Война с самим собой: Дорога Снов

Она пришла, ёжась от холода, в тонкой шерстяной кофте, которые я всегда ненавидел. Подобная одежда всегда напоминала мне о вязаных свитерах матери или бабушки, которые меня заставляли напяливать в школу, и они беспощадно кололись, и приходилось постоянно чесаться, будто у меня какие-нибудь блохи. Или вроде того. Да и друзья награждали меня смешками, мол, на нормальную одежду денег не хватает. Может, тогда и не хватало, но теперь их вдоволь – толстые пачки зеленоватых купюр американской мечты давно лежали на полке в шкафу, а чёрно-серебряная узорчатая карточка Visa Platinum позволяла купить любую брендовую шмотку, и далеко не одну за раз. Но нет, отчего-то эти вечно растянутые шерстяные кофты были её фетишем. Впрочем, у всех свои фетиши. Я – не исключение.

– Дай мне руку.

– Покажи, что там. – Я боялся увидеть что-то, связанное с нами. Помолвочное или обручальное кольцо, подаренную десяток лет назад подвеску в виде сердечка или ту, годовщинную. Серьги, в конце концов. Но в её ладони, которая когда-то, очень давно, сотни раз нежно касалась моей щеки, лежала серебряная цепочка с крестом. И вдруг в памяти вспыхнула другая картина, совершенно не связанная с ней самой, но с отчаянной попыткой её вернуть.

…

– У меня есть к тебе странный вопрос. – Мы спрятались в переулок, уходящий от набережных ночных клубов и баров с той, которая впервые за долгое время зацепила. Через несколько часов меня заберёт автобус, провезёт по извилистым дорогам этого острова-колыбели до аэропорта, и я её больше никогда не увижу.

– Валяй.

– У тебя когда-нибудь бывало такое, что ты понимала, что должна совершить какой-то поступок, который покажется остальным очень глупым и непонятным, но ты-то знала, что должна совершить его?

– Какая разница, что подумают остальные. Если считаешь, что что-то должен сделать – делай.

Я попытался было снять с шеи цепочку, но бутылка холодного чая в руке мешалась. Она вроде бы уже поняла и внимательно наблюдала за моими действиями с полуоткрытым ртом и удивлённым выражением лица и глаз, будто не веря и не понимая, как те самые «остальные».

– Подержи бутылку.

Замок цепочки поддался, той самой цепочки, за которой я ездил в разгаре очередной ссоры зимой, не говоря, куда я собираюсь и когда вернусь. У неё порвалась (ну как порвалась. Я сам порвал её в порыве ночной, спрятанной от других страсти.) её цепочка, а у меня – моя. И вот они, отремонтированные, ждут меня в ломбарде, но из-за какой-то очередной мелочи между нами выросла холодная каменная стена непонимания, и, похоже, именно в тот момент она вдруг испугалась, что однажды я уйду во мрак и уже не вернусь прежним. Но при этом она даже не пыталась меня удержать или остановить. Нет-нет, ей это не нужно было уже тогда. Уже тогда она понимала, что рано или поздно это случится. Кто-то из нас уйдёт и больше не вернётся, навеки искалеченный. Я тогда вернулся.

– Знаешь, как говорят: «Если хочешь что-то обрести, то нужно сначала что-то отдать». Или вроде того. Этот Стрелец был со мной почти 15 лет. Если увидимся ещё – отдашь. – И в тот момент я чётко осознавал, что мы больше не увидимся, и мою первую книгу ей передаст тот, кому я завещаю это сделать. Но реальность намного изощрённее и хитрее меня…

Ещё яркое, недавнее воспоминание погасло, и я опять вдыхаю затхлый подмосковный воздух и пялюсь в бледные краски унылого августа. Теперь она, попросив не перебивать её и ничего не отвечать (а я был настолько потрясён, что и не собирался), что-то мне говорит. Я смотрю на лежащие в ладони цепочку с крестиком и не верю в то, насколько дотошна бывает Вселенная в исполнении желаний. Бесчисленное количество раз за эти месяцы я обращался к млечной бездне, предлагая что угодно взамен, лишь бы она вернула мне мою старую жизнь, ну или, на худой конец, показала мне путь к новой. Но эта беспощадная сука взрывами комет в атмосфере под мой монотонный шёпот «верни её» на самом деле давала понять, что этого никогда не случится. И теперь, вместо тех вещей, что были со мной десятки лет, я получаю в ответ какой-то несчастный христианский символ и слышу какие-то слова, что когда-то ей помогло и мне поможет. Если ты, Бог, есть и если вдруг читаешь эти строки, то знай: однажды мы встретимся и ты за многое мне ответишь.

Она что-то говорила, вроде бы про того самого Бога, про веру, про гордость, про благодарность, про силу, про слабость, про «подумай о бабушке», но это потеряло всякий смысл. Я думал обо всём этом бесчисленное количество раз, я ждал этого монолога, я знал, что он произойдёт, я знал, что никакие мои слова и действия её уже не вернут, только не переставал надеяться. Я всё знал. Я знал всё.

И тут вдруг надежда умерла. Её просто больше не стало. Ни её, ни любви, ни веры. Я боковым зрением наблюдал, как она встала со скамейки, забрала их с собой и ушла от меня в последний раз, не оборачиваясь.

Кислорода предательски не хватает, а сердце слишком тяжело бьётся в груди. Я буквально чувствую, как оно яростно расталкивает остальные органы, пытаясь освободить место для очередных судорожных ударов. Трясущимися руками я несколько минут пытаюсь попасть ключом в замочную скважину, и пёс за дверью уже сомневается, его ли это хозяин вернулся с прогулки, в которую отказался его брать. Он заливается лаем и грозно порыкивает. Пусть он не самой большой, злобной и сильной породы, но, если придётся – он будет готов вцепиться острыми клыками в глотку и не отпускать, пока сопротивление не будет полностью подавлено, и после поединка останется только чьё-то бездыханное тело да растёкшаяся под ним лужа крови – его или его противника.

Ключи выскальзывают из трясущихся рук и с гулким звяканьем в пустом коридоре падают на кафельный пол. Пёс за стенкой затих. Выругавшись, я наклоняюсь за ними. Снова раздался треск лампы. Освещение на мгновение погасло, и в следующий миг напротив меня стоял кто-то, не настолько призрачный и бесформенный, как мои демоны, но очень даже живой, материальный и настоящий: потрёпанные кеды, изодранные концы шнурков выглядывают из-под слегка грязных штанин джинсов и спадают на пол. Я в ужасе отшатнулся, сам упал на пол, открыл рот в немом крике и уставился туда, где ещё секунду назад стоял кто-то. Но там было пусто, лишь в отвратительно-тёплом свете лампы плавали облачка взметённой мной пыли. Чёртово воображение опять играет со мной в свои больные игры.

Адреналин ударил в мозг, и колотилось уже не только сердце – зеленоватые вены на руках напряглись и подступили прямо к тонкой коже, нервно пульсировали. За ними судорогой свело все мышцы, руки уже не тряслись, но стали деревянными, негнущимися и очень тяжёлыми. Я подполз на коленках к ключам, быстро схватил их, резким движением с первого раза вставил в замок. Шок и прилив сил были настолько сильными, что на секунду мне показалось, будто ключ вошёл в щель не той стороной и повреждённый замок придётся менять. Ключ не поворачивался, как сильно я ни давил, и в конце концов, после очередной попытки, в побелевших от напряжения пальцах осталась только головка ключа, а его основание торчало в замке. В приступе злости я ударил по дверной ручке и, на удивление, она поддалась, и дверь открылась, и только в этот момент я вспомнил, что не закрывал дверь на замок.

Пёс забился в самый дальний угол комнаты, истерически скулил, подвывал и трясся от страха. Я сам начинал проникаться его страхом, пытаясь осознать, что происходит с ним, со мной, с моей жизнью, со всей этой грёбаной вселенной. Она рассыпается. За окном, за вечно закрытыми жалюзи – тьма. Позади меня – тоже, будто дверь моей квартиры ведёт теперь не в идиотский круглый коридор, в котором хоть кругами марафон бегай, но куда-то в пустоту. Нужно умыться. Нужно прийти в себя, взять себя в руки и осмыслить всё происходящее. Холодный металл оставшихся целыми ключей впивался в руку, тяжёлое серебро цепочки и креста – в другую, а кольцо на безымянном пальце пылало огнём и жгло кожу.

Даже не разуваясь, я прошёл в ванную, зажёг тусклый свет над зеркалом (всё никак не поменяю блок питания на более мощный) и посмотрел на своё отражение. Моё лицо выглядело каким-то чужим, постаревшим на десяток лет. Сальные волосы торчали в разные стороны, по лбу бежал ручеёк холодного пота, огибая ранние проступившие морщины, скулы выпирали из-за сжатых до боли в зубах челюстей, синяки висели под опухшими глазами, зрачки были расширены от ужаса настолько, что радужной оболочки почти не было видно, нижняя губа слегка дёргалась в уголке рта. Умыться. Нужно умыться. Я вывернул кран холодной воды до упора, набрал в ладони ледяной жидкости, наклонился и ударил ею в лицо. Ещё раз, и другой. Вода освежала, приводила в сознание и чувства, ласкала холодом.

Я выпрямился и снова вгляделся в зеркало. С другой стороны на меня смотрело моё лицо, только оно расплылось в злобной безумной улыбке, обнажая слегка кривоватые, желтушные зубы. Глаза сверкали, в их уголках появились морщины, а лоб, наоборот, разгладился. Стоило моргнуть – и на себя снова смотрю я. Но Я же, только другой, тот самый, из отражения, стоит немного позади, опершись о стену рядом с ванной, скрестив руки в замок, с чуть наклонённой головой, с лёгкой ухмылкой, наблюдающий за всем происходящим. Когда, когда моё воображение перестанет играть со мной в эти больные игры?

– Ты уже понимал, что я приду за тобой. – Собственный голос звучал не где-то внутри меня, а со стороны, как с диктофонной записи. Он был какой-то другой, какой-то чужой, но мой в то же время, и от этого ощущения мурашки побежали по коже.

– Кто ты?

– Я – это тот, кто займет твоё место, когда игра закончится.

– Я не позволю тебе. – Я сжал кулаки, готовый броситься на него, хотя даже не знал, кто он. В любом случае всё, выходящее из моей обезумевшей головы, стоит сразу же уничтожать, иначе будет хуже. Я думал об оружии, но почему-то оно не появлялось в моих руках, что странно: в моём сознании (а мы точно в моём сознании, пусть оно и так похоже на реальность) я всегда мог сделать что угодно и с кем угодно.

– Да неужели? Ну тогда попробуй мне помешать.

Я ринулся на него, но мигом очутился в тёмной комнате, в центре которой стоял дубовый круглый стол, а вокруг него сидело с десяток фигур. Они держали руки на столе, рядом с россыпями игл на любой вкус: тонкими и толстыми, длинными и короткими, прямыми и волнообразными. Их лица были надёжно спрятаны длинными капюшонами от света нависающей над центром стола лампы. В центре лежало освещённое тельце младенца. Его глаза были плотно закрыты, будто он ещё не мог разлепить век (хотя людские детёныши, в отличие от животных, видят сразу после рождения), из полуоткрытого рта вырывалось хриплое дыхание вперемежку с тяжёлыми стонами. Его непропорционально маленькие, но толстые ручки и ножки были все в синяках, кровоподтёках и с торчащими из них иглами. Даже из туловища торчали иглы. Он был весь истерзан болью, и непонятно, как до сих пор оставался жив.

Кто-то взял в руку игральный кубик – не обычный, с 6-ю гранями, а с куда большим количеством, и вместо точек, обозначающих выпавшее число, на гранях было что-то написано на каком-то неизвестном мне языке. Он или она – не разобрать, ведь даже руки были плотно скрыты грубыми кожаными перчатками, заползающими в рукава чёрного балахона – немного покрутил его в руке и бросил на стол. Кубик закувыркался, а тельце ребёнка содрогнулось, будто он понимал на уровне рефлексов, что последует за этим действием. Кубик остановился, и фигура, бросившая его, повернулась к другой и произнесла равнодушным женским голосом: «Твой ход». Видимо, с помощью этого кубика, количество граней которого, должно быть, совпадало с числом игроков, они передавали ходы в какой-то безумной извращённой игре, правил которой я опредёленно не хочу знать.

Тот, другой, стал перебирать в руках иглы, пока не выбрал одну, а затем стал разглядывать тельце, видимо, думая, куда загнать её: под ногти, между рёбер или проткнуть насквозь ладошку. Наконец он заговорил:

– Пожалуй, я приеду к нему, чего я никогда не делал, и скажу, что всегда думал, будто ему хорошо без неё, поэтому…

Раздался настойчивый стук в скрытую мраком дверь. Фигуры стали удивлённо переглядываться:

– Как он нашёл нас?..

Стук повторился. На этот раз более настойчивый. Почти грохот. После секундного затишья в дверь забарабанили десятки рук. Они били и били, но дубовая дверь пока не поддавалась. Фигуры лишь тупо переглядывались, не понимая, что делать: то ли притвориться, что их здесь нет, то ли сбежать. Но куда сбежать, если это единственный вход и выход? Открывать они точно не собирались. Стук прекратился, но по ту сторону зазвучал приглушенный шёпот нескольких голосов. С диким треском вырывающихся из дерева петель и скрежетом металла ответной планки дверное полотно отлетело и гулко ударило в затылок одного из игроков, по роковой случайности сидящего спиной к двери. Он, оглушённый, уронил голову с уродливой вмятиной на стол и застыл недвижимой бесформенной кучей с растекающейся лужицей крови под расколотым черепом.

Некоторые фигуры резко вскочили со своих мест, роняя стулья на пол. Из дверного проёма в комнату, к темноте которой мои глаза почти привыкли, метнулись десятки огромных хищных зверей. Они окружили игроков (но не меня, меня они либо игнорировали, либо просто-напросто не видели), порыкивая, готовые совершить смертельные удары и прыжки к глоткам этих больных ублюдков, истязающих ни в чём не повинного ребёнка, который с такими ранами уже вряд ли доживёт до рассвета следующего дня.

После зверей в комнату вошёл он (или я?) в сопровождении парящих в воздухе фигур в таких же балахонах, как на игроках, но изодранных. Я вдруг подумал, что, возможно, эти следующие за мной по пятам призраки и есть игроки, закончившие игру? Только вот чем, победой или поражением? Его лицо не было скрыто маской или низким капюшоном, поэтому я отчётливо видел ехидную улыбку и взгляд, которым он задумчиво и одновременно триумфально обводил содержимое комнаты, будто он очень давно искал её в каком-то лабиринте и наконец нашёл.

Нужно поскорее отсюда убраться. Но я не могу побороть даже одного демона и даже на своей территории, что уж говорить о целой толпе и чёрт знает где. В комнате повисло тяжёлое молчание, и я, стараясь не дышать, чтобы не привлекать к себе внимание, стал медленно передвигаться к выходу. Как только я смог выглянуть в ярко освещённый бесконечный коридор, со множеством дверей – некоторые были заперты, другие открыты, а третьи, как эта – выбиты, он едва слышно произнёс команду «убить» и повернулся ко мне:

– Куда же ты уходишь, сейчас начнётся самое веселье!

Неистовая сила ударила меня в грудь так, что рёбра упёрлись в лёгкие, и с мерзким свистом весь находящийся в них затхлый воздух выдавило наружу. Я пролетел через всю комнату, ударился спиной о стену с противоположной стороны от дверного проёма и остался на ней висеть, поддерживаемый этой невидимой силой. Неужели некоторые из моих демонов – невидимые? Или моё второе Я обладает способностью телекинеза? Я пытался закрыть глаза, но мне это не удавалось. Время замедлилось, оно растягивалось, и между каждым ударом сердца проходила целая жизнь. Я видел, как огромные дикие кошки изящно прогибались перед прыжком, а их бессильные жертвы в испуге пытались закрыться от них руками. Мышцы мощных лап напряглись, и хищники в долгом прыжке-полёте раскрывали пасти и обнажали клыки. Одни валили своих жертв на пол, раздирали им глотки, и алая кровь фонтанами била из разрезанных острыми как бритвы когтями артерий. Другие играючи взмахивали лапами и царапали балахоны, те лохмотьями свисали и обнажали глубокие порезы на телах. Третьи – бешеные псы – валили людей на пол и драли их конечности, крепко вцепившись в сладкую плоть. Живот скрутило болью, и во рту чувствовался тошнотный привкус желудочных соков.

Мясорубка заняла каких-то несколько секунд – демонов было слишком много, и от игроков остались лишь недвижимые туши. Ещё пара минут кровавого пиршества – и на полу валялись только ошмётки одежд и обглоданные кости. Кошки хищно смотрели на своего господина, и из их оскаленных пастей, издающих грозные рыки, капала на пол кровь вперемешку с вязкими слюнями, кусочками мяса и недожёванных хрящей. Всё это время он не спускал глаз с лежащего на столе, в центре этой казни, нетронутого ребёнка. Младенец продолжал сипло дышать, шевеля ручками, цепляясь за воздух.

Некоторые из мантий убитых игроков зашевелились, начали как бы надуваться изнутри, приобретать формы людей. Они опёрлись на руки, поднялись на колени, затем встали, наконец оторвались от земли и зависли на высоте сантиметров двадцати-тридцати от пола. Он окинул их взглядом и приветственно кивнул, затем вновь уставился на младенца. Прозвучала следующая команда: «Заберите». Новые демоны подплыли к столу, один из них склонился над беспомощным тельцем, аккуратно поднял его на руки и прижал к себе. Ребёнок не плакал. Казалось, он наконец-то спокойно уснул. И демон, понимая это, легонько покачивал его в своих руках. Звери направились к выходу, за ними проплыли фигуры в балахонах, и, наконец, он, устроивший всё это, последний раз глянул на хаос, затем – мрачно – на меня, подошёл к столу, забрал кубик, развернулся и вышел. Сила, держащая меня на стене, мгновенно исчезла, я рухнул в лужу чьей-то ещё тёплой крови и, на удивление, мгновенно провалился в сон.

– Просыпайся. – Он заставил меня очнуться. Мы снова очутились в тесной ванной комнате моей квартиры. Он стоял один, без своей свиты, внимательно, изучающе смотрел на меня и крутил в руке тот самый игральный кубик.

– Кто были все эти люди?

– Кто сказал, что это были люди? – Он хмыкнул.

– Зачем ты прервал эту игру? – Хотя, знай я правду, я бы и сам сделал то же самое.

– Потому что у тебя на это не хватало смелости, и она зашла слишком далеко, почти дошла до финала. Ну, для тебя она точно дошла до финала. Эта игра перестала быть про твою любовь, чувства, одиночество или что-либо ещё. Эта игра стала вопросом жизни и смерти, вопросом выживания. И, как ты сам сказал, «смерть – это не подвиг». Поэтому ты, – он сжал кубик в руке и стал тыкать в меня пальцем, – ты остался лежать где-то там, на холодном асфальте, с разбитой головой, изломанными костями и в луже собственной крови и испражнений. – Перед глазами мелькнула картина накрытого чёрной непрозрачной целлофановой плёнкой тела, толпы зевак вокруг, наряда полиции, скорой помощи и нескольких людей в белых халатах.

– И дальше что?

– Ты задаёшь слишком много вопросов, ты не находишь?

– Отвечай мне! – Я ударил кулаком по фаянсовой раковине и отколол от неё небольшой кусочек, порезавший мне ребро ладони, но резкой боли в онемевшей плоти не было. Все чувства будто испарились. Он снова хмыкнул:

– В этой жизни всё может тебя предать. Даже твои собственные мысли. Я не твоя фантазия, и я тебе не подчиняюсь. Это ты теперь подчиняешься мне.

– С какой стати?