Я дрался на штурмовике. Обе книги одним томом

Основных задач, которые мы выполняли, было три. Во-первых, визуальная разведка. Во-вторых, фотографирование и, в-третьих, корректировка артиллерийского огня. Бомбы и РСы нам не вешали, но пушки заряжали. Стрелять по наземным целям нам запрещалось, но мы были молодые, воинственные, так что нередко обрабатывали передний край, хотя потом и получали нагоняй от командира полка.

Всего я сделал семьдесят восемь боевых вылетов и около четырехсот вылетов на У-2. Я на нем хорошо летал. Разведданные привезут с вылета. Пленку проявят, планшет склеят, и я его на У-2 везу в штаб артиллеристам. Садился на самых маленьких площадках. За все время только раз винт сломал – не хватило площадочки – тормозов-то на самолете нет. Один раз нарвался на Васю Сталина. Отвозил планшет на другой аэродром. Прилетаю. Заруливаю мимо стоянок «лавочкиных» и Ли-2 прямо к штабной землянке. Около нее развернулся. Газку дал, чтобы прожечь свечи. Вылез и пошел в землянку. А там какой-то офицер – как матом на меня попер! Оказалось, что в землянке было окно без стекла. Они там карты разложили, выбирали место, куда посадить полк, а я им винтом песочку подсыпал. Потом уже мне сказали, что это Василий Сталин.

Что такое полеты на корректировку? Я иду вдоль линии фронта над своей территорией на высоте 600-1000 метров, а штурман по рации корректирует огонь артиллеристов. Тут важно идти немного с наклоном, чтобы штурману хорошо были видны разрывы снарядов.

Самое неприятное задание – это фотографирование. Обычно фотографировали передовую. Для этого набирали высоту полторы-две тысячи метров. Штурман включает фотоаппарат, и тут уже я должен лететь не шелохнувшись. Вокруг шапки разрывов, снарядные трассы, а я не имею права маневрировать – съемки не будет, планшет смажется. Из таких полетов обычно дыры привозили, а иногда и экипажи гибли. Теряли экипажи… И от зениток, и от истребителей, хотя и не так, как в штурмовой авиации. Зато нас и не награждали так, как их. Мы же подчинялись артиллеристам. Самолеты, горючее получали через Воздушную армию, а командовала нами артиллерия. Бывало, прилетишь самолеты получать в Куйбышев. Встречаешь там ребят-штурмовиков, с которыми вместе учился. У них по 50–60 вылетов, как и у меня, а грудь вся в орденах. Их награждала Воздушная армия. А нас награждала артиллерия. Операция прошла – они своих наградили, потом вспомнили, что у них еще летчики есть. Что осталось, то и подбросят. Хотя тогда мы не думали об орденах. Какие у меня награды? Орден Боевого Красного Знамени, Красной Звезды и орден Отечественной войны II степени. С этим орденом связана такая история. Мы стояли в Больших Орловичах. Артиллеристы должны были нам привезти ордена. По радио я слышал, что меня наградили орденом Отечественной войны I степени. Пока они на «Виллисе» ехали к нам, попали под бомбежку, машина перевернулась. Приехали на аэродром уже в темноте. Смотрят, а моего ордена нет. Потеряли. У нас был летчик Рязанкин, он на Иле летал, а потом перешел на У-2 – боялся летать, все домой хотел. Так вот его собирались наградить орденом Отечественной войны II степени. Его в полку в то время не было – лежал в госпитале после ранения. Мне дали его орден. Я потом попытался получить свой, I степени, но поезд ушел, да и неохота было этим заниматься, не до этого было. Когда он вышел из госпиталя, ему тоже орден вручили. Он тут же демобилизовался – силой летать не заставляли: не хочешь, не надо. А вообще летчики в очередь стояли за боевыми вылетами. Обижались, если кто-то вне очереди летал!

А. Д. Как отдыхали после вылетов?

– В картишки играли. Сначала в очко, а однажды приехала инспекция из Москвы. Они нас обучили играть в преферанс. Танцы были. В полках и дивизиях была прекрасная самодеятельность. Ездили с концертами друг к другу в гости. Помимо боевой работы жизнь шла своим чередом.

А. Д. Что считалось боевым вылетом?

– Во-первых, в задании указывалось, что это – боевой вылет, но его засчитывали, только если ты выполнил поставленную задачу. Бывало такое, что не засчитывали. Например, связь работает плохо. Один раз полетели на корректировку, а наши продвинулись, и корректировать нечего. Получается не боевой вылет. У нас в этом отношении было строго, поскольку мы были под контролем артиллерии. Они тут же позвонят, если что-то не так. А в авиации – там кавардак был хороший. Я же крутился в этих войсках и после войны. Вот, например, истребителям за 15 сбитых самолетов положено звание Героя Советского Союза. У меня, например, 13 сбитых. На меня начинает работать группа. Кто-то сбил, отдает мне. Меня представляют к званию Героя Советского Союза. Потом я начинаю летать, отдавать долги. К концу войны получился скандал, поскольку некоторые летчики свои сбитые отдали, им до Героя одного или двух самолетов не хватает, а война кончилась и долги отдавать нечем. И пошли разборки.

А. Д. Вы летали с одним штурманом?

– Нет. Сначала у меня штурманом был Вася Колесников. Потом Иван Андронович Кононов. Царство им небесное. Несколько вылетов я сделал со штурманом Зенец. Он был штурманом в бомбардировочной авиации, отбомбился по своим войскам. Ему дали 10 лет с отбытием на фронте и в звании «рядовой» прислали к нам в полк отбывать наказание. А командир нашего полка Василий Каразеев был его другом. Он его направил ко мне в экипаж. Сделав несколько вылетов и искупив вину, он стал штурманом полка.

А. Д. Кормили хорошо?

– Хорошо. Особенно, когда вступили на территорию Восточной Пруссии. Во двор входим, по двору свиньи бегают. Повар спрашивает: «Какую?» – «Вот эту, правую ляжку». Вообще питание было нормальным. Был специальный батальон обеспечения. Первым командиром полка был Смелянский. Жил он вместе со своей женой, красивой женщиной. Боялся летать – за год он сделал вылета четыре, не больше, но ордена после каждой операции получал. Разумеется! Мы же от его имени возили в артиллерию тушенку американскую, сгущенку, спирт… У них слабо было с питанием, и мы их подкармливали, а они его не забывали. Его Хрюкин потом снял, перевел в штурмовики, заставил летать. И он там еще кое-чего заработал.

А. Д. Что делали с деньгами?

– Зарплату я отправлял по аттестату жене в Москву. Кто-то тратил их.

А. Д. В полку вашем были летчики, которые начали воевать с начала войны?

– Были. Они тоже были корректировщиками, только на самолетах Су-2. Горшков – наш комэск, Чемученко. Этот, как только мы на фронт прилетели, напился, полетел на самолете и разбился. Подлечили, вернулся в полк. Летали ли пьяными? Пьяным старики могли полететь. А мы что? Самолетом еще не владели, еще выпивать не хватало!

А. Д. Вши были?

– Вши были в летной новосибирской школе. Только сидели и долбали, много их было. Были блохи. Прилетели в Куйбышев и пока ждали, когда получим самолеты, жили в землянках… Всякое было, жили по-разному. А так, на фронте – ничего… В основном жили в домах.

А. Д. Случаев открытой трусости не было?

– Был такой случай с Галыгиным. Мы полетели на разведку в паре с моим командиром звена Алематовым. У него штурман был Галыгин Коля, а у меня Ваня Кононов. Летим, еще до линии фронта не долетели. На нас заходят истребители. Смотрю, у них коки винтов разноцветные – французы. Коля не разобрал и – по ним из пулемета! А потом сиганул с парашютом. С аэродрома выехали, его взяли. Там он у них чуть ли не герой. Прилетает за ним самолет, забирают его, привозят. И командир полка на нем отыгрался за старое. Ему приписали трусость и – в штрафной батальон. Галыгин – это анекдот… Царапнуло его в штрафном батальоне. Его – в пехотный штаб. Там повздорил с каким-то капитаном, подрались. Опять в штрафную. А до этого был случай. Мы стояли под Смоленском. Смелянский пишет письмо в Смоленск на спиртзавод: «У нас такое-то торжество, просим отпустить водки или спирта». И подписывается: Герой Советского Союза Смелянский. Галыгин узнал об этом. У него жена эвакуировалась в Новосибирск. Он пишет туда письмо: «Я воюю на фронте, семья не имеет жилья». Из Новосибирска в полк, на имя Галыгина приходит ответ: «Товарищ полковник, воюйте спокойно, все в порядке! Вашей жене выделили комнату». (А он – то лейтенант, то старший лейтенант… Чет-нечет. Комедия!) Смелянский его вызывает: «Галыгин, какой ты полковник?» А он ему: «А какой ты Герой Советского Союза?» Вот за это он его в штрафную и отправил, как только случай подвернулся.

А. Д. Как относились к немцам? Какие были отношения с местным населением?

– Мы нормально относились. А вот наземные войска, артиллеристы, я сам свидетель, хамили немножко. Немцев ведут, молоденьких немок в сарай. Было такое. Мы, летчики, были более воспитанными и немцев не трогали. Да и мало с ними общались. Ну, а с солдатами – враг и враг. Надо его убивать, а не женщину за то, что она немка.

А. Д. Посылки посылали домой?

– Нет. Весь мой трофей – это пуховая перинка. Когда мы уезжали из Германии, ребята понабрали вагоны: пианино и тому подобное. Потом все продавалось, пропивалось. Командир полка Вася Каразеев вывез четыре «Опеля». Одну машину с собой привез на 77-й разъезд. А три – в Чкаловск отправил, там у него семья была. Возможности у начальства другие были.

А. Д. После боевых вылетов всегда 100 грамм?

– Да, конечно. Какая у нас эскадрилья была? 5 самолетов. На одном аэродроме стоит штурмовой полк – 40 с лишним самолетов. Слетали – им выносят к ужину. А наш командир БАО идет получать 200 грамм, ему говорят: «пиши десять вылетов» – приносит, и всем хватало. По 100 грамм не отпускали. Если артиллеристы срочное задание дают, то тогда фотоснимки сушат через ванночку со спиртом, а если не срочное, то после проявки на веревочку, а спиртик оприходуется. Почти все курили. Был такой порядок: кто не курит, тому сахар давали вместо курева.

А. Д. Вас не сбивали?

– Везло – не сбивали, ранен не был, но с дырками приходил.

А. Д. В чем летали на задание?

– В зависимости от погоды. Зимой летная меховая куртка, иногда надевали меховые брюки, в самолете все равно тепло. А когда летчик не возвращался (у меня Сашка Гришечкин не вернулся с задания), так старшина ему списал все летное обмундирование, которое за нами числилось. И унты, и кожаная куртка, все списал.

А. Д. Приходилось ли вам встречаться с истребителями противника?

– Мне пришлось встречаться с истребителем после войны. Война закончилась, все пьяные. Стреляли из пулеметов. Утром – на построение. Приказ: «Вылет. Какая-то дивизия не сдается на косе за Кенигсбергом». Самыми трезвыми оказались я и мой штурман, Ванюшка Кононов. Вот мы и полетели. Наши истребители – вдрабадан, всю ночь до утра гудели, война кончилась! Подлетаю к морю, смотрю, заходит на меня истребитель. Я посмотрел на него – грязный. Война кончается. Я сразу на него «окрысился». Он отвернул и ушел. Мы полетели дальше, задание выполнили, скорректировали огонь артиллерии. А так нападали, но истребители прикрытия их отгоняли.

Весной 1945-го самолеты погрузили на платформы, и нас отправили на войну с Японией. Пока мы ехали, везли свои самолеты, они расшатались. Прибыли мы на 77-й разъезд. Самолеты разгрузили и списали. Там стояло полно новеньких. Получили самолеты, а война уже окончилась. Ни одного вылета не сделали, но всем дали медали «За победу над Японией».

Анкудинов Павел Ефимович

Я родился в 1919 году в городе Кунгуре Пермской области. Там же в 1937 году с отличием окончил десятилетку и подал документы в Московский авиационный институт. Выпускникам, окончившим среднюю школу на «отлично», давали возможность поступать в вузы без экзаменов, поэтому я послал документы и просто ждал вызова на учебу. Летом этого же года через райком комсомола стали подбирать группу кандидатов в авиационные училища. Меня, как комсомольца, к тому же занимавшегося в авиационном кружке при заводе и уже летавшего на планерах, вызвали в райком и предложили пройти мандатную и медицинскую комиссии, отбиравшие кандидатов в летчики. Обе комиссии я прошел успешно. Правда, когда стоял перед мандатной комиссией, а их было человек семь, они начали меня обсуждать: вроде слабенький, вес маловат… но потом решили – ничего, если подкормить, получится хороший летчик. В общем, посчитали, что я вполне подхожу для обучения в летном училище, и отправили мои данные в Оренбургское авиационное училище. Я вернулся домой и стал ждать вызова – отдыхал, ходил на речку ловить рыбу, загорать. К осени мне пришел вызов из Московского авиационного института, а из Оренбурга – тишина. Я поехал в Москву на первый курс МАИ.

Поначалу было очень тяжело – по сравнению с москвичами я был слабак практически по всем предметам. К тому же я был очень плохо одет – весь в заплатах, в сапогах. Я стеснялся появляться на людях. Правда, вскоре старший брат выслал мне костюм, а на заработанные разгрузкой вагонов по выходным деньги я купил себе новую фуражку, ботинки и уже выглядел вполне сносно. Стипендия была очень маленькая – хватало ее только на чай с булочками в институтской столовой. Но к зиме я втянулся и уже неплохо учился. Весной меня вдруг вызывает к себе проректор: «Молодой человек, а вы ведь были завербованы в Оренбургское авиационное училище. Оттуда пришел вызов. Вы обязаны туда выехать». – «Я не поеду, я хочу учиться». – «Это, наверное, не пройдет. Пока идите». Я ушел, а вызов разорвал и выбросил. Прошел месяц, меня опять вызывают уже в военный комиссариат на Соколе: «Вы Анкудинов?» – «Да». – «Немедленно выезжайте в Оренбург. Вы зачислены и уже обязаны быть там». Приказ есть приказ – пришлось подчиниться.

Первый год в училище – курс молодого бойца. Командовали нами выпускники Казанского пехотного училища, проходившие стажировку. Они с нас три шкуры драли, особенно по строевой подготовке. Первый курс очень сложный – «через день – на ремень», в основном охрана, принятие присяги, изучение оружия и так далее. Весь год – никаких полетов. В то же время продолжали изучать общеобразовательные предметы: математику, физику, литературу. Для меня это было несложно – все же я был отличником в школе. А второй курс начали с полетов на У-2, и продолжалась теория, привязанная к авиационным дисциплинам, – штурманская подготовка, аэродинамика и физическая подготовка.

В училище я довольно быстро освоился и уже не очень сожалел, что пришлось бросить институт. Жили в казармах. Когда учились на первом курсе, нары были двойные, а на втором – у всех отдельные кровати. Кормили отлично. Ко второму курсу я набрал килограммов 10. Занимался спортом. Особенно хорошо у меня шла гимнастика на снарядах. Форму специально на каждого пошили. Отношение к курсантам в городе было великолепное. У нас были вечерние прогулки перед сном, мы проходили по центральным улицам. Шли – хорошо одетые, в длинных шинелях, хромовых ворошиловских сапогах… Загляденье! Народ нам просто аплодировал!

Летная практика у меня шла очень успешно. Самостоятельно на У-2 я вылетел первым и закончил программу одним из первых в группе – инструктор был мной доволен. После У-2 стал летать на Р-5. А надо сказать, что в Оренбурге климат своеобразный – летом жара под сорок, а зимой такой же мороз. Мы летали и летом в жару, и зимой в мороз в открытых кабинах, правда, тепло одетые. Даже были кротовые маски, так что не обмораживались. Закончил обучение на Р-5 тоже успешно. В конце второго курса нас перевели на самолет Р-6, поскольку курс, на котором я учился, готовил пилотов бомбардировочной авиации. На третьем курсе стали изучать СБ, который у нас называли «катюша». Это был красивый самолет, обтекаемый, весь металлический. Он был прост в управлении и, главное, обладал огромной по тем временам скоростью! Мы разгоняли его до 400 километров в час! На нем было приятно летать. Правда, летали только днем и боевое применение не проходили. В сентябре 1940 года я успешно сдал и летные, и теоретические экзамены. Курс построили, зачитали приказ Тимошенко о присвоении нам офицерских званий и всех распределили по частям, а примерно 50 человек, в том числе и меня, оставили инструкторами в училище. Для меня это был удар, я плакать был готов! Я так хотел в строевую часть, а меня оставили в училище!

Вот так я стал инструктором. Жили мы в Оренбурге на частной квартире. За нами по городу ездил автобус – собирал на занятия. На первом курсе я получал 100 рублей, на втором – 110, и так каждый год по десятке прибавляли, а инструктором уже получал 700 рублей (бутылка водки стоила около трех рублей. – Прим. ред.), не говоря уже об отличном обмундировании и бесплатном питании по норме 8а – шоколад и все, что хочешь. Жили хорошо, этого не отнять.

В 1940–1941 годах я выпустил три группы по шесть человек на самолете СБ.

22 июня 1941 года я катался на лодке по реке Урал со своей знакомой девушкой. Днем вернулись с реки, лодку сдали на пристани и пошли с ней в город. Смотрим, стоят люди группами: «Что случилось?» – «Война с немцами». Нельзя сказать, что это сообщение было неожиданным. Слухи о грядущей войне постоянно ходили. В апреле я поехал в отпуск к двоюродному брату, Мельникову Владимиру Васильевичу, в Полоцк, где он был начальником политотдела одной из дивизий. Он меня встретил такими словами: «Чего ты приехал? Скоро война будет. Уезжай отсюда». Летом 1941-го брат попал в окружение, а затем руководил партизанской бригадой, которая так и называлась – «Бригада Мельникова».

Во второй половине 41-го пришли в училище штурмовики Ил-2. Мы быстро переучились и вскоре сами стали учить курсантов на этих самолетах. Причем вначале спарок не было. Сами доставали бак, из парашютных лямок делали сиденье, на которое садился инструктор, это называлось: «полет со страхом». Ведь двойного управления не было. Правда, уже в начале 42-го в училище появились настоящие спарки с двойным управлением.

До середины 1943-го я все учил, выпустил еще три группы по шесть-восемь курсантов. Мы летали без всяких норм с утра до вечера. В день налетывали по 7–8 часов! Выйдешь из самолета – и нет сил даже в столовую идти. Ограничений никаких не было – ни по горючему, ни по налетам. Нельзя столько летать. Это опасно и для инструктора, и для курсантов. Всего я подготовил около сорока летчиков. Учил вполне успешно. Хотя были разные курсанты, но я ни одного не отчислил. Конечно, во время войны подготовка уже была более скоротечная – за полгода готовили ребят и отправляли на фронт. В основном отрабатывали взлет, посадку и пилотирование в зоне. Давали два-три полета по маршруту, так что штурманская подготовка была посредственной. Боевое применение не изучали. После выпуска курсанты попадали в ЗАП, где им давали боевое применение.

А. Д. Насколько сложен Ил-2 при обучении курсанта?

– Для курсанта Ил-2 несколько сложен. Особенно на взлете: поскольку винт вращается влево, попытку самолета развернуться вправо нужно было парировать левой ногой, причем не резко. На взлете не только курсанты теряли направление, но даже опытные инструкторы ломали самолеты. Взлет должен был быть хорошо оттренирован – надо плавно давать газ и давать упреждение левой ногой. В пилотировании самолет был послушный, достаточно маневренный. На нем даже штопор отрабатывали. Конечно, петли не делали, но остальные фигуры выполняли. Он хорошо вел себя как на пологом, так и на крутом пикировании. Были случаи деформации крыльев от перегрузок, когда на выводе курсант или летчик резко начнет выводить, но чтобы он разваливался – таких случаев не было.

Все инструкторы рвались на фронт. Я говорил комэску: «Хочу на фронт!» – «Ваше задание учить курсантов. Извольте выполнять». Иногда встречаешь знакомого курсанта, вернувшегося с фронта. Смотришь, а у него уже «боевик» висит. Обидно. Некоторые инструкторы уходили в самоволку, чтобы их отправили под трибунал и на фронт. Только в 1943 году из инструкторов создали группу и направили на пополнение фронтовых частей.

Попрощался с Оренбургом и на Ил-2 улетел на фронт. Под Монино прошли боевое применение, а в конце 1943 года полетели на Ржев. Там за нами прилетел «купец» из 621-го ШАП и повел на аэродром Ходатково под Великие Луки. Где аэродром? Никакого аэродрома! Ведущий будто исчез за лесом. Мы за ним – не оторвались, пилотирование у нас было хорошее. Сразу, «на газу», сели, а уже бегут техники и оттаскивают самолеты в лес. Аэродром оказался короткой укатанной поляной. С него надо было уметь взлетать и садиться «на газу». Когда садишься, «на газу» держишь самолет, почти парашютируешь, он уже упасть готов – тут только его сажаешь. Мне-то было легко – у меня налет на Ил-2 был больше тысячи часов. Я самолетом владел в совершенстве. У меня недостаток был в штурманской подготовке, а пилотировал я отлично. Подошла девушка – дежурная по полку – и повела нас в штаб. Приводит в землянку. Летчики лежат на нарах в ожидании боевого вылета, козла забивают, в «очко» режутся, чудны?е песни поют. На мотив «Серенького козлика»: «Жил-был у бабушки серенький козлик, а-на-на чики-брики гоп-патса, гоп-патса, пур-пур ля-ля. Сардел мой бид-яса-фит-яса, бибимики, кикимики серенький козлик». На фронте много можно было услышать такого, что в тылу не услышишь. Прошли мимо них в небольшую комнату командования полка, где сидели начальник штаба – майор Зудин Петр Алексеевич, замполит – майор Хохлов Алексей Алексеевич и командир полка – майор Поварков Вениамин Всеволодович: «Старший лейтенант Анкудинов прибыл по вашему указанию!» Подал им летную книжку. Побеседовали, расспросили меня о моей подготовке и определили в первую эскадрилью, заместителем командира. «Летная подготовка у вас хорошая, штурманскую подготовку вы пройдете здесь. Вас «натаскает» командир эскадрильи. Теперь идите в свою эскадрилью и доложите капитану Василию Трифоновичу Попкову, что прибыли на пополнение».

Конечно, назначение на такую высокую должность не прошло незамеченным. Летчики приглядывались, некоторые завидовали. Я же только из училища, а они – боевые летчики! У них уже ордена! Хотя я и был их старше и по возрасту, и по званию, но ситуация была щекотливая. А потом я сделал десяток вылетов, да еще и на разведку стал летать; а уж когда группы стал водить, тут они – всё, признали! Уже в середине 1944 года, когда Попков ушел на должность штурмана полка, я стал командиром эскадрильи. Они боялись меня и по-своему любили. Потому что я был строгим, но и справедливым. И в обед, и в ужин ни один без меня ни есть не начнет, ни рюмки не выпьет. Когда приду, сяду, тогда они начинали есть. Очень скромно себя вели. Я их всех ценил – они же гибли.

А в тот первый вечер я пошел искать Попкова. Нашел в деревушке домишко, где он размещался. На нарах набросана солома, в углу – железная печка из бочки, сбитый стол, на котором стоит гильза для освещения. Познакомились: «Завтра с тобой слетаю на спарке, покажу район, посмотрю, как ты летаешь. А сейчас пойдем в столовую». В столовой расселись поэскадрильно. В одном ряду – наш полк, в другом – полк Василия Сталина. Летчики у него в куртках-канадках, кожа с мехом. Мы похуже одеты, в матерчатых куртках. В нашем полку орденов немного, а у них посмотришь – все герои! Официантка разносит вкуснейший ужин. Я даже несколько добавок попросил. Надо сказать, кормили на фронте очень вкусно и вдоволь. В тылу-то все время полуголодный ходил. В училище кормили очень плохо. Старались накормить только тех курсантов, кто шел на фронт, а нам давали талоны в столовую, где только жидкий суп – и первое, и второе, и третье. Мы вечно хотели есть. Преподавателям вообще ничего не давали. Они пухли от голода. Смотрели, чтобы им кто-то что-то дал, краюшку хлеба. Но пищать приказа не было, надо было работать.