Плохорошо

Я ещё долго ходил по комнате, обдумывая диалог с генеральным, предполагая возможные возражения и негодования.

Я мысленно рисую картину происходящего и представляю, как спокойно, логически и безапелляционно объясняю ему свои условия. Так, что с ними невозможно не согласиться. Для этого аргументы должны звучать просто и естественно.

Очень жарко. Я проверяю приложение Погода, чтобы убедиться, что на улице не лето. На улице -8, из-за влажности и ветра ощущается как -18. Жарит изнутри. Снимаю окно с режима микропроветривания и раскрываю нараспашку.

Я изрядно взволнован и думаю о том, как буду выглядеть со стороны. Что обо мне подумают коллеги? Хотя в сущности это не имеет никакого значения. Единственное, что действительно важно – как это будет выглядеть с позиции совести. Я процеживаю ситуацию через фильтр этики – с моей стороны всё чисто. Говорить буду вежливо, без резкого повышения тона.

Вызываю на помощь чувство уважения к людям. Я знаю, что генеральный пашет сутками напролёт ради улучшения обстановки. Кроме оклада, он платит нам щедрый процент от заказа. Наверняка у него есть веские причины задерживать выплаты. Я объясню ему, что у меня заканчиваются деньги, и я вынужден заняться подработкой, за которую платят в тот же день. Когда со мной рассчитаются, я поблагодарю всех за совместную работу и напишу заявление об уходе.

Я сажусь за стол и пишу первые строфы ещё одного романтического стиха про Кроночку. Творчество помогает мне сформулировать чувства, прибраться внутри. Словосочетания создают новые образы, а через образы приходит новое понимание жизни. В этом смысл моего существования.

Рифма получается на тоненького. Тогда я ложусь на кровать и открываю Джека Лондона “Мартин Иден”.

Чтение прерывает звонок в дверь. Это с репетиции вернулся Рисс, коллега по работе. Он носит очки и модный сейчас полубокс с длинной чёлкой. Очки смешно запотели из-за перепада температур. Рисс временно живёт у меня. Он расстался с девушкой и теперь не может снять жильё из-за задержки по зарплате. Мне нравится его необычный, музыкальный склад ума, потому он остался у меня.

Неординарный подход ко всему часто впутывает его в забавные истории. Вот и сейчас Рисс решает разогреть куриный суп. Он ставит кастрюлю на одну конфорку электроплиты, но по ошибке включает другую. В запотевших очках перепутал ручки включения. В первый раз пользования плитой со мной было тоже самое, хоть я и не ношу очки. В нашей с Риссом системе координат последовательность расположения ручек этой плиты была нарушена и интуитивно не понятна.

Через несколько минут в комнате запахло смазкой нагревательных элементов. Не критично, но Рисс об этом не знает. Он вскакивает со словами, что ему жарко и спрашивает, не буду ли я против, если он откроет балкон на проветривание. Я решаю подыграть ему и говорю, что и вправду душно.

Рисс открывает балконную дверь и подходит к плите. Он прячет лицо, потому что оно выражает катастрофу. Рисс быстро понимает в чём тут дело и переставляет кастрюлю с супом с холодной на горячую конфорку. Потом выключает её.

“Мы забыли про неё. Боюсь открывать, вдруг курица там зажарилась,” – неожиданно заключает Рисс. Всё это выглядит крайне театрально, и я тихо ликую, что смотрю такую потрясающую сцену. Рисс осторожно трогает как будто бы горячую кастрюлю, берёт полотенце, чтобы не обжечься, открывает крышку и выносит решение: “Нет, нужно ещё подогреть”. Включает конфорку снова.

Это было великолепно.

Завибрировал Айфон. Смартфон – основной инструмент переговорщика. Как скальпель у хирурга, должен быть из лучших материалов и по наилучшим технологиям. Для меня внешний вид Айфон 7 – это произведение дизайна. Особенно, когда он лежит экраном вниз. Зеркальная эмблема надкушенного яблока в тон цвета панели. Изгибы, миниатюрные кнопки, белый пластик по краям. Ну и изюминка – плеохромное покрытие задней панели, меняющее оттенок под разными углами наблюдения. Более трёх лет я с восхищением вглядываюсь в цвет панели. В искусственном освещении она солнечно-жёлтая, при дневном свете – цвета белого золота, а иногда – что-то между. И гедонистическая адаптация (фу, приелось) не наступает. Я стойко ожидаю, а она не приходит. Такую красоту совсем не хочется прятать в чехол, с ней хочется обращаться нежно. Я эстетически неравнодушен. Я беру в руки Айфон 7 и чувствую прилив уверенности. И сейчас она мне особенно понадобится.

Звонит генеральный. Я встаю из-за стола и прикладываю палец к губам, показывая Риссу, чтобы тот не шумел. Пришла моя очередь выступать. Начинаю ходить по комнате. Я часто так делаю в телефонных разговорах. Движение повышает тонус, кровь приливает к мозгу.

На том конце спокойный, низкий голос: “Что случилось, Антон? Выскажись.”

Я рассказываю всё как репетировал. Даже лучше – у меня был зритель.

Рисс поднимает большой палец вверх.

“Я понял. – прерывает меня генеральный. – Порешаем. Ты планируешь работать в компании дальше?”

К такому я не готовился. Вопрос застаёт меня врасплох, хотя выглядит вполне логичным. Вот так в переговорах перехватывается инициатива. По щелчку пальцев. Одним вопросом.

Сами понимаете, я не мог ответить “Нет” – на кону стояли очень нужные мне деньги. “Нет” означал проигрыш.

“Хорошо, – продолжает генеральный, услышав положительный ответ, – тогда выходи с утра на работу, а с деньгами порешаем в обед.”

Мне оставалось только согласиться. Я не придумал ничего лучшего.

Я сажусь на стул с опущенной головой.

Нужно признать, я провалил переговоры. Цели не достигнуты. “Порешаем” не значит “выплатим”. И где было моё твёрдое “Сначала деньги – потом работа”, а?!

Я спускаюсь в местную кофейню, чтобы взбодриться.

Окей – хоккей. Что можно сделать?

Можно не приходить с утра, но тогда придётся оправдываться и, следовательно, сдать позиции в следующем раунде переговоров.

Можно сказать: “Я ждал зарплаты больше месяца, теперь и Вы меня подождите.” Звучит неплохо, но грубо. И считывается как открытая конфронтация.

Нужно подумать.

У генерального директора всегда много хлопот. По моим расчётам за один день с ним контактируют как минимум 20 сотрудников компании, примерно такое же количество ключевых клиентов и такое же количество партнёров. Итого 60 людей в день. Многие контактируют несколько раз, так что смело умножаем цифру в 2 раза. 120 людей в день. Прибавим половину от погрешности в 10%. Получается, 126 задач решает генеральный за день. С учетом того, что мой вопрос в масштабах компании далеко не самый важный, есть большая вероятность, что к концу дня он забудет, на чём мы остановились.

Дождавшись вечера, как ни в чём не бывало, пишу генеральному, чтобы он заранее сообщил, когда приедет в офис, чтобы тоже подъехать. Самый худший исход – он вспомнит концовку разговора и напишет что-то в духе: “Мы с тобой договорились. Ты приезжаешь с утра”.

Ответ пришёл в форме вопроса:” Ты остаёшься или уходишь?”. И переговоры начались заново с той лишь разницей, что у меня было время более доходчиво формулировать суть. Беседа заканчивается стандартным расплывчатым “Приезжай с утра, порешаем.” Я парирую очень просто: “Хорошо, жду отмашки по зарплате.” Такой расклад, закреплённый в письменной форме, меня вполне устраивает. Я доволен результатом и уже начинаю делить в уме шкуру неубитого медведя.

Подхожу к зеркалу

с утра и замечаю, что в уголках рта уже три трещины вместо одной. Они углубились и стали похожи на систему геологических разломов Прибайкалья. Выглядит отталкивающе, но если улыбаться не слишком широко, то приротовые складки маскируют недуг.

Теперь я буду смотреться в зеркало намного чаще, при любом удобном случае, чтобы следить за развитием болезни. От безвыходности я иду в аптеку за мазью, заранее зная, что она не поможет. Мазь лечит симптомы, а не причины.

Машинально проверяю сообщения от Кроны в любой удобный момент. Может хотя бы по рабочим делам напишет. Но нет. Я всё ещё не могу поверить в то, что нужно начинать с чистого листа. Накатывает тоска и краски меркнут. Руки, одежда, мебель, вид из окна – всё кажется не красивым, убогим. И даже солнце, настолько редкое в Петербурге, что следовало бы доплачивать за работу в солнечные дни, раздражает своими бликами на экране монитора.

Приближается вечер, а отмашки от генерального так и не поступало.

Рисс сказал, что сегодня переночует в другом месте. Он уехал, оставив меня один на один с собой беспомощным.

Ожидание становится невыносимым. В современном мире, где многое можно получить прямо сейчас, трудно быть терпеливым. Прямо сейчас информационный рынок заставляет меня подбирать как можно более короткие ёмкие фразы, потому что мало кто читает длинные размазанные.

Я выхожу в магазин за шоколадкой “Bounty”. Всё настолько плохо, что мне не лень одеться, спуститься с 19 этажа, дойти до магазина, а потом совершить те же самые действия в обратном порядке ради двух маленьких конфет в райской упаковке.

Возвращаясь домой из магазина, я натыкаюсь на громко рыдающего ребёнка. Он стоит прямо по середине дороги неподалеку от детской площадки. Рядом с ним женщина, объясняющая окружающим, что малыш не может найти маму. Женщине приходится перекрикивать мальчика, чтобы ее услышали. Это доставляет ей неудобства и на ухоженном лице появляются некрасивые “злые” морщинки. Душераздирающий плач не мог оставить меня безразличным. Маленькому человеку хуже, чем мне, хотя я тоже готов разрыдаться. И тоже из-за отсутствия любимой женщины.

Подойдя поближе, я спрашиваю у парня, как его зовут. Он ничего не отвечает, но плакать прекращает. Женщина благодарит меня за возможность говорить спокойно, отворачивается от толпы и сообщает, что ребёнок напуган и не будет отвечать на вопросы. Её лицо заметно хорошеет и положение дел уже не кажется столь безнадёжным.

Мальчик снова начинает рыдать, но теперь не так громко. Кто-то из окруживших нас людей подсказывает, что парень живёт в соседней парадной и мы двигаемся туда. По пути я тщетно пытаюсь выяснить, где он последний раз видел маму. Женщина оказалась права: от шока мальчик молчит как партизан.

Он так и не сказал нам номер квартиры. Мы разворачиваемся на 180 перед домофоном и идём обратно. Других идей нет. По пути мы пытаемся убедить мальчика, что мама обязательно найдётся. Это м?ло, но помогает. Мальчуган либо тихо плачет, либо всхлипывает. Нужно отметить, что женщина сразу проявила материнскую сноровку, и всхлипывания вместо плача – полностью её заслуга. Она использует те самые так называемые женские хитрости: “Подержи меня за ручку” или “Смотри какой у меня мячик – на, понеси”, и ребёнок её слушает. В то время как мои «Ничего страшного, дружок», «Идём, сейчас мы найдём маму” пролетают мимо. Он даже отказывается от моего Bounty! От шоколадки, из-за которой я здесь, рядом с ним, и стараюсь помочь!

Ощущая несправедливость, я немного перегибаю палку. Присев на корточки, на один уровень с потерявшемся, чтобы добиться его внимания, смотрю в глаза и говорю очень серьёзно: “Ты же мужик, хватит плакать! Мужики не плачут!» Ребёнок смотрит на меня испуганным взглядом. Я понимаю, дружище, плакать проще, чем соображать. Но нужно себя заставлять. И чем чаще, тем лучше. Сильная женщина почувствовала в моём наставлении нотки дискриминации по половому признаку и тут же пристыдила меня: «Что за народ пошёл, ни грамма сочувствия!» Она презрительно отворачивает голову и больше не смотрит в мою сторону.

Тем временем мы подходим к детской площадке. Я наблюдаю хаос перемещения маленьких тел, полнейший балаган, круговорот детей. Кто-то из малышей пробегает мне между ног, как под Эйфелевой башней. За мной прячутся от погони и просят, чтобы я нарисовал лошадь мелками на крохотной доске. Дети носятся в поисках новых эмоций и развлечений, родители – в поисках пропавшей мамы. Нашего мальчика сразу окружают дети и, видя, что он в беде, предлагают ему игрушки. Одна девочка дружески похлопывает его по плечу. И вы знаете, это срабатывает. Он полностью прекращает страдать и даже улыбается.

Я чувствую, что и мне как будто полегчало! Теперь я знаю, куда приходить, когда на душе паршиво. На детскую площадку! Если вы болеете морально, идите на детскую площадку! Детская энергетика, умноженная на количество детей, – мощнейший антидепрессант.

На площадку вбегает мама и все становится совсем благополучно. Она напугана не меньше сына. На её глазах – слёзы радости.

“Мы играли на соседней площадке, – дрожащим голосом рассказывает мать, дрожащей рукой указывая на большой игровой лабиринт с горками и лестницами, – я увидела подругу, спросила “Как дела”, хотела показать ей сына, обернулась, а его уже не было. Чтобы как-то подбодрить её, я говорю: «Путешественник растёт!» и иду домой кушать Bounty. Не знаю, правда, подбодрило ли это. Может быть она хочет, чтобы сын стал врачом. Всё-таки путешественник – это всегда волнительно.