Рождение победителя

Спал я будто на раскаленной сковороде – муки точь-в-точь. Хоть и свыкся немного с болью в каждой косточке и суставе, но благодатно дремать, когда тебя распиливают на сто частей, не получается. Ворочался так, что халупу едва не развалил, но без толку – оптимального положения для истерзанного тела не нашел.

Так что провертелся далеко за полночь, заодно загружая голову мрачными мыслями: хоть какое-то отвлечение.

Что за бред я опять задумал? Неужели то, что у меня располагается в черепе, окончательно в прокисшую кашу превратилось? Я чуть ли не с первого дня своей новой жизни имел склонность к скоропалительным спорным решениям, но то, что предстояло теперь, било все рекорды.

Что я буду делать один на этой богами забытой дороге? Если туда не ходят межгорцы – это не просто так. Люди – создания еще те: везде любят нос совать. И отучить их от этой привычки можно лишь с помощью кровавой носоотрывалки, которая, очень даже может быть, располагается в заинтересовавшей меня местности.

В принципе мне и без лишних сложностей искать приключений не рекомендуется. В моем состоянии я в одиночку долго не протяну. Замерзну в холодную ночь, упаду с лошади, не смогу отбиться от хищников. Я беспомощен, как ребенок, и нахожусь далеко не в раю. Погода такая, что и здорового легко доконает, а уж меня…

С другой стороны, страж Буонис ходил туда именно в одиночку. При этом состояние его было схожим с моим. Насколько я понял, одиночество это очень важно – не зря он никого рядом с собой не допускал. Я настолько этим проникся, что даже решился на немыслимое – оставить Зеленого. Ведь старик ничего не говорил про попугая. Неизвестно, можно ли брать умную птицу с собой. Ситуация не та, где стоит экспериментировать, – лучше обойдусь без пернатого.

К тому же неизвестно, что будет дальше. Я бы на себя ставить не стал – при моем везении минимум девяносто процентов вероятности плохого исхода. Если так, Зеленый пригодится другим. Живой детектор нечисти – уверен, что погань нас в покое не оставит. Некому охранять тропы, ведущие на юг; нет сил для контроля всех уголков долины; возможно, сохранились островки скверны, не выжженные армией. Попугай в таких условиях будет кстати.

Хотя неизвестно – может, он без меня бесполезен…

Буонис знал, зачем ходил, а я – нет. Что он там делал? Неизвестно… Старик сказал, что страж возвращался обновленным, но как он этого добивался – никому не известно. В итоге я чуть живой собрался в одиночку идти туда – не знаю куда, за тем – не знаю за чем. Классическая ситуация в сказках, где в главных героях Иван-дурак.

В сказках дуракам везет, в реальности – не уверен.

А какая альтернатива? Разрушаться и дальше? До финиша? Нет уж, лучше схожу.

Проклятый топчан – он будто создан для занятий садизмом.

Кстати, насчет везения. Пока что, несмотря на все неприятности, я в итоге ухитрялся выпутываться. Это проделки фортуны или результат моей неуемной жажды деятельности? Там, где любой опустил бы руки, я продолжаю барахтаться с диким энтузиазмом, как та упрямая лягушка, которая, вместо того чтобы утонуть в сметане, взбила ее в масло. И теперешний замысел органично вписывается в стандартную линию моего поведения – я бы на месте той квакуши довел дело до твердого сыра. Понимаю, что это невозможно, но ведь в случае со сметаной тоже использовалась натяжка.

Если мое упрямство помогало раньше, может, и сейчас сработает?

* * *

– Зеленый. Я знаю, что ты не любишь сидеть в клетке, но придется смириться – иначе ты можешь удрать и полететь меня искать, а это нежелательно. Но у тебя по-прежнему есть альтернатива. Подскажи способ вылечиться или хотя бы намекни: как связаться с теми, кто его знает? И тогда мы все переиграем. Мне ведь тоже не хочется в одиночку бродить по этим холмам – гостиниц теплых там нет. Ну как? Договорились? Скажешь?

Нахохлившийся птиц воплощал собой само недовольство: отсыревшие кончики перьев, взъерошенный вид, затаенная злоба в глазах – он не любил, когда его закрывали в клетке. Да и сухой закон в походе достал уже до печенки. И во взгляде еще что-то странное – пестрая помесь сочувствия и упрямства.

– Молчишь? Ну молчи-молчи… А еще друг называется…

Тут уж попугай не выдержал:

– Сходи и утопись по-быстрому – не заслоняй мне солнце!

Я покачал головой:

– Ну ты и сволочь!

– Молчи, смерд! Сгною!

– Зеленый! Если я вернусь, то первым делом тебя на бульон пущу!

– В этом вертепе могут и отравить.

– Я знаю, что ты тварь ядовитая, но ради такого дела рискну!

Тук, прислушиваясь к нашей милой беседе, насторожился:

– А чего это вы сказали «если вернусь»?

– Оговорился. «Когда вернусь».

Горбун недоверчиво нахмурился, а я, переводя мысли этого простодушного человека на другую колею, приказал:

– Епископу передашь, чтобы организовал перевозку угля от тех ям, что межгорцы в холмах устроили. Там его много уже должно накопиться. И до моего возвращения попугая не поить. Из клетки тоже не выпускать. И следить за его поведением.

– Чтоб ты до смерти подавился! – возмутился птиц.

– Как это – следить? – уточнил Тук.

– Если волноваться начнет, значит, готовьтесь встречать нечисть.

– Так если его не поить и держать взаперти, он весь замок разнесет. А вы говорите «волноваться»…

– Все равно следите.

– И долго вас ждать?

– Как получится. Дня три-четыре минимум, а то и неделю. Наверное…

Я ведь вряд ли продержусь здесь дольше. Но об этом Туку лучше не знать.

Эх, Зеленый-Зеленый… Ну почему ты молчишь? Ведь наверняка что-то знаешь. Гнусная скрытная тварь!

* * *

Вот и все. За поворотом дороги скрывается хвост колонны – всадники, обступившие вереницу устало плетущихся межгорцев. Они уходят в Мальрок, а я остаюсь.

С востока и юга все те же каменистые холмы, на западе петляет быстрая речушка, питающая Черное озеро. Лес здесь сводить некому – дикие места, но приличной растительности все равно мало. Лишь по берегу и в распадках темнеют зимние безлистые заросли, да кое-где на склонах зеленеют невысокие, но пышные заросли древовидного можжевельника.

Здесь и летом уныло, а уж сейчас…

Природа, будто приветствуя мое самоубийственное решение, плюнула в лицо порывом холодного ветра, усиленного шариками ледяной крупы. Пару минут как остался один, но уже проклинаю себя за глупость.

Ладно, пожалеть себя любимого всегда успею. Что мы имеем? Я один – это плохо. Но мне уже доводилось бывать в одиночестве. Я сумел море переплыть самостоятельно, мною медведь подавился. Так что опыт выживания имеется.

Я в не самой лучшей физической форме – это тоже плохо. Но и в таких делах у меня тоже есть опыт. Много ли найдется людей, способных на сломанных ногах сбежать из застенка, сжечь тюрьму, разгромить обитель инквизиции, отыскать пропавшего друга? Лично мне такой человек известен в одном экземпляре. Будь у меня зеркало – сейчас бы на него полюбовался.

Что с вещественным обеспечением? Имеется транспортное средство: лошадь (одна штука). Брать вторую не стал – сил не хватит управиться с двумя. В переметных сумах запас продовольствия, овса, сухая одежда, кусок натертой воском парусины. Тук даже позаботился о вымазанной в смоле лучине для растопки костров. При моем аппетите протяну недели две. Коню придется хуже – в основном будет довольствоваться подножным кормом. Ничего, как-нибудь перебьется.

Есть арбалет – не слишком сильный, но очень удобный. С таким даже немощный сможет управиться. Два ножа; легкий матийский меч, не раз выручавший в трудную минуту; свинцовая гирька на плетеном ремешке. Не сказать, что готов к серьезному бою, но хлеб нарезать сумею.

Если вспомнить мой великий поход по морю, тогда из имущества имелись лишь рубаха и штаны. Однако даже при столь слабом материальном обеспечении я сумел расправиться с медведем (один раз убил, на второй – убежал), преодолеть десятки километров водных пространств, развести костер и даже нашел себе кое-что перекусить.