Ревизор: возвращение в СССР 31

На следующий день почти одновременно с автобусом строителей пришёл и бетоновоз. Примитивная система, бочка-цистерна, установленная под уклоном, и бетон самотёком вытекает.

Три машины приходили одна за другой. На обед не прерывались. Зевак было ещё больше, чем вчера. Часам к четырём только закончили, разровняли. Работяги отправились на озеро, а потом уже только сидели у нас до шести, отдыхали. Никифоровна самогонки своей выставила две трёхлитровых банки. Накрыли, короче, поляну мужикам.

Потом уже когда они уехали, деревенские ходили вокруг полных бетона щитов, и недоумённо чесали репу, поражаясь, как быстро сработали строители. За пару дней вырыли такой глубокий фундамент, подготовили щиты, установили арматуру, и за один день залили?

Наши мужики выходили на крыльцо курить, слышали эти разговоры и передавали нам.

– Это ещё что, – улыбался я. – Интересно, что они будут говорить, когда нам сруб также быстро соберут?

– Я уже и печника пригласил, – довольно улыбнулся Трофим, поглаживая свои шикарные усы.

Жаль было уезжать, но завтра всем на работу.

– В следующую субботу обязательно приедем, – пообещал я.

***

Москва.

Капитан КГБ Орешкин долго думал, что ему предпринять в отношении Анны Юрченко. В том, что импортная линия не случайно сломалась, он уже не сомневался. Он сразу заметил странные взгляды Озерова на Юрченко и догадался, что тот её подозревает.

Вот не зря он чувствовал, что будут от этой девчонки проблемы! Рано расслабился… И что делать? Доложить руководству о факте саботажа, опираясь только на подозрительные взгляды одного из комсомольцев? Нет, надо доказать это, а еще лучше взять с поличным вредителя. Это очень хорошо отразилось бы на его карьере…

***

Москва.

Александр никому не рассказал о своих догадках, что это Аня что-то сделала с линией, но чувствовал себя от этого очень паршиво. Ещё больше его беспокоило, что кто-то ещё может догадаться о том, что это не просто поломка, а целенаправленная диверсия и что тогда будет, страшно представить… Главное, Александр не мог понять, на что Аня рассчитывала, решившись на такой шаг?

Проторчав весь Первомай на работе, их небольшой коллектив окончательно раскис. Линию они так и не запустили, причину не нашли и даже, предположений не было, что с ней могло случиться. Воздвиженский весь день первого мая провёл с ними, ходил мрачный и злой. Орехов предложил ему не пороть горячку, дать людям отдохнуть один день второго мая, глядишь, выйдут со свежей головой и всё сразу обнаружат.

Главный инженер отказался сначала, но потом согласился, махнув на всё рукой.

Промучившись весь выходной, вместо того, чтобы отдыхать, Озеров решил в открытую поговорить с Анной. Приехав в гостиницу «Мир», он вызвал её в холл через портье. Озеров знал, что рискует, его предупреждали, что за каждым шагом иностранцев следят. Но что еще сделать, ему в голову не пришло. Если получится то, что он задумал, то уже и неважно…

Анна сразу спустилась. Он предложил ей прогуляться. Они шли рядом молча, и он всё не мог решиться.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – наконец проговорил он, взглянув на неё.

Она ничего не ответила.

– И что ты планируешь делать дальше? – снова спросил он.

– Не знаю, – ответила она.

– Ну, а зачем ты это сделала?

– А что, надо было дать комиссии принять линию, сесть в самолёт и улететь?

– Послушай, я сразу понял, что это твоих рук дело. Ты думаешь, больше никто не догадается? Ты, вообще, представляешь, что будет если кто-то ещё поймёт?

– Мне плевать, что будет, – решительно ответила она. – Главное, что я осталась, а не улетаю в Америку.

– Аня, Аня! Так нельзя! – остановил он её и развернул к себе. – Ты хочешь остаться в СССР?

– Хочу, – прошептала она.

– Тогда надо действовать по-другому! Нельзя вредительством заниматься. Если это всплывёт, как ты потом к Воздвиженскому придёшь и будешь просить тебя на работу взять? Думаешь, он простит тебе свой провал перед большим начальством?

– И что мне делать?

– Давай, завтра к Орехову подойдём и скажем, что ты хочешь попросить в СССР убежище. Я что-то такое про это слышал или читал. И спросим, как это сделать? Мы ничего не теряем… За спрос денег не берут, – задумчиво проговорил он.

– Политическое убежище? – испуганно посмотрела на него девушка.

– Ну, а какие у нас ещё есть варианты, чтобы тебя не выдворили из СССР, как только виза закончится?

– Страшно… Это ж я никогда не вернусь в Америку? Не увижу родителей? Друзей? – с отчаянием в голосе спросила Аня, хотя, вроде бы, и воодушевилась, услышав от него «мы». – А с линией что? Пускай заработает?

– Вот, с этим, точно, не надо спешить. Во-первых, ещё неизвестно, что нам ответит Орехов, а во-вторых, надо ее отремонтировать так, чтобы тебя никто не заподозрил.

– Не заподозрят, – равнодушно ответила она. – Ну, нашла я неисправность, наоборот, буду молодец… Я боюсь просить убежища.

– Ань, я не вижу другого выхода… Как нам ещё остаться вместе? – спросил он, заглянув ей в глаза, и она не смогла сдержать счастливой улыбки.

Он обнял её за плечи и притянул к себе, поцеловав. Она нисколько не возражала…

***

Москва.

– Запомнил пассажира? – спросил Галкин, принимая из рук Кудрявцева бинокль и наводя его на окна съёмной квартиры Быстровой в доме напротив. – Дуй во двор, жди в машине и проводи его, когда выйдет. А я машину его срисую, пойду Юричу доложу и вернусь, если успею.

– Успеете, что он, на полчаса всего к ней пришёл? – усмехнулся Кудрявцев. – С таким букетом? Часа на полтора, не меньше.

– Дохохмишься сейчас и сглазишь, так он ночевать здесь останется, – снисходительно посмотрел на него более опытный Галкин. – И будем тут с тобой до утра в машине куковать.

– Не, неохота… Давайте я по дереву постучу?

– Тут из дерева только твой лоб. По нему и стучи…

***

Вернулись домой в среду вечером, Галия занималась домашними делами, а я играл с мальчишками. Подхватывал, по очереди, и поднимал над головой, осторожно опуская обратно на диван. Ну заодно и мышцы неплохо так подкачал…

– Как вы отъелись, братцы, – заметил я, отгоняя от ног Тузика, которому тоже приспичило со мной поиграть.

Так этот дурень не придумал ничего лучше, когда я прилег к детям, как забраться мне на туловище мордой к детям, задницей ко мне и давай молотить хвостом мне по лицу! Блин, пока от него избавился и от шерсти отплевался, дети в таком восторге были, ухохотались.