Самый страшный зверь

Хеннигвильский дурачок испуганно охнул и, коверкая слова, пробормотал:

– Кто ты?!

– Это я, Дирт. Разве не узнал?

– Дирт! – обрадовался Бруни. – Ты пришел теленочка смотреть? Давай вместе смотреть. Да?

Дирт не имел ни малейшего желания составлять Бруни компанию, но знал, что тот очень обидится на прямой отказ. С одной стороны, кому какое дело до обид дурачка, но с другой – Бруни был безобиден, жизнерадостен и никогда не отказывал в помощи, если требовалась грубая, не рассуждающая, рабочая сила. Мысли его были просты, открыты, искренни, он ни разу даже в малости не пытался соврать. По-своему идеальный человек, некрасиво такого обижать. Чем тогда Дирт будет лучше тупых мальчишек, которые насмехаются над скудоумным?

– Бруни, ночь на дворе. Спать надо, а не бродить.

– Я спал на сеновале. Проснулся. Холодно, и комары кусаются. Не хочу больше спать. И я поймал мышку. Она бегала по мне. Маленькая, наверное, замерзла. Жалко ее стало, отпустил, и она убежала.

– Правильно, мышка тебе ничего плохого не сделала.

– Посмотрим теленочка?

– С радостью, но потом. На охоту иду, в такое время дичь выбирается, ты же знаешь.

Дурачок помрачнел и умоляюще произнес:

– Не ходи в лес. Темно там, страшно. Демоны.

– Я не буду в него забираться. По краешку пройдусь, – как можно убедительнее заверил Дирт.

– Да. Так и сделай. И Зверь тебя не съест. Он ведь не может выходить из леса. Так все говорят. Правда?

– Правда-правда. Иди на сеновал, дальше спи. А потом, днем, сходим вместе посмотреть на теленка.

– Не хочу на сеновал, – закапризничал Бруни. – Сено плохое, вонючее оно, и мыши бегают по мне, и комары кусаются, а потом все чешется. Я свежее сено люблю.

– Нового сена еще нет. Иди в дом поспи на лавке, что у стены. Она у вас хорошая.

– Так где мне спать? – растерялся дурачок.

– Лучше в доме. Там тепло.

– Да, Дирт, там тепло. Пойду я тогда.

– Иди. И под ноги смотри. Темно очень, споткнешься об крыльцо.

– А ты точно пойдешь теленочка смотреть?

– Точно.

– А смеяться не будешь?

– Разве я смеялся когда-нибудь? Конечно, не буду.

– Ну тогда я пойду.

– Иди уже.

Проводив Бруни взглядом, Дирт подумал, что тот может рассказать кому-нибудь о ночной встрече. Дурачок любил рассказывать всем о том, что видел, но и быстро забывал все на свете. Если и сохранится что-то в голове, так это намерение посмотреть теленка. Вряд ли вспомнит, что видел охотника, направлявшегося в сторону леса с колуном в руках.

Да и пусть. Даже если расскажет, никто не поверит. Подумают, что напутал или принял сон за явь. Зачем охотнику колун? Смешно. Что взять с дурачка?

Далеко за спиной послышался стук по дереву. Похоже, рыбаки возятся с лодкой. Не один Дирт поднялся рано, им каждый день приходится вставать в такую пору, отдыхают только в непогоду.

Хватит стоять, у него еще куча дел впереди.

* * *

Русалочку оставили в десятке шагов от опушки, привязав за веревку к глубоко вбитому колу. Корова стояла на месте, монотонно пережевывая жвачку, но, почуяв Дирта, испуганно всхрапнула. Боится, не понимая, почему ее оставили здесь одну, в темноте, а не загнали в хлев вместе с подружками, как бывало обычно.

Дирт, приблизившись, погладил Русалочку повыше носа. Успокоившееся животное никак на это не отреагировало.

– Русалочка, прости меня за то, что я сейчас сделаю. В этом нет моей вины. Преподобный Дэгфинн решил, что тебя надо принести в жертву, а твое мясо спасет селение от голода. Ненадолго спасет, но сейчас ведь лето: щавель, крапива, ревень. Хеннигвиль продержится несколько дней, у мамы младшего Мади появится молоко, и он тогда точно выживет. Ты же знаешь, что у нас многие дети умирают, плохо, если и с ним такое случится. Ты поможешь нам. А там рыба вернется к берегу, а может, мы убьем кита, такое ведь не один раз бывало. Ты, Русалочка, спасешь множество людей. Они будут тебе очень благодарны. Это хорошая смерть. Правильная. И тебе не будет больно. Обещаю.

Скот – это главное сокровище Хеннигвиля. За два десятка лет, проведенных на этом месте, община потеряла лошадей и кошек, что заставило ее ценить оставшееся пуще прежнего. Даже преподобный Дэгфинн не мог прямо приказать начать забивать животных, если дело не дошло до самого плохого – голодных смертей.

Дирт – чужак, но он не мог не заразиться общим отношением к скоту. И ему было не по себе своими руками, под покровом ночи убивать немалую частичку достояния общины.

Корова молча пережевывала жвачку. Хотелось верить, что она поняла хоть что-то из его слов. Не зря ведь он все это говорил?

В любом случае не зря. Дирт готовил себя. Ценность коровы такова, что предстоящее мало чем отличается от убийства человека. Он не волновался так даже при охоте на того матерого лося.

В лесу треснула ветка. Звук совсем не такой, как бывает, когда прогнившая палка падает вниз, не в силах более удерживать свой вес. И ветра нет, во время ночного бриза под кручей подъема на холм он редко задувает.

Кто-то на эту ветку наступил.

Все это Дирт продумал в один миг. Молниеносно обернувшись, отбросил тяжелый неудобный колун, выхватил нож, опустив его кончиком к земле, оскалился, зарычал хитрым способом, не на выдохе, а на вдохе. Как его учил лэрд. Редкий зверь переносит такой звук, он похож на тот, что издают тигры. Тигров Дирт никогда не видел, как, впрочем, и все здешние звери, но где-то в памяти у них зарыты воспоминания предков, а вместе с воспоминаниями и страх.

Корова дернулась, рванулась в сторону, едва не упала, когда веревка вытянулась струной.

– Спокойно, Русалочка, это я рычал.

Перепуганная корова была переполнена недоверчивостью, но сорванный по дороге лопух приняла благосклонно, энергично задвигав челюстями.

Дирт, расслышав удаляющиеся шаги неведомого существа, довольно осклабился. Судя по шуму, зверь не так велик, как показалось вначале, и явно не горит желанием связываться с тем, кто рычит столь впечатляюще.

В последний раз погладив корову, Дирт нагнулся за колуном. Замах, резкий рывок напряженных рук, тяжелое оружие описывает дугу и в конце ее ударяет по рогатой голове железным клином.

Русалочка тяжело завалилась набок, неприглядно суча копытами, будто не живое существо, а деревянная марионетка, смастеренная криворуким затейником. Но ни звука не вырвалось из пасти, бедолагу оглушило или мгновенно убило. Хотелось верить именно в последнее.

Отойдя на пару шагов, Дирт разделся догола и, прихватив нож, вернулся к туше. Теперь предстояло самое неприятное: корова должна выглядеть так, будто на нее действительно напал страшный зверь, как следует покромсав и выпив всю кровь.

Если честно, Дирт сомневался, что сможет скрасить картину намеком на правдоподобность. Сам он, даже с завязанными глазами, отличит раны, нанесенные ножом, от отметин, оставленных когтями, как бы ни старались придать схожесть. Но жители Хеннигвиля в массе своей ненаблюдательны во всем, что касается дикой природы, их годами приучали не поглядывать лишний раз в сторону леса, не задумываться о происходящих в нем процессах. Да и кто там будет вглядываться, если за дело взялся сам преподобный? Тем более поди пойми, что за когти у страшных демонов, отважившихся бросить вызов самому Зверю, владельцу здешнего леса. Кто их видел? А если и видел, что с того, приглядываться в такой момент никто не станет.