Земля дождей

В этой психиатрической больнице я и познакомился с человеком, которого возненавидел до самых глубочайших оснований своей ненависти.

Главный врач Кадринов.

Он назначал пациентам необходимый курс лечения. Необходимый – как виделось ему. И не важно, как чувствует себя пациент. Раз нужно колоть и пропихивать в глотку вещества, то будут колоть и пропихивать. До посинения.

Кадринов был невысокий, жилистый, с вечно красновато-ехидным лицом и гладкой лысиной. Говорил заумно, оперируя замысловатыми медицинскими терминами. Большинство работников больницы неотрывно глядели ему в рот и послушно поддакивали, только он начинал что-нибудь болтать.

Один за другим сменялись до ужаса похожие дни. Пошёл второй месяц. Я чувствовал себя размякшей субстанцией, которая могла лишь с трудом перемещаться из одной части палаты в другую. Мои мыслительные процессы ослабли. И вместе с ними ослабли все жизненные силы. Я стал ходячим куском мяса.

Во втором месяце уколов стало меньше. Два раза в неделю я посещал сеанс психотерапии. Он проходил в виде обычной беседы. Терапевт интересовался, как я себя чувствую, что меня беспокоит. Я сразу же отвечал, что чувствую себя отлично. Что меня можно немедленно выписывать.

Но никто, конечно же, мне не верил. У людей ведь на мой счёт всегда имеется своё мнение.

На третий месяц в больницу завезли импортное экспериментальное лекарство. Как раз предназначенное для невротиков. И Кадринов первым делом решил испытать его на мне. Всё это я, разумеется, узнал не от него. Сам он обычно с напускной благожелательностью лишь безмолвно улыбался, подмаргивая поросячьими глазками.

Обо всём важном мне рассказывала медсестра.

Вначале я относился к ней с большим подозрением и опаской. Но вскоре она стала тайком приносить мне сладости и другую еду, оставляя их в моей тумбочке. Что не могло меня не радовать. Кормили в этом месте весьма дурно, и для полного насыщения никогда не хватало.

Так мы с ней и сдружились. Бывало, она приходила в мою палату, пока там отсутствовали другие пациенты, и мы беседовали с ней о жизни. Она много рассказывала о своей. Я – очень мало о своей.

Однажды я решил попросить её помочь мне в поисках. Но она сразу же дала понять, что не сможет сделать больше того, что делает для меня сейчас. При этом я понимал, что ей искренне жаль меня. Она тоже считала, что меня уже пора выписывать.

Но когда я подходил с этими словами к Кадринову, то он всегда одним и тем же поучительным тоном повторял: «Ты что, забыл, дорогой? Забыл, как ходил по улицам и приставал к прохожим, дотошно выпрашивая дорогу к своей маме? Забыл, как люди от тебя убегали, но ты их догонял и настаивал на том, чтобы они непременно назвали тебе адрес? Госпитализация была тебе необходима. Ты мог причинить вред обычным людям. А здесь для тебя лучшее место, поверь мне. Так что не спеши, дружок. Всему своё время!» – И тут он, противно улыбаясь, заглядывал прямо в мои глаза и хлопал меня по плечу. А мне так хотелось схватить его руку, вывернуть её и несколько раз прокрутить до страшно громкого хруста.

Но… я продолжал стоять неподвижно, всеми силами сдерживая волну ярости.

Да, у Кадринова были на меня основательные планы. Необходимый срок приёма импортного лекарства по инструкции составлял больше года. А поскольку именно на мне проверялось его действие, то пришлось моей важной персоне задержаться в этом славном местечке на период значительно более долгий, чем я мог предположить.

От этого я действительно стал сходить с ума. Лучше бы меня забрали на год в армию, чем в психиатрическую больницу! Там бы я хоть переключился на физические нагрузки. А здесь… здесь я был только лабораторным куском мяса с невротическими симптомами, на котором тестировалось зарубежное лекарство.

Спустя полгода я уже знал всех служащих. Каждого пациента. Каждый уголок. И у меня уже имелось девять вариантов побега. Но вот только ни один из них не подбирался к своему старту. Я понимал: стоит мне отсюда смыться, как меня сразу же примутся искать. И тогда могут упечь на срок ещё более продолжительный.

Потому приходилось кропотливо и усердно дожидаться даты официальной выписки. Это было сущим адом. Адом, которого я не пожелал бы даже своим одноклассникам и тому безымянному уроду.

*

Через год, в сентябре, к нам в отделение привели студентов-психологов в рамках их предмета по клинической психологии. Они должны были посмотреть, послушать и пообщаться с пациентами.

Кадринов предложил меня. Я, по его мнению, был более-менее адекватный и способный к качественному изложению информации.

Я отнёсся к этому как к своеобразной проверке. Если проявлю себя с хорошей стороны и докажу, что здоров, думал я, то, вполне возможно, это ускорит мою выписку. А выписка – всё, всё, что мне было нужно! Поэтому все свои выдохшиеся надежды я возложил именно на это.

В тот день я тщательно помылся, причесался. И, стараясь идти неторопливым, ровным шагом, вошёл в зал к студентам: в основном девушки. Сел на стульчик.

Десятки изучающих глаз тотчас устремились на меня.

Я спрятал дрожь и влажность ладоней, просто сложив последние в замок. Изо всех сил пытался сохранять спокойное выражение лица. От такого количества людей, пристально смотревших на меня, я не на шутку нервничал.

Почему они так смотрят?.. Чего хотят от меня?.. Почему всем от меня вечно что-то нужно?!

…И стал рассказывать. Историю своей болезни. О том, как безумно хотел найти маму. О том, как порой не мог остановить беспорядочные мысли.

Кадринов сидел неподалеку за столом. Как всегда, стараясь продемонстрировать свою врачебную компетентность и великодушную заботу о пациентах, он, чуть приспустив взгляд, вытянул губы в проникновенной улыбке и кивал на мои слова, тем самым будто говоря: «Да… Именно таким его и привезли к нам! Именно таким мы и подобрали его с улицы, грязного, безумного, потерянного! И всё это – только ради него. Всё это – чтобы приютить и спасти его нездоровую душу!»

Моментами, когда я врал, рассказывая о правильности назначения в моём случае усиленного медикаментозного лечения, он уже совсем не сдерживался: и прямо даже смущался своего божественного врачебного дара, глаза опускал, показательно кивал. Ему нравилось внимание молодых студенток. Эх, если бы он только видел, как выглядит со стороны в такие мгновения!.. Натуральное убожество.

Наконец я поведал о себе и своей болезни всё, что мог. Кадринов предложил желающим задать мне вопросы. Но вопросов почему-то не последовало. Все лишь просто сидели и молча смотрели на меня. А если встречались со мной взглядом, тут же отводили его в сторону.

Только спустя некоторое мгновение тёмненькая симпатичная девушка в сиреневом платье, сидевшая в первом ряду, тихонько откашлялась и произнесла:

– А когда вас выпишут?

В комнату вошла тишина. Она села рядом со мной и, подперев кулаком подбородок, выжидающе взглянула на Кадринова.

Все студенты тоже переключились на главного врача.

Кадринов суетливо спрятал взгляд в бумаги, будто уже и не слушал нашу беседу.

– Надеюсь, что очень скоро, – ответил я, переведя взгляд на спросившую девушку. – Мне бы очень хотелось отыскать свою маму. Но если врачи считают, что я ещё не готов выйти, то… – Я взглянул на Кадринова. – …я буду со всей ответственностью продолжать курс назначенного мне лечения. Ведь нет ничего важнее психического здоровья.

Снова тишина. Тишина – обволакивающая сидящих жалостью и состраданием.

Эта девушка высказалась снова:

– Вы выглядите и говорите как самый здоровый человек на свете. Вам пора туда, к обычной жизни.

Я посмотрел ей в глаза и вслух поблагодарил.

Да, она мой шанс. Если получится, я…

Зал я покинул первым. Некоторое время ошивался неподалёку в коридоре. Вскоре появилась и группа студентов. Девушка в сиреневом платье шла последней. Я незаметно вышел из-за угла, схватил её за руку и прошмыгнул в кладовую, где уборщица хранила рабочие принадлежности.

– Прошу тебя, – быстро зашептал я девушке в полумраке, – узнай, кто владелец этого автомобильного номера. – И сунул ей в руку маленький клочок бумаги. – Меня скоро выпишут. Но пока я нахожусь здесь, я не могу ничего сделать. А мне позарез нужно знать, чей этот номер машины. Это чтобы я мог найти свою маму. Понимаешь? Ты поможешь?!

Девушка испуганно глядела то на меня, то на бумажку.

Ну, всё, сейчас заорёт…

– Я постараюсь, – тихо ответила она, убирая бумажку в сумочку. – Когда выйдешь отсюда, найди меня в Институте психологии. Четвёртый курс.

– А имя?

– Анжела. Полякова Анжела.

– Спасибо тебе, Анжела.

– Пока ещё не за что… Надеюсь, тебя и правда скоро выпишут. – Она блеснула в мрачной кладовой своими взволнованными глазами и вышла.