, его перепады настроения. Он мог намеренно и нагло обидеть, тут же об этом забыв, он никем и ничем, кроме себя не интересовался и никого больше не любил. Но он мог быть очаровательным и веселым, мог с такой же легкостью говорить теплые и искренние комплименты. Он пожимал половине Оксфорда руки, второй половине не пожимал по какой-нибудь хитрой причине, уходящей корнями в прошлогоднюю интригу. Он хорошо дрался и делал это более чем охотно. Он стильно одевался, коротко и страстно увлекался всем на свете и умел развеселить кого угодно. В него влюблялись. И эта девушка, конечно, в него тоже влюбилась. «Боже мой,» думала она, «почему он обратил на меня внимание? Популярный, острый на язык красавчик, а со мной он такой нежный, такой добрый, такой домашний. Он, наверное, и правда ценит меня.»