Дырка. Фантасмагория

***

Пёс Да Винчи оказался компанейским парнем с густой-прегустой шерстью. Лохмы закрывали ему глаза, и было непонятно, как он видит. Алька очень любила эту породу, хоть и не знала, как та называется.

А вот с Котом было сложнее.

– Он ученый, – говорил ей Пёс, виляя кренделем. – Таинственная личность. Ходит сам по себе.

– По цепи кругом? – спрашивала Алька.

– И по цепи тоже. Ходит и шифрует, шифрует шифры всякие. Его хозяин, Большая Борода, не разрешает ему с кем попало дружить.

– Разве я кто попало? – хныкала Алька.

– А вдруг бобры пронюхают? – строго отвечал Пёс.

Алька притихла. Бобров она боялась. Давно еще, когда она была маленькой (а сейчас-то она огого какая большая), Алька случайно услышала по телеку, что те кушают живых розовых деток, и страшно испугалась. Потом она с гордостью говорила девчонкам в садике, что с ней была Истерика. Так сказал папа. Алька помнила Истерику – добрую белую тетю с прохладными руками. «Какие уколы, вы что? Успокойте ребенка, и все», – говорила Истерика, обнимая Альку. Той хотелось, чтобы она побыла с ней еще, но Истерика ушла и больше не приходила. А Альке запретили смотреть телек, но всё равно оттуда каждую неделю слышалось про бобров – какие те злые, вредные и хотят всех убить.

– Ты защитишь меня? – спрашивала Алька у Пса, и тот с готовностью тявкал:

– Я их покусаю! Ррргав! У них будут попы с дырочками!..

Мама отнеслась к Псу неоднозначно.

– Прекрати разговаривать сама с собой! – говорила она Альке. – А то я тоже сойду с ума.

– Ма, так я же не с собой. Я же с Псом! – разъясняла Алька маме, но та морщилась и бормотала – «дефицит общения? надо поговорить с их учительницей…» (Сама с собой говорила, между прочим.)

В общем, они с Псом стали беседовать, когда рядом никто не крутился – ни мама с папой, ни всякие там. Так было даже лучше: понятнее, что Пёс говорит.

А говорил он разное. О куклах, о роликах, о детской помаде и тенях, которые совсем как настоящие взрослые; о маленьких щенятках, таких смешных и классных; о злых бобрах; о новом купальнике, который Алька втихаря натягивала на себя под майку, хоть лето давно прошло и обновка не была никому видна… И, конечно, о Коте.

– Он большой-пребольшой, – говорил Пёс. – Такой прям большущий!

– Как тигр?

– Ну нет. Он же не тигр, а все-таки Кот. Как… как вон тот, который в витрине «Детских грез» на Большой Патриотической, помнишь? Но чуть-чуть больше.

Алька была очень довольна, что её Кот больше полосатого котяры, на которого она всегда оглядывалась.

– Он пушистый?

– Ооочень! Такой мягкий-мягкий, и в него так приятно зарываться носом…

– А усы у него длинные?

– Длинные-предлинные! Длиннючие! И такие крепкие, тугие, как веточки. На них иногда птицы садятся – всякие там синицы или воробушки. Когда Кот спит, они думают, что это кустик такой, и садятся.

– А он их потом ест?

– Нет. Ему очень хочется, но он знает, что это нельзя, и не ест.

– А его можно увидеть?

– Можно. Но только в темноте, – говорил Пёс, переходя на шепот. – Когда ещё немножечко видно, но уже ничего не видать. Как вечером, когда ты ложишься в постель. Вот как раз в это время он ходит по комнатам, проверяет, нет ли там бобров.

– А что он с ними делает? – шептала Алька, зажмурив глаза.

– Не знаю. Может, ест, а может, превращает в хороших. В наших.

– А как он проходит в комнаты? Ведь всё закрыто?

– Так он же не простой Кот, а ученый. Все коды знает, все шифры. Подойдет к двери, промурлыкает шифр секретный – и оп-ля! Готово…

Алька жмурилась и видела, покрываясь мурашками, как по комнате плывет сгусток сумрака, большой и пушистый.

– Вот он! Видишь? – еле слышно шептала она.

– Виижжжу… – доносилось сквозь темноту.

Алька ныряла туда, как в бассейн, и растворялась в лиловом тумане, где всё было так, будто ничего не было…

***

Микрофоны гнусно фонили. Сквозь уши будто тащили колючую проволоку, и та ещё зудела там, как комар.

Долговязая девчонка из параллельного стояла на сцене и растерянно смотрела на звукорежа дядю Фэрика, колдующего над пультом. Время от времени она пыталась декламировать «Трепещите, враги! В этот день…», но тут же умолкала. Штефа, их классная, кусала губы. В этой битве человека с машиной человек явно проигрывал.

Алиса уже отрепетировала и подбегала к маме.

– Ну как? Нормально? – кричала она сквозь рев.

– Что?

– Я спрашиваю – нормально?

– Что аморально, доченька?

– Но! Рма! Льно?

Мама махнула рукой – пойдем, мол, отсюда.

Алиса кивнула и вприпрыжку помчалась к выходу.

У неё было изумительное настроение. Ни дождь, ни фонящие микрофоны не портили его. Она предвкушала утренник и все-все-все, что в нем будет – взгляды, прикованные к ней, тишину, свой звенящий голос, холодок под ложечкой… Когда она декламировала – «И победою славной навеки…» – она чувствовала, как делается взрослей и красивей прямо на глазах, и чувствовала, что все другие тоже это чувствуют…

Капли дождя обжигали ей горящие уши. Это было странно, и Алиса засмеялась, раскинув руки.

– Телячий восторг, – сказала мама, открывая машину. – Ну что, поехали?