Клеопатра. Последняя царица Египта

Едва ли можно сомневаться в том, что ночная беседа Цезаря с Клеопатрой совершенно изменила его представление о ситуации. До драматического появления царицы во дворце главной целью короткого пребывания Цезаря в Александрии, после того как ему была показана отрубленная голова Помпея, было утвердить свою власть в этом городе непревзойденного торгового изобилия и в то же время полностью использовать благоприятную возможность и дать отдых уму и телу в роскоши александрийского царского дворца под лучами летнего солнца, пока Рим окончательно успокоится после получения известий о победе при Фарсале и убийстве в Египте Помпея и приготовится к приезду и триумфу Цезаря. Но теперь появилось новое обстоятельство. Он обнаружил, что царица этой желанной и важной страны – молодая женщина, которая пришлась ему по сердцу: отчаянная девушка, манеры и красота которой воспламенили его воображение, а ее явное восхищение им заставило его думать о том, какую пользу он мог бы извлечь из преданности, которую он самоуверенно надеялся пробудить. По-видимому, Клеопатра изложила Цезарю свои доводы честно и откровенно, рассказала, как родной брат изгнал ее с трона, что противоречило завещанию их отца, который хотел, чтобы они двое правили вместе в мире и согласии. И пока она разговаривала с ним в эти долгие ночные часы, он понял, что его охватывает желание добиться ее любви как ради наслаждения, которое она могла принести ему, так и ради политической выгоды, которая появится от таких отношений. Это был простой способ сделать Египет ему подвластным – тот самый Египет, который был житницей и самым главным торговым рынком Среди земноморья, мощным фактором в восточной политике и вратами в непокоренные царства Востока. Цезарь стал владыкой Запада; в результате победы над Помпеем Греция и Малая Азия были у его ног; а теперь Александрия, которая так долго была опорой Помпея и его сторонников, придет к нему вместе с любовью ее царицы. Я не согласен с теми, кто считает, что он, как ягненок, ведомый на бойню, повелся на ухищрения Клеопатры и поддался ее чарам, как человек, страсть которого затмила ему разум, заставив его забыть все, кроме своего желания. Рассматривая тот факт, что молодая царица была в то время, насколько мы знаем, молодой женщиной с безупречной репутацией, а он, наоборот, был мужчиной с самой худшей репутацией в отношениях с противоположным полом, кажется по меньшей мере несправедливым, что бремя вины за последующие события на протяжении всех веков оказалось возложенным на Клеопатру.

Еще до конца той богатой событиями ночи Цезарь, по-видимому, принял решение пробудить страстную любовь в этой своенравной и безответственной девушке, личность и политическая роль которой вдвое сильнее притягивали его к ней. И прежде чем свет зари наполнил комнату, его решение вернуть Клеопатру на трон и отодвинуть ее брата на самый дальний план было принято бесповоротно. Когда взошло солнце, Цезарь послал за царем Птолемеем. Тот, представ перед Цезарем, вероятно, пришел в смятение, столкнувшись лицом к лицу со своей сестрой, которую он отправил в ссылку и войску которой он еще недавно противостоял в Пелусии. Видимо, Цезарь обошелся с ним сурово, спросив его, как он осмелился пойти против завещания своего отца, который вверил его исполнение римскому народу, и потребовал, чтобы Птолемей немедленно помирился с Клеопатрой. И тогда молодой человек потерял самообладание и, ринувшись вон из комнаты, закричал своим друзьям и приближенным, ожидавшим его снаружи, что его предали и его дело проиграно. Сорвав в мальчишеском гневе и досаде царскую корону со своей головы, Птолемей швырнул ее о землю и, несомненно, разрыдался. После этого начались волнения, и многочисленные александрийцы, которые все еще оста вались среди римлян во дворце, сразу же собрались вокруг своего царя, и им почти удалось передать свое возбуждение царским войскам в городе и склонить их к согласованному нападению на дворец с суши и с моря. Но Цезарь поспешил выйти и обратился к людям, обещая все устроить к их удовлетворению. После этого он созвал совещание, на котором должны были присутствовать и Птолемей, и Клеопатра, и зачитал им завещание их отца, в котором Птолемей Авлет категорически требовал, чтобы они правили вместе. Цезарь вновь утвердил свое право как представителя римского народа уладить этот спор и наконец, видимо, добился примирения между братом и сестрой. Неудачливый Птолемей, вероятно, понял, что с этого момента его амбициям и надеждам суждено развеяться как дым, так как теперь он всегда будет находиться под присмотром своей старшей сестры, а свобода действий, ради которой он и его министры строили заговор и плели интриги, кончилась навеки. Согласно Диону Кассию, юный Птолемей уже ясно мог видеть, что между Цезарем и его сестрой существует взаимопонимание, а поведение Клеопатры, безусловно, выдало ему ее приподнятое настроение. Она, вероятно, была чрезвычайно возбуждена. Несколькими часами ранее она была изгнанницей, тайком пробирающейся в свой собственный город при грозящей ее жизни опасности. Теперь она не только снова стала царицей Египта, но и завоевала уважение и, похоже, сердце единоличного правителя римского мира, слово которого было абсолютным законом для народов. Можно почти представить себе, как она корчила рожи своему брату, когда они сидели друг напротив друга на импровизированном суде Цезаря; несчастный мальчик, вероятно, испытывал острые душевные страдания.

Теперь главный план Цезаря состоял в том, чтобы вершить политику Египта посредством умелой игры с сердцем Клеопатры. Его не особенно беспокоило то, что случится с царем Птолемеем или его министром Потином, так как они лишились права на уважение из-за своей попытки оставить без внимания завещание Авлета и отвратительного поведения по отношению к Помпею, который, хоть и был врагом Цезаря, приходился ему и могущественным соотечественником. Но желанием Цезаря было как можно скорее утихомирить толпу и заставить население Александрии полюбить его, чтобы через три-четыре недели он мог спокойно покинуть страну. В настоящий момент одним из самых горячих желаний этого города была власть над Кипром, и Цезарю, по-видимому, пришло в голову, что, если подарить царскому дому этот остров, это будет весьма высоко оценено александрийцами и надолго успокоит их враждебность. Когда римляне аннексировали Кипр в 58 г. до н. э., александрийцы подняли мятеж против Авлета, главным образом потому, что он не сделал даже попытки заявить о своих правах на этот остров. Кипр был более или менее постоянным приложением к египетской короне, и обладать им было по-прежнему самым горячим желанием египтян. Поэтому теперь, если верить Диону, Цезарь подарил этот остров Египту в лице двух младших членов царского дома, принца Птолемея и принцессы Арсинои. И хотя у нас нет никаких документальных подтверждений того, что они когда-либо брали на себя управление своими новыми владениями или что по крайней мере на год-два остров перестал считаться частью римской провинции Киликии, известно, что спустя несколько лет, в 42 г. до н. э., он перешел под власть Египта и им управлял представитель этой страны.

Ослабив таким образом напряжение, Цезарь обратил свое внимание на другие вопросы. Пока Авлет был в Риме (в 59 г. до н. э.), он влез в огромные долги, пытаясь купить себе поддержку в сенате и вновь воцариться на троне Птолемеев, и в этом Цезарь увидел теперь способ как про демонстрировать свою благожелательность в отношении египтян, так и заставить их заплатить за содержание его небольшого флота и армии в Александрии. От лица кредиторов Авлета он потребовал очень умеренную сумму, равную 10 миллионам денариев (что по цене на начало 2010 г. составляет свыше 27 миллионов долларов или около 17 миллионов фунтов стерлингов. – Ред.), хотя все, вероятно, понимали, что изначально долги Птолемея Авлета составляли гораздо большую сумму, чем эта. В то же время Цезарь не попытался требовать с египтян военную контрибуцию, хотя то, что сначала они защищали дело Помпея, оправдало бы Цезаря, если бы он сделал это. Этим способом и путем передачи Кипра в дар Египту он старался добиться благосклонности александрийцев, но, к сожалению, его усилия в этом направлении были полностью сорваны интригами Потина. Вероятно, было бы нетрудно собрать 45 тонн серебра (10 миллионов денариев по 4,5 грамма серебра в каждом. – Ред.), но Потин предпочел отправить в переплавку царскую золотую посуду и богатые сосуды из храмов, чтобы обратить их в деньги. Он приказал поставить на царский стол деревянные и глиняные блюда и кубки и сделал так, чтобы об этом стало известно горожанам, он хотел показать им нужду, до которой довела их алчность Цезаря. Тем временем Потин снабжал римских солдат зерном очень плохого качества и в ответ на их жалобы говорил им, что они еще должны быть благодарны за то, что вообще что-то получают, потому что у них нет на это права. Он также не замедлил сказать Цезарю, что тому не следует тратить свое время в Александрии или заниматься пустяковыми делами Египта, когда срочные дела, вероятно, зовут его назад в Рим. Его манера обращения к диктатору была постоянно грубой и враждебной, и почти нет никаких сомнений в том, что он строил против него заговор и держал связь с Ахиллесом.

Вскоре внезапно начались военные действия более или менее случайного характера, и Цезарь не замедлил нанести свой первый удар по врагам. Узнав, что они пытаются посадить людей на свои корабли, которые стояли на приколе в западной части Большой гавани, и зная, что сам он недостаточно силен, чтобы удержать или использовать больше чем несколько из них, Цезарь послал небольшой отряд, которому удалось поджечь и уничтожить весь флот, состоявший из 50 боевых кораблей, которые во время последних боевых действий были одолжены Помпею, из 22 сторожевых кораблей и 38 других судов, оставив противнику только те суда, которые стояли в гавани Счастливого Возвращения за дамбой. В этом пожаре, по-видимому, сгорели и некоторые постройки на набережной рядом с гаванью, а также была уничтожена какая-то часть знаменитой Александрийской библиотеки. Но то, что писатели того времени умалчивают об этой катастрофе, указывает на то, что потеря была невелика и, по-моему, можно не считаться с утверждением более поздних авторов о том, что тогда сгорела вся библиотека. Следующим ходом Цезаря был захват Фаросского маяка и восточной оконечности острова, на которой он был построен, в результате чего вход в Большую гавань был заблокирован, а выход кораблей самого Цезаря в открытое море превратился в маневр, который можно было совершить в любой момент. Одновременно Цезарь быстро построил сильные укрепления во всех уязвимых точках своей сухопутной обороны и тем самым полностью обезопасил себя от прямого нападения.

Его не очень беспокоила эта ситуация. Говорят, что Цезарю приходилось не раз бодрствовать всю ночь, чтобы обезопасить себя от рук наемных убийц. Но никакое непредвиденное обстоятельство такого рода не помешало ему наслаждаться жизнью в Александрийском дворце. С ранней юности Цезарь, вероятно, привык к мысли о кинжале наемного убийцы. Его многочисленные любовные интрижки делали возможность внезапной смерти неотвратимой каждый день, а карьера политика и правителя тоже постоянно подставляла его под возможное покушение. Ревность мужей, чьих жен он соблазнил, месть людей, выживших после массовых избиений, которые он спровоцировал, возмущение политиков, чьим амбициям он мешал, и ненависть огромного количества людей, которых он так или иначе обидел, подвергали жизнь Цезаря постоянной опасности. Поэтому махинации Потина не достигли цели, боевой дух и изобретательный ум великого римлянина по-прежнему были на высоте, и он сделал в сложившейся ситуации то, что, попросту говоря, было бессовестным соблазнением царицы Египта.

Клеопатра, по-видимому, испытывала такое же сильное влечение к Цезарю, какое он испытывал к ней. И хотя сначала каждый из них осознавал, каким преимуществом он будет обладать, завоевав сердце другого, и регулировал свои действия соответствующим образом, видимо, не стоит сомневаться в том, что после пары дней близкого дружеского общения между ними возникла самая настоящая романтическая привязанность. Со стороны Клеопатры, безусловно, любовь была полна свежести первого серьезного чувства в жизни, а со стороны Цезаря несомненна страсть далеко не юного (родился в 102 или 100 г. до н. э., то есть 54 или 52 года в 48 г. до н. э. – Ред.) мужчины, который наслаждался живостью и прелестью прекрасной девушки. Будучи уже в возрасте, Цезарь тем не менее был, как сказал бы романтик, идеальным любовником. Его красивое лицо с резкими чертами (Цезарь принадлежал к древнему римскому патрицианскому роду Юлиев. – Ред.), атлетическая и изящная фигура, привлекательные манеры и удивительные и великие дела, которые он совершил, были предназначены для того, чтобы завоевывать сердца женщин. А для Клеопатры он, вероятно, обладал особой притягательностью благодаря своей репутации храброго и надежного человека в любой ситуации, а также благодаря демонстрируемому им в тот момент хладнокровию и кажущейся беспечности.

На тот момент Цезарь пребывал в отпускном настроении и вел во дворце жизнь полную веселья. Он сбросил с себя государственные заботы с легкостью, которая стала частой практикой в искусстве снимать с себя ответственность. И когда 25 октября Цезарь получил из Рима весть о том, что его сделали диктатором на следующий, 47 г. до н. э., он почувствовал, что причин для беспокойства нет. Пока несчастный юный Птолемей дулся, отойдя на второй план, Цезарь и Клеопатра открыто искали общества друг друга и веселились вместе, казалось, почти целыми днями. С таким мужчиной, как Цезарь, результат близкого общения был неизбежным; также можно было не ожидать, чтобы беспечная и импульсивная двадцатилетняя девушка будет вести себя осторожно и пристойно в таких необычных и волнующих обстоятельствах. Возможно, что Клеопатра уже прошла через брачную церемонию со своим братом-соправителем, согласно обычаю египетского царского двора, но весьма маловероятно, чтобы это было чем-то большим чем пустая формальность, и нет причин сомневаться в том, что она еще не знала мужчины, когда встретила Цезаря. Ребенок, которого она в должные сроки родила диктатору, был ее первенцем; но если бы ее предыдущий брак не был формальным, она, возможно, уже наслаждалась бы преимуществами материнства, если принимать в расчет ее плодовитость впоследствии.

Веселая жизнь в осажденном дворце и развитие любовных отношений, разворачивающихся в нем, были грубо нарушены двумя последовательно произошедшими событиями, которые немедленно вызвали действительно серьезные боевые действия. Маленькая принцесса Арсиноя, которая, как и все женщины рода Птолемеев, вероятно, была наделена сильным духом и бесстрашием, внезапно скрылась из пределов римских оборонительных рубежей в сопровождении своего nutritius (воспитатель, наставник. – лат.) Ганимеда и присоединилась к египетской армии под командованием Ахиллеса. Заговор, составленный, без сомнения, Ганимедом, имел своей целью возвести принцессу на трон, пока Клеопатра и двое ее братьев находились фактически в заточении на мысе Лохиас. И как только Арсиноя и Ганимед добрались до штаба египетской армии, они начали открыто подкупать всех офицеров и чиновников для достижения своей цели. Но Ахиллес, который вел свою игру, решил, что умнее будет остаться верным своему монарху и попытаться спасти его из когтей Цезаря. Вскоре между Ганимедом и Ахиллесом возникла ссора, которая закончилась убийством последнего, а его функции тотчас были взяты на себя его убийцей, после чего война пошла с новой силой. Перед смертью Ахиллеса Потин тайно связался с ним, по-видимому с целью обсуждения возможности убийства Цезаря и осуществления бегства царя Птолемея и его самого из дворца, прежде чем Арсиноя и Ганимед начнут контролировать ситуацию. О заговоре Цезарю сообщил его брадобрей, «суетливый человек, занимавшийся подслушиванием, чрезмерная робость которого заставляла его во все совать свой нос». И на пиру в честь примирения Птолемея и Клеопатры Потин был арестован и немедленно обезглавлен – смерть, которую поэт Лукан считает слишком хорошей для него, так как именно такой смертью умер великий Помпей. Пока, насколько можно судить теперь, Цезаря можно полностью оправдать за то, что он убрал этого злокозненного евнуха с дороги во избежание дальнейших бед. Потин принадлежал к той категории придворных, которая встречается на протяжении всей истории Востока и неизменно вызывает осуждение более нравственного Запада. Но все же следует помнить один факт, который говорит в пользу Потина: насколько нам известно, он одинаково энергично плел интриги как ради своего юного царя Птолемея, так и ради своего собственного продвижения, а его предательские шаги были направлены против угрожающего вторжения силы, которая безжалостно разрушала жизнь царских домов обозримого мира. Преступление Потина против проигравшего Помпея было не более подлым, чем многие из известных деяний царского двора, которому он служил. А того факта, что он, подобно двум другим участникам заговора, Ахиллесу и Теодоту, заплатил за свои дела кровью и жизнью, достаточно, чтобы избавить его, жившего в те далекие времена, от дальнейших проклятий.

Первыми военными действиями, которые вызвали у Цезаря дурные предчувствия, а у его солдат беспокойство, было загрязнение врагом его запасов воды. Царский квартал получал питьевую воду по подземным каналам, соединяющимся с озером, расположенным за городом. И как только Цезарь понял, что с этими каналами враг может что-то сделать, он попытался прорваться в южном направлении, возможно по широкой улице, которая вела к Вратам Солнца и озеру Харбор. Но здесь Цезарь встретил упорное сопротивление, и потери в живой силе были бы очень велики, если бы он продолжил свои попытки. Однако, к счастью, на осажденной территории была найдена в большом количестве пресная вода, о существовании которой никто и не подозревал. Таким образом, Цезарь был избавлен от бесславного отступления из города, в который он вошел с такой помпой, и от вынужденного возвращения на родину по Средиземному морю, когда возложенная им на себя задача оставалась незаконченной, а его честолюбивые планы на будущее Клеопатры невыполненными.

Вскоре он получил желанную весть о том, что 37-й легион прибыл из Малой Азии с запасами продовольствия, оружием и осадными орудиями и корабли бросили якорь на некотором расстоянии от побережья Египта, не имея на тот момент возможности прибыть к Цезарю из-за противного ветра. Цезарь немедленно отплыл на всех своих кораблях, чтобы встретить их, причем на кораблях были только их команды с острова Родос, а все войска оставались удерживать рубеж обороны на суше. Соединившись с подкреплениями, Цезарь вернулся в гавань, с легкостью разгромил эскадру египетских кораблей, которая собралась севернее острова Фарос, и с победой вернулся к месту швартовки у стен дворца.

Он был настолько уверен в своей силе, что затем обогнул на кораблях этот остров и напал на египетский флот в его собственной гавани за дамбой, нанеся египтянам тяжелые потери. Затем Цезарь высадился на западной оконечности острова Фарос, который все еще удерживал враг, взял укрепления штурмом и соединился со своими собственными силами, которые были расположены вокруг маяка на восточной оконечности острова. У него был план пройти по Гептастадиуму и, удерживая таким образом и остров, и дамбу, овладеть западной гаванью Счастливого Возвращения и, наконец, вбить в город клин с этой стороны. Но здесь Цезарь потерпел опасное поражение. В то время, когда он лично возглавлял атаку на южную, или городскую, оконечность Гептастадиума, а его люди хлынули на него с острова и с кораблей, стоящих в Большой гавани, египтяне предприняли энергичную атаку на его северную оконечность, тем самым отрезав римлян на узкой дамбе, к ужасу тех, кто наблюдал за сражением с мыса Лохиас. К счастью, римские корабли были поблизости и подобрали тех, кто уцелел в этом кровопролитном бою, когда враг начал теснить римлян с обоих концов дамбы. И некоторое время спустя римские воины взобрались на борт кораблей и уже на полной скорости гребли по Большой гавани. Но на палубу судна, на котором был Цезарь, запрыгнуло такое количество людей, что оно опрокинулось, и теперь перед нами драматическая картина: властелин римского мира спасает свою жизнь вплавь в спокойных водах гавани, держа в вытянутой вверх руке сверток с важными документами, которые он имел при себе в момент катастрофы; Цезарь тащит за собой свой алый военный плащ, зажав его в зубах, и при этом постоянно окунает свою уже довольно лысую голову в воду, чтобы уклониться от метательных снарядов, которые пускали в него победители-египтяне, неистовствовавшие на отбитой у римлян дамбе и кричавшие все одновременно. Но вскоре Цезаря подобрал и принял на борт один из его кораблей, и великий полководец вернулся во дворец, сильно замерзший, в промокшей одежде, с которой ручьями текла вода, потеряв уже в конце плащ, который был заветным символом его ранга. В этом бою погибли четыреста легионеров и некоторое количество моряков; большинство из них утонуло. И теперь, возможно, впервые Цезарю начало казаться, что эта война, которую он вел, не была такой забавной игрой, какой он ее считал. На протяжении по крайней мере четырех месяцев он развлекался во дворце, проводя дни в безделье за своими превосходными и надежными укреплениями, а ночи – наслаждаясь обществом Клеопатры. До того момента Цезарь, вероятно, постоянно получал вести из Рима, где его дела вел Антоний, его громогласный, но надежный помощник, и, очевидно, там не происходило ничего, что делало бы необходимым его возвращение. Будучи во дворце, он не был окружен и не должен был драться за свою жизнь (а широко распространена именно такая точка зрения), и мне кажется, что его положение в течение всего времени пребывания там было открытым в той же мере, в какой оно было безопасным. Цезарь в любой момент мог уйти в открытое море; и если бы он счел это желательным, он мог бы за несколько недель по Средиземному морю достичь Италии, сделать там свои дела, собрать подкрепления и снова возвратиться в Александрию, и все это без особого риска. Его флот был хорошо обученным и боеспособным, проявив себя, например, в случае, когда он вышел в море навстречу 37-му легиону. И, как и в том случае, римские войска в Александрии можно было оставить на их надежно укрепленных позициях. Припасов, поступивших из Сирии, было много, а корабли, команды которых были набраны на Родосе, доставив его на место, как ранее на Кипр, могли бы вернуться к своим обязанностям в Александрии, чтобы обеспечивать закрепившемуся здесь римскому войску надежное и непрерывное поступление припасов и провианта.

Таким образом, очевидно, что у Цезаря не было желания отказываться от удовольствий той зимы в египетской столице, где он был полностью поглощен и миниатюрной царицей этой страны, и проблемами, которые были ею ему изложены. Он был пожилым мужчиной, и груз лет заставлял его на время почувствовать отвращение к постоянным тревогам и заботам, которые ожидали его в Риме. Его честолюбивые цели на Западе были достигнуты, и теперь, оказавшись вовлеченным в то, что я назвал бы легкоуправляемой и совсем не опасной войной, он был полон решимости довести ее до неизбежного конца и найти в этой интересной и временами волнующей задаче оправдание тому, что он остается рядом с женщиной, которая на тот момент была объектом его непредсказуемой привязанности. Цезарь уже начал понимать, что подчинение Египта его воле было очень важным политическим вопросом, как я объясню ниже; и он испытывал острейшее нежелание предоставлять царицу самой себе как по этой причине, так и по той, что она завладела его сердцем. В последующие годы Цезарь не вспоминал эту войну с достаточным интересом, чтобы появилось желание записать ее историю, как он это делал во время других военных кампаний; но он велел одному из своих сподвижников написать официальный отчет о ней. Этот автор постарался показать, что борьба была жестокой. Но хотя такое толкование этой войны и было единогласно принято, его следует принимать с осторожностью и к нему не следует относиться серьезнее, чем к утверждению, что затянувшееся пребывание Цезаря в Александрии было вызвано прежде всего летними ветрами на Средиземном море, преимущественно северо-западными и северными, которые затрудняли его кораблям выход из гавани. Эти ежегодно дующие ветры могли бы задержать его возвращение на боевых кораблях, могущих идти только на веслах, на неделю или две, но очевидно, что у Цезаря не было желания отправляться в плавание. И автору произведения De Bello Alexandrino было, без сомнения, позволено прикрыть явное пренебрежение Цезарем важными делами Римского государства, приписав его продолжительное отсутствие силе врага и превратностям судьбы.

Но теперь, после поражения на Гептастадиуме, Цезарь, по-видимому, окончательно решил наказать александрийцев и продолжить кампанию более энергично. Вскоре он, видимо, получил весть о том, что через пустыню из Сирии к нему на помощь идет большая армия под совместным командованием Митридата из Пергама, родного сына Митридата Великого, а также римского прокуратора Иудеи Антипатра, отца Ирода (марионеточный царь Иудеи [с 40 г., фактически с 37 г. до н. э.] Ирод, сын Антипатра, родился ок. 73 г. до н. э., был назначен на этот пост римским сенатом, умер в 4 г. до н. э. Хорошо известен описанным в Новом Завете избиением младенцев [Мф., 2: 16]. – Ред.). Цезарь знал, что с приходом этой армии он сможет подавить любое сопротивление и навязать свою волю Египту. Поэтому теперь он сделал шаг, который ясно показывает его решимость вести дела так сурово и безжалостно, что Клеопатра быстро станет единственной правительницей страны и займет такое положение, что сможет всю мощь своего царства передать в его руки.

Принцессе Арсиное не удалось стать царицей Египта, несмотря на усилия Ганимеда, а царская армия все еще предпринимала попытки спасти царя Птолемея и воевать под его знаменем. Поэтому Цезарь принял решение передать ей этого молодого человека, зная, как предполагает историк этой войны, что вероятность того, что такой поступок приведет к прекращению боевых действий, ничтожно мала. Он признавал, что целью этого шага было дать Птолемею возможность разработать условия мира, но он без колебаний официально записал свое мнение, что в случае продолжения войны для Цезаря было бы гораздо почетнее воевать против царя, чем против «толпы подонков всех мастей и изменников». Однако, как мне кажется, правда состоит в том, что Цезарь хотел избавиться от мальчишки, который стоял на пути свершения его планов в отношении единоличного правления Клеопатры. А отдав его своим врагам в тот момент, когда весть о приближении армии из Сирии сделала поражение египтян абсолютно бесспорным, Цезарь обеспечивал молодому человеку неизбежную смерть или деградацию. Несчастный Птолемей, вероятно, осознавал это, так как, когда Цезарь велел ему отправляться к его друзьям за линией обороны римлян, тот расплакался и стал умолять позволить ему остаться во дворце. Юный Птолемей прекрасно понимал, что у египтян нет ни одного шанса на победу, что, как только он окажется со своим народом, завоеватель начнет относиться к нему как к врагу и накажет соответственным образом. Но Цезарь, со своей стороны, понимал, что, если в момент победы римлян Птолемей по-прежнему будет находиться под его защитой, будет трудно не выполнить условия завещания Авлета и не сделать его соправителем Клеопатры. Поэтому слезам юного царя и парадоксальным уверениям в преданности Цезарь не придал никакого значения, и Птолемей немедленно был выброшен из дворца и попал в радушные объятия александрийцев, а его младший брат, которого Цезарь предназначил на далекий трон Кипра, остался вместе с Клеопатрой под охраной римлян.

Идущая на помощь армия из Сирии вскоре подошла к восточной границе Египта и, взяв Пелусий штурмом, дала сражение царским войскам недалеко от устья Нила. Египтяне были с легкостью разгромлены, и захватчики пошли по восточному краю дельты Нила в сторону Мемфиса (неподалеку от современного Каира), ниже которого они переправились на западный берег Нила. После этого юный Птолемей, не ожидая пощады от Цезаря, бесстрашно встал во главе тех войск, которые можно было отвлечь от осады Александрийского дворца, и пересек дельту, чтобы скрестить мечи с Митридатом и его союзниками. Как только он ушел из города, Цезарь, оставив небольшой гарнизон во дворце, вышел на кораблях из гавани с таким количеством солдат, какое могло разместиться на его кораблях, и двинулся на восток, как будто направляясь к Пелусию. Однако под покровом темноты он повернул в противоположном направлении и еще до рассвета высадился на пустынном берегу в нескольких милях к западу от Александрии. Так Цезарь с легкостью перехитрил египтян и, кстати, продемонстрировал, что на протяжении всей осады он мог по своему желанию абсолютно свободно приходить и уходить по воде. Идя вдоль западной границы пустыни, как его союзники из Сирии прошли раньше вдоль ее восточной границы, Цезарь соединился с ними на юге дельты севернее Мемфиса и немедленно развернулся, чтобы атаковать приближающуюся египетскую армию. Узнав о приближении римлян, Птолемей укрепился на сильной позиции у подножия кургана, где Нил был у него с одного фланга, а болото – с другого, а впереди него находился искусственный канал. Но союзники после двухдневного сражения обошли его позиции и добились полной победы. Обходной маневр был доверен некоему Карфулену, который впоследствии пал в сражении при Мутине, воюя против Антония, и этот военачальник сумел прорваться в лагерь египтян. При его приближении Птолемей прыгнул на борт одного из кораблей, которые стояли на якоре в Ниле, но вес беглецов, которые последовали его примеру, потопил судно, и молодого царя больше никто живым не видел. Говорят, что его тело было впоследствии опознано по золотому нагруднику, который носил юный Птолемей и который, несомненно, своим весом способствовал его быстрой смерти. Его трагический конец в возрасте пятнадцати лет освободил Цезаря от смущающей необходимости либо простить Птолемея XII и сделать соправителем Клеопатры, согласно условиям завещания его отца, либо привезти его пленником в Рим и предать смерти, как это было принято, после очередного триумфа Цезаря. Мальчик предвидел судьбу, которая была ему выбрана, когда со слезами умолял позволить ему остаться во дворце. А его внезапная смерть в мутных водах Нила положила конец жизни, которая за последние годы была невыносимо омрачена знанием того, что его существование является препятствием для жестоких честолюбивых замыслов Цезаря, и ужасом перед неминуемой и скорой смертью. 27 марта 47 г. до н. э. Цезарь вместе с кавалерией с триумфом вошел в Александрию, и теперь ее ворота были широко распахнуты для него. Жители города, одетые в траурные одежды, прислали к нему свои делегации просить о прощении и пощаде и вынесли к нему статуи своих богов в знак своего полного повиновения. Принцесса Арсиноя и Ганимед были переданы Цезарю как пленники; он с пышностью проехал через город к дворцу, где с распростертыми объятиями его как героя-завоевателя и спасителя приняла Клеопатра.

Глава 4

Мать

Смерть Птолемея и подчинение Цезарю Александрии привели войну к явному завершению, и Цезарь, снова оказавшись в комфортабельной дворцовой резиденции, получил наконец возможность довести до конца свои планы по улаживанию дел в Египте, исполнению которых так долго мешала военная кампания. Младшему брату Клеопатры, юному Птолемею, было всего лишь одиннадцать лет, и он, по-видимому, еще не проявил таких явных признаков интеллекта или сильного характера, которые сделали бы его помехой либо Цезарю, либо его сестре, и поэтому было решено, что его следует возвести на трон во дворце его погибшего брата как номинального царя и супруга Клеопатры. Следует помнить, что Цезарь подарил этому молодому человеку и его сестре Арсиное Кипр, но теперь, когда последняя стала пленницей, покрыв себя бесчестьем, а первый не был еще достаточно зрелым, чтобы стать в Египте источником неприятностей, островное царство им не навязывали. Александрийцам, военные действия которых против Цезаря так прекрасно развлекали его, пока он продолжал свой роман с Клеопатрой, Цезарь показал, что хочет быть снисходительным, и предпочел рассматривать сильное опустошение, причиненное некоторым районам их города, как достаточное наказание за их преступления. Однако Цезарь наделил евреев равными правами с греками, учтя их помощь в недавней войне, – шаг, который, вероятно, вызвал некоторое раздражение у большинства горожан. Затем он создал регулярную римскую оккупационную армию для оказания помощи Клеопатре и ее младшему брату, сидящим на троне, и для поддержания порядка в Александрии и во всей стране. Эта армия состояла из двух легионов, которые выдержали вместе с ним осаду во дворце, и третьего легиона, который прибыл из Сирии. Командующим этой армией Цезарь назначил талантливого военачальника по имени Руфин, который поднялся из рядовых благодаря своим личным достоинствам, будучи изначально одним из вольноотпущеников Цезаря. Обычно пишут, что, передавая командование армией человеку с таким положением в обществе, а не представителю сената, Цезарь продемонстрировал свое презрение к Египту, но я придерживаюсь того мнения, что этот шаг был сделан осознанно, чтобы сохранить власть в стране полностью в своих собственных руках, так как Руфин, без сомнения, был пешкой Цезаря. Нам неизвестно, что стало с солдатами Габиния, которые воевали против Цезаря, но вполне возможно, что они были распределены по легионам, размещенным в других уголках римского мира.

Наступил апрель, и Цезарь находился в Египте уже больше шести месяцев. Первоначально он намеревался возвратиться в Рим, по-видимому, в ноябре прошедшего года, но открытое неповиновение александрийцев и последующая осада дворца дали ему разумный повод остаться с Клеопатрой. Будучи по натуре конъюнктурщиком, Цезарь за эти месяцы сам сильно заинтересовался делами Египта, и, как мы уже увидели, они, а также страсть к царице полностью завладели его вниманием. Конец войны, однако, означал для него не угасание этого интереса, а, скорее, появление возможности для претворения своих замыслов в жизнь. Вероятно, на Цезаря произвели большое впечатление возможности широкой эксплуатации, которые предлагал Египет. Клеопатра, несомненно, рассказала ему многое о чудесах этой страны, удостовериться в которых у нее самой еще так и не нашлось случая. Цезарь узнал от нее (и получил видимые доказательства) о богатствах долины Нила, и его марш-бросок через его дельту наверняка показал ему изобилие этой страны. Не было человека, на которого не произвело бы впечатление зрелище тянущихся на много миль пшеничных полей, которые можно было видеть в Нижнем Египте; и до Цезаря, несомненно, доходили сообщения о богатстве районов в верхнем течении Нила, где мирное и законопослушное население находило время и для сбора урожая с плодородных земель три раза в году, и для постройки огромных храмов для своих богов и дворцов для своей знати. Ежегодный налог только на зерно в Египте, который выплачивался натурой, вероятно, доходил где-то до 20 миллионов бушелей (мера объема жидкостей и сыпучих веществ, которая в Англии равна 36,4 литра, а в США 36,2 литра. – Пер.) – такая цифра была во время правления Августа. И этот факт, если не какой-нибудь другой, наверное, вызвал у Цезаря большую алчность.

Вероятно, он также слышал о торговле с Индией, которая уже начала процветать и несколько лет спустя приобрела огромную важность. И ему, несомненно, рассказывали о почти сказочной стране Эфиопии, преддверием которой был Египет и откуда текли воды Нила. Египет всегда был страной спекуляций и привлекал к себе в равной степени и интерес финансиста, и воодушевление завоевателя. И воображение Цезаря, вероятно, возбуждали те честолюбивые замыслы, которые будоражили умы столь многих завоевателей этой страны точно так же, как три века назад (в 332 г. до н. э.) это произошло с Александром Великим. Понимая, что его работа в Галлии и на северо-западе Римской державы уже в большей или меньшей степени закончена, Цезарь мог рассмотреть целесообразность того, чтобы привести римских легионеров в самые дальние уголки Эфиопии, пересечь Красное море и высадиться в Аравии или проникнуть, как Александр, в Индию и удивительные царства Востока. Египет считался вратами в эти земли. Торговый путь из Александрии в Индию с каждым годом приобретал все большую известность. Купцы плыли вверх по течению Нила до города Коптоса, а затем караванами переходили пустыню до порта Береника, откуда с муссоном отплывали в город Музирис на западном побережье Индии рядом с современным Майсуром. (Греки из Египта плыли вдоль южного берега Аравии, затем, пересекая Аравийское море, в совр. Камбейский залив, севернее совр. Мумбаи [Бомбея] – в индийские порты Бхригукачха [совр. Броч] и Сопар и уже затем плыли на юг, к Музирису [в районе совр. г. Кочин]. Уже позже [во II в. н. э.] греки из Египта проникли в порты Индокитая и Южного Китая. – Ред.) Возможно, Цезарь поддался притягательности далекого завоевания и исследования, которые по причине географического положения Египта вдохновляли так много умов, и позволил своим мыслям совершать путешествия вместе с купцами по великим дорогам на Восток. Он, должно быть, всегда сознавал, что непокоренные парфяне сделают поход через Азию в Индию самым трудным и опасным предприятием, и испытывал некоторые сомнения в том, сможет ли он повторить подвиги Александра Великого на этом пути. Но здесь через Египет пролегала дорога на Восток, по которой можно было идти без серьезного риска. Купцы обычно покидали Беренику, расположенную на египетском побережье, приблизительно в середине июля, когда Сириус всходил вместе с солнцем, и добирались до западного берега Индии около середины сентября. И было бы действительно странно, если бы Цезарь не обдумывал возможность перевезти свою армию по этому морскому пути в страны, завоеванные Александром, о подвигах которого он любил читать.

Множество возможностей вроде этих, вероятно, занимали его ум и, вероятно, стали одной из причин его желания остаться в этой пленительной стране еще немного. Но была еще одна, и более важная, причина, которая побуждала его подождать еще несколько недель в Египте: Клеопатра собиралась стать матерью. Семь месяцев прошло с тех октябрьских дней, когда Цезарь столь энергично взялся за осуществление задачи по завоеванию любви царицы и добился того, что она уступила его желаниям. И теперь через несколько недель ему на руки положат ребенка, плод их любви. Хоть Цезарь и был старым распутником, кажется, что он увидел в нынешней ситуации нечто отличное от того, что случалось с ним раньше. Клеопатра своим блестящим умом, приподнятым настроением, своим особым шармом в поведении, своей храбростью и безграничным оптимизмом сумела удержать его любовь на протяжении этих месяцев их тесной близости; она затронула чувствительную сторону его натуры, и он не смог устоять. Он пожелал быть рядом с ней в час испытания и, кроме того (ведь в действиях Цезаря в Египте всегда был как практический, так и сентиментальный мотив), вполне вероятно, что он лелеял надежду получить от Клеопатры наследника своего земного богатства и положения, который со временем будет признан полностью законным. Долгое общение с царицей во многом изменило точку зрения Цезаря, и я полагаю, можно почти не сомневаться в том, что его разум с нетерпением ждал развития событий и революционных изменений в своей жизни.

По желанию Клеопатры Цезарь теперь позволял, чтобы египтяне признавали его божественным супругом царицы, воплощением бога Юпитера-Амона на земле. Между ними была заключена некая форма брака, или, по крайней мере, народ Египта, если не циничных александрийцев, заставили признать их законный союз. Приближающееся рождение ребенка сделало необходимым, чтобы Клеопатра обнародовала свои отношения с Цезарем и одновременно доказала своим подданным, что она, их царица, является не просто любовницей предприимчивого римлянина. Поэтому, как только ее брат и формальный муж Птолемей XIII погиб, она начала убеждать народ своей страны, что Юлий Цезарь – это великий бог Египта, сошедший на землю, и что ребенок, который должен появиться на свет, – это потомок их божественного союза. На стенах египетских храмов, особенно в Гермонтисе неподалеку от Фив, впоследствии появились барельефы, на которых была изображена Клеопатра, беседующая с богом Амоном в человеческом облике, и на которых боги помогают рождению божественного дитяти. Мифологический вымысел подобного рода использовался в Древнем Египте в отношении рождений и древних монархов, например Хатшепсут (ок. 1500 до н. э.) и Аменхотепа III (ок. 1400 до н. э.). В этих известных случаях царское происхождение ребенка было под вопросом, и по этой причине появлялась история о божественной связи. Так и в случае Клеопатры этот миф благодаря частому использованию стал привычным для контролируемых духовенством умов египтян и не был чем-то удивительным или оригинальным. В более поздние годы правления царицы события датировались, ведя отсчет от этого сверхъестественного события, и до нас дошла эпитафия, сделанная в «двадцатом году от (или после) союза Клеопатры с Амоном».

Цезарю очень нравилось, что в Египте его считают божеством. Его кумир Александр Великий точно так же считался в Египте богом и объявил себя сыном Амона, и его изображали с рогами барана, как у этого бога, выступающими с двух сторон головы. И хотя у самого Цезаря вера в богов заметно отсутствовала, он всегда хвастался своим божественным происхождением, а его древний патрицианский род Юлиев прослеживал свои корни до Юла (Аскания, принявшего это имя), сына Энея, внука Анхиса и богини Венеры (Афродиты) (ок. 1152 г. до н. э. именно Асканий [Юл] основал колонию Альба-Лонга к юго-востоку от возникшего позже Рима. Альба-Лонга – легендарная родина основателей Рима Ромула и Рема. – Ред.). И есть причина предполагать, что Клеопатра пыталась поощрять представление Цезаря о самом себе как о боге на земле (автор не совсем понимает, кто такой Цезарь. Это римский аристократ, получивший римское воспитание и образование, римский боевой опыт. Тот, кто знаком с римской историей и великими римлянами, делавшими ее, поймет. И Юлий Цезарь занял свое место среди этих людей, создававших великую державу, на наследии которой стоит [пока] современная цивилизация. – Ред.). Сама она правила Египтом по богом данному праву и не считала вопросом, подлежащим сомнению, что она является представительницей бога-солнца здесь, на земле, посредницей между человеком и его создателем. Египтяне (если и не александрийцы – в основном греки и евреи) падали, распростершись на земле лицом вниз, когда видели ее, и приветствовали ее как богиню точно так же, как их отцы приветствовали древних фараонов. С самого раннего детства Клеопатру называли богиней, и в египетских храмах ее называли бессмертной, словно по бесспорному праву. Те, кто соприкасался с ней, разделяли с ней божественную благодать, а ее спутники в глазах ее египетских подданных были священными. Так, Цезарь, как ее супруг, стал богом; и как только ее связь с ним стала достоянием гласности, он ex officio (по должности. – лат.) получил божественный статус. Некоторое время спустя мы увидим, как даже в Риме он стал считать себя выше простых смертных и как перед своей смертью он, забыв о своем неверии в бессмертных (то есть богов), публично назвал себя богом на земле. Но в этот, египетский период его жизни такое принятие статуса бога не было ясно определено, и вполне вероятно, что Цезарь на самом деле не знал, кем себя считать. Клеопатра питала его разум странными мыслями и так льстила его тщеславию, хотя, наверное, и не намеренно, что Цезарь был вполне готов поверить, что он сам каким-то образом произошел из лучшего мира (а Цезарь был в этом уверен, поскольку Юл [Асканий] – внук Афродиты [Венеры]. – Ред.). Клеопатра сама была, как все цари Египта, божественного происхождения; она любила Цезаря. Таким образом, мне кажется, она постепенно навязала ему осознание своей божественной природы, которое в последующие годы развилось в устойчивую веру.

Такое растущее осознание своей божественной природы Цезарем принесло с собой, конечно, ощущение монаршей власти, желание получить царские привилегии. Клеопатра теперь называет его своим супругом, и в Египте, как я уже говорил, его, очевидно, признали ее законным мужем. Цезарь уже был, фигурально говоря, царем Египта; а то, что он не был официально коронован как фараон, вероятно, должно быть отнесено на счет того, что он возражал против такой процедуры. Теперь египтяне, наверное, были готовы предложить ему трон Птолемеев точно так же, как они приняли Архелая, верховного жреца Команы (в Каппадокии), в качестве супруга Береники, единокровной сестры Клеопатры. И в эти дни, когда их молодая царица должна была вскоре стать матерью, вероятно, у людей было искреннее и сильное желание упорядочить ситуацию путем такого брака с Цезарем и путем его восхождения на трон. Ничто не могло быть более удачного с политической точки зрения, чем брак царицы с величайшим человеком в Риме, и мы уже видели, что ранее существовала какая-то идея о союзе с Гнеем Помпеем в то время, когда отец этого человека был фактическим правителем республики. Для разума египтянина тот факт, что Цезарь был уже семейным человеком, жена которого жила в Риме, не вызывал реальных возражений. Жена не родила ему сына, и поэтому с ней можно развестись в пользу более плодоносной лозы. Сама Клеопатра, по-видимому, очень хотела разделить свой египетский трон с Цезарем, так как она, несомненно, достаточно ясно видела, что, раз он уже стал самодержцем и фактическим диктатором Рима, вскоре они станут монархами всего римского мира. Если она сможет уговорить его, как Архелая из Команы, принять корону фараонов, появится веская причина предположить, что он попробует заставить Рим предложить ему верховную власть в своей собственной стране. Благодаря главным образом Помпею в столице Римской державы уже явно просматривалась тенденция к монархическому правлению; и они оба, Цезарь и Клеопатра, вероятно, понимали, что, если они будут вести свою игру искусно, трон в этом городе будет ожидать их в весьма недалеком будущем.

Клеопатра была ярой патриоткой, или, скорее, ее очень волновала своя собственная судьба и судьба ее династии, и она, вероятно, с огромным удовлетворением наблюдала, в каком направлении развиваются события. Мужчина, которого она любила и который любил ее, мог в любой момент стать реальным правителем Рима и его доминионов; а ребенок, которого она собиралась подарить ему, если окажется мальчиком, станет наследником римского мира. На протяжении многих лет члены ее династии испытывали страх перед тем, что Рим прекратит их существование и поглотит их царство, присоединив его к республике, но теперь возникла возможность того, что Египет и земли, вратами в которые была долина Нила, станут равными Риму во главе великого объединения народов земли. Следует помнить, что Египет не был еще завоеван Римом (однако был зависимым царством, занять которое римляне могли тогда, когда это стало бы нужным, – что они и сделали в 30 г. до н. э. – Ред.) и являлся в то время самым богатым и значительным государством за пределами республики (автор преувеличивает. В описываемое время самыми мощными, помимо Римской державы, были Парфянское царство (все тот же вечный Иран – во главе с иранским племенем нардов [парнов], Ханьская империя [Китай]; кроме того, на территории Индии и сопредельных земель периодически возникали мощные империи [но в I в. до н. э. здесь было несколько соперничавших царств]. – Ред.). Александрийцы и египтяне считали себя самым главным народом в мире (по традиции, со времен Древнего Египта. – Ред.). Таким образом, для Клеопатры мечта о том, что Египет может сыграть главную роль в египетско-римской империи, была далеко не фантастической.

Ее политика в таком случае была очевидной. Она старалась удержать любовь Цезаря и в то же время заботливо лелеяла его растущее стремление стать монархом. Ей надо было так привязать его к себе, чтобы, когда наступит время, Клеопатра могла взойти на трон властелина мира рядом с ним. Она должна была сделать очевидным и постоянно напоминать ему о ее собственной власти и величии ее царского положения, чтобы у Цезаря в голове не возникло никаких сомнений в том, что ее плоть и кровь – и только они – подходят для того, чтобы смешаться с его плотью и кровью для основания того единственного царского рода, которому суждено править всей землей (авторское преувеличение. – Ред.).

Приближающееся материнство, по-видимому, сильно укротило необузданную натуру Клеопатры, а успех ее замыслов поднял ее самосознание на такой уровень, с которого она, вероятно, с презрением смотрела на свою былую борьбу с утонувшим Птолемеем, обезглавленным Потином, убитым Ахиллесом и изгнанным Теодотом. Она, Клеопатра, была дочерью Солнца, сестрой Луны и родственницей богов; она соединилась с потомком Венеры (Афродиты) и других богов с Олимпа (Афродита, согласно Гесиоду, родилась из пены, возникшей из семени и крови в море там, куда Кронос [отец Зевса] бросил гениталии оскопленного им своего отца Урана. Это произошло у острова Китиры. Вышла же богиня на берег острова Кипр [отсюда Киприда]. – Ред.), а еще нерожденный отпрыск их союза станет поистине Царем Земли и Небес.

Историки, как древние, так и современные, сходятся в том, что Клеопатра была женщиной исключительного интеллекта. Ее характер, столь часто непредсказуемый во внешнем выражении, был в такой же степени доминирующим, в какой была сильной ее личность; и ей, вероятно, не составило труда воззвать к грандиозным честолюбивым замыслам великого римлянина. Когда ситуация того требовала, Клеопатра вела себя с достоинством, подобающим потомку древнего царского рода, и даже во время своих шальных выходок царское величие ее личности было всегда очевидно. В мире о ней осталось впечатление как о женщине, для которой величие монархии всегда имело большое значение, и ее влияние на Цезаря в этом отношении не следует игнорировать. Такой человек, как он, не мог прожить шесть месяцев в тесном общении с царицей и не почувствовать в какой-то степени чарующую силу царской власти. Она представляла монархию в ее абсолютном виде, и в Египте ее слово было законом. Сама атмосфера ее царского образа жизни, вероятно, представляла для Цезаря тему для размышлений, и та черта его характера, которая заставила его ненавидеть мысль о подчинении любому живущему на земле человеку, вероятно, вынудила его наблюдать за действиями самодержавной царицы с откровенным восхищением. Цезарь многое знал о царях Александрии и древних фараонах, и столь же несомненно то, что они заняли какое-то место в его голове. И вероятно, в его мыслях засела точка зрения Клеопатры как представительницы самого царского из царских родов мира.

Таким образом, мало-помалу под влиянием египетской царицы и под властью своих собственных неутомимых честолюбивых замыслов Цезарь начал серьезно подумывать о возможности создать всемирную империю, в которой он будет править как царь, став основоположником царского рода, который будет сидеть на троне высшей власти на земле во все грядущие века. Очевидно, ему приходило в голову, что цари должны править по праву крови и что его собственная кровь, хоть она и была благородной и, как говорили, имела божественное происхождение, была не той, которая дала бы его потомкам неоспоримую власть над своими подданными. Человек, являющийся потомком многих царей, имеет право на царскую власть, которой не обладает сын завоевателя, каким бы благородным ни было его происхождение. Глядя вокруг себя с этой мыслью в голове, Цезарь не мог бы выбрать кого-то лучше Клеопатры для роли основательницы его родословной. В то время у римлян не существовало никакого царского рода, и поэтому греческий был самой лучшей, если не единственной возможной альтернативой; а царская династия Птолемеев в Египте была чисто македонской и восходила к военачальнику кумира Цезаря Александра Великого (Птолемей Лаг, основатель династии, происходил из греческого аристократического рода. – Ред.). В таком случае он вполне мог с воодушевлением рассматривать мысль о будущих монархах Рима, сидящих, согласно праву наследования, на древнем троне македонского Египта. А Клеопатру вдохновляла мысль о будущих фараонах, которые, кровь от ее крови и плоть от ее плоти, будут править Римом по праву, переходящему по наследству.

Клеопатре нужно было найти мужа. Она уже раньше откладывала свой брак, и уже прошел тот возраст, когда такое событие должно было произойти; любой союз с ее братом-соправителем не мог не быть лишь формальным. Теперь в ее жизнь вошел Цезарь, завладев ее девичьей любовью и сделавшись отцом ее ребенка, так что естественно предположить, что она всеми средствами, имеющимися в ее распоряжении, будет пытаться сделать его своим супругом на всю жизнь, добавив тем самым к своей собственной царской породе кровь самого достойного человека Рима. Не может быть сомнений в том, что, удалось бы ей или нет сделать Цезаря фараоном Египта, она намеревалась передать египетский трон своему и его ребенку, прибавив к имени Птолемей имя рода Цезарей. Таким образом, можно сказать, хотя мое предположение сначала покажется поразительным, что Римская империя в большой степени обязана своим существованием египетской царице, так как монархия была во многих отношениях ребенком от союза Цезаря и Клеопатры.

Эти еще неопределенные стремления и надежды нашли весьма реальное и материальное выражение в желании Цезаря знать, будет ли ожидаемый ребенок девочкой или же сыном и наследником. Кажется вероятным, что решение остаться в Египте было в основном результатом его нежелания уезжать, прежде чем он получит ответ на этот вопрос. Это и родительская ответственность, которую он ощутил, наверное, впервые в своей постыдной в отношениях с женщинами жизни (но великой и славной в остальном. – Ред.), заставили его отложить возвращение в Рим. По-видимому, Цезарь испытывал огромное чувство нежности по отношению к царице, которую он начал считать своей женой, и, без сомнения, очень хотел быть рядом с ней во время испытания, через которое должна была впервые в своей жизни пройти юная девушка хрупкого телосложения. Среди историков было принято приписывать затянувшееся пребывание Цезаря в Египте после окончания войны и улаживания там государственных дел этой страны чувственной привлекательности Клеопатры, которая, как подразумевалось, держала его в плену своих любовных чар и своей сладострастной красоты, а вышеупомянутое естественное жизненное обстоятельство полностью не принималось в расчет. Женщина, которая собирается оказать ту великую услугу, которую только может оказать представительница ее пола, не имеет ни возможности, ни желания возбуждать пылкие чувства в своем возлюбленном. Ее состояние требует от него большего проявления нежности в своей любви. Его ответственность выражается в предупредительности, интересе, сочувствии и благодарности; и совершенно глупо предполагать, что просто страсть, вроде той, которая, как считается, охватила Цезаря, могла в такое время повлиять на его действия. Если какая-то любовь и удерживала Цезаря в Египте, это была любовь мужа к своей жене, преданность мужчины, собирающегося стать отцом, женщине, которая в скором времени отдаст дань Природе в ответ на его подстрекательские действия. На самом деле, как мы уже видели, что-то большее, чем любовь, удерживало его в Египте. Там были честолюбивые замыслы, безудержное стремление и упоение завоевателя, которые обращали его мысли к новым победам; и там был высший интерес будущего царя, создающего трон, который будет занимать не только он, но и потомки Цезаря – его собственная кровь и плоть на все времена[2 - Обычно утверждают, что Цезарь покинул Египет до рождения Цезариона. Это мнение, которое, учитывая слова Аппиана (греческий историк II в. н. э. – Пер.), что Цезарь оставался в Египте девять месяцев, всегда казалось мне невероятным; ведь, разумеется, непростым совпадением было то, что он отложил свой отъезд из Египта до того самого месяца, когда должен был родиться его с Клеопатрой ребенок, а с ней он познакомился в октябре прошедшего года. Утверждение Плутарха можно истолковать так, что Цезарь отбыл в Сирию после рождения своего сына. Я полагаю, что замечание Цицерона, которое он сделал в письме, написанном в июне 47 г. до н. э., о том, что была серьезная причина, не дававшая Цезарю уехать из Александрии, касается события, которого он ожидал. Те, кто высказывает предположение, что Цезарь не оставался в Египте так долго, вынуждены отрицать, что он совершил путешествие вверх по Нилу, о чем пишут другие авторы. И они вынуждены не придавать значения уверенному утверждению Аппиана о том, что пребывание диктатора в Египте длилось девять месяцев. К тому же дата празднования семнадцатилетия Цезариона является дальнейшим указанием на то, что он родился не позднее начала июля.].

В ожидании желанного события Цезарь не бездействовал в Александрийском дворце. Он пожелал узнать для себя, каковы ресурсы страны, которую следовало считать приданым его жены. И поэтому Цезарь решил с этой целью совершить мирную экспедицию вверх по течению Нила. Поэтому для него и Клеопатры был приготовлен dahabiyeh, или дом-корабль, плывя на котором можно было извлечь пользу из праздной, но интересной жизни на реке. Его легионерам и довольно большому войску Клеопатры был отдан приказ готовиться к посадке на четыре сотни нильских судов, которые составили большую флотилию. Число кораблей наводит на мысль о том, что в экспедиции было задействовано несколько тысяч воинов; по-видимому, намерением Цезаря было проникнуть далеко в Нубию (совр. Судан).

Царское судно, или thalamegos, как его называли греки, имело огромные размеры и приводилось в движение многими рядами весел. На нем были дворики с колоннадами, пиршественные залы, гостиные, спальни, места поклонения Венере и Дионису, а также грот или зимний сад. Деревом, использовавшимся при его постройке, была древесина кедров и кипарисов, а украшения были выполнены краской и тонким листовым золотом. Мебель была привезена из Греции, за исключением обстановки в столовой, которая была декорирована в египетском стиле. Остальную часть флота составляли боевые гребные корабли (униремы, биремы, триремы и т. д.) и обычные местные плавсредства и транспортные суда с запасами всего необходимого.

Из Александрии флот вошел в ближайший рукав Нила и так поплыл вверх по течению на юг к Мемфису (египетское название – Меннефер), на подходе к которому Клеопатра, наверное, впервые увидела великие пирамиды и Сфинкса. До древней столицы под названием Фивы (египетское название – Уасет), которая в тот период находилась в упадке, корабли доплыли, вероятно, недели за три. На Цезаря, наверное, произвели сильное впечатление великолепные храмы и памятники, расположенные по обоим берегам Нила. Возможно, это было его предложение, чтобы по приказу Клеопатры один из огромных обелисков одного из ее далеких предков был перенесен из храма в Луксоре у Фив в Александрию, где он был поставлен неподалеку от форума; надпись об этом перемещении была сделана на основании обелиска. Путешествие продолжалось, вероятно, до Сиены (совр. Асуан, древнеегипетский Сунну) и Первого порога, куда экспедиция добралась, наверное, через четыре-пять недель после отплытия из Александрии. Здесь Цезарь, по-видимому, снова обратил свой взор на север. Светоний (Гай Светоний Транквилл, ок. 70–140 н. э.; римский историк. – Пер.) утверждает, что он очень хотел продолжать путь дальше вверх по Нилу, но его войска стали проявлять беспокойство и склонность к мятежу, что неудивительно, так как потребовался бы огромный труд, чтобы перетащить суда через речной порог, а горячие южные ветры, которые часто дуют весной, сильно осложнили бы эту задачу. Температура воздуха в это время года могла внезапно подняться от приятно умеренной, характерной для зимы в Египте до невыносимого градуса летней жары и оставаться такой в течение четырех-пяти дней.