Бесконечный сон Эндимиона

– Знаете, ведь когда-то мы были процветающим местом. Какие люди у нас останавливались, боже мой… Бомонд, высший свет интеллигенции. Музыка не смолкала, а женщины, чьи шеи были покрыты огромными изумрудами одаривали меня такими улыбками, которых в нынешних реалиях не найти ни в одной наследнице крови Минохи. Да, люди уже нынче не те. Потеряли былой задор, былую жажду жизни, жажду наслаждений. А ведь в былые времена в «Пьяном корабле» разыгрывались настоящие драмы… Ох, друг, не местечковые, нет. Обычных людей здесь не было отродясь, лишь избранные. Да что уж говорить, я и сам оказывался в таких авантюрах, что расскажи я вам о них сейчас, вы примете меня за сумасшедшего. А это, мой юный друг, чистая правда – от первой буквы до последней. Вот, например, лет пятьдесят назад, когда меня еще не поела моль, а в зеркале меня приветствовал статный юноша, а не забытый практическими всеми старик…

Слушая изнурительную тираду о негодности современных представителей Homo Sapiens, я ждал, когда же портье соизволит найти гостевую книгу. Его речи все продолжались, а в момент, когда он упомянул нахождение Грейс Келли в одном из номеров в былые времена и их общие проделки в постели, его слова и вовсе скатились в фантасмагорические тернии, из-за чего я и вправду согласился с его предыдущим предупреждением и задумался о ментальном состоянии старика. Казалось, что на деле я попал не в отель, а в заброшенное здание психбольницы, где местный обездоленный нашел свой приют, решив примерить на себя амплуа швейцара, разыгрывая спектакль для случайно наткнувшихся на это богом забытое место бродяг. Наконец, громко положа на стол пыльный фолиант, Портье раскрыл ее, начав пролистывать страницы, которые от небрежных прикосновений, хрустя, рассыпались мелкой бумажной трухой. Дойдя почти до последней страницы, старик начал водить пальцем по чернилам, будто считывая давно утерянные воспоминания, ностальгируя по былым временам, о которых он распинался несколько минут назад. Завершив сей ритуал, он поднял на меня глаза, вновь наградил золотой улыбкой и вручил изогнутую ручку, которую ему удалось выудить, чертыхаясь, из кармана своего бледно-красного одеяния. Крутанув книгу, он медленно пододвинул ее ко мне.

На пожелтевших страницах присутствовали лишь цифры, аккуратно выведенные разными почерками в отдельной графе. Не осознав, что от меня требуется, я спросил, в каком месте нужно внести свои данные. Портье постучал морщинистым пальцем по графе, где в самом низу оставалось немного места.

– А куда записать свое имя?

– Ох, мсье, мне требуется лишь ваше число.

– Число?

– Да, ваше число.

Не захотев расспрашивать подробнее, тем самым подталкивая моего пожилого собеседника к очередным длительными монологам, я аккуратно вписал цифру семнадцать, после чего развернул книгу к швейцару, вложив в нее ручку. Взяв фолиант в руки, он пристально вгляделся в две цифры.

– День вашего рождения, не так ли?

Я кивнул. Старик, прищуриваясь, оглядел меня с ног до головы.

– Ну какие же семнадцать, мой юный друг, первая цифра здесь явно лишняя.

Положив книгу на столик, он аккуратно зачеркнул единицу, после чего продемонстрировал мне плод своих трудов.

– Другое дело. Значит, вы сущность сильная, я бы сказал великая. – ухмыльнувшись, он показал пальцем на потолок. – если вы один из тех, кто в ответе за мировой порядок, то для меня бы было делом чести прямо сейчас выпустить вам в лицо весь барабан револьвера, что спрятан у меня в одном из ящиков прямо за моей спиной.

Увидев мою растерянность, портье рассмеялся.

– Да что же вы, друг. Вы слишком юны для таких вещей, быть может вы наш спаситель и будущий мученик. – подозвав меня рукой к себе поближе, старик обхватил моё плечо, начав шептать на манер мантры. – быть может, найдя покой для своей души, оставив разрушающую душевную войну в прошлом, вы остановите войну и во внешнем мире, который является домом для нас всех.

Отпустив мое плечо, портье просиял, похлопав меня по спине.

– И я надеюсь, что отель «Пьяный корабль» поспособствует во всех ваших начинаниях!

Открыв дверцу одного из шкафов, швейцар подал мне ключ, на брелоке которого была выведена цифра моего номера. Перевесившись через стойку, он впервые одарил мой чемодан своим вниманием. Подняв глаза на меня, на его лице заиграла ребяческая ухмылка, из-за чего он с виду помолодел на двадцать лет.

– Ох, вы с вещами. Ничего, сейчас я позову нашего коридорного.

Ритмично ударяя по золотому колокольчику, он не сводил с меня своего взгляда, будто ожидая от меня ответной реакции. В момент его палец завис над кнопкой. Послышалось легкое шуршание, затем – звук разгоняющихся шестеренок. Зажглась лампа над дверным проемом по правую руку от меня, за которым находилась лестница на второй этаж, ступени которой были накрыты бордовым ковром. У уходящего под углом потолка виднелись зубчатые колеса, между которыми были протянуты резиновые ремни. Механизм продолжал свою работу, время от времени зажевывая ремень, из-за чего весь процесс останавливался, но, не сумев погладить свою добычу, шестеренки отрыгивали резиновую дичь, давая ей вновь двигаться вперед. Во мраке лестницы появился человеческий силуэт, чьи руки и ноги свисали над землей, шатаясь из стороны в сторону. По приближению стали заметны нити, закрепленные на движущихся ремнях. Марионетка остановилась у порога фойе. Одетая в миниатюрную копию костюма швейцара, она, свисая в своих кандалах, безмолвно глядела на меня огромными не моргающими глазами, заботливо выведенными краской на деревянной голове. На голову марионетки была небрежно накинута плоская красная шапочка – элемент, который был единственным выделяющимся аксессуаром, дававшим хотя бы немного индивидуальности в образе от портье, и который был обязательным атрибутом любого коридорного.

Старик вышел из-за административной стойки и подошел к кукле, по-отечески приобняв ее.

– Наша гордость. Беллбой Алектрион. Ну же, поприветствуй гостя.

Вновь шуршание, марионетку начало трясти из стороны в сторону, из-за чего шапочка улетела прочь, планируя, упав за стойку. Чертыхаясь, старик побежал за головным убором, не забыв перед этим дать подзатыльник трясущемуся в конвульсиях деревянному коллеге. Постепенно движения куклы становились менее хаотичными, покуда она не выровняла осанку и медленно отсалютовала мне отсутствующей шапочкой.

Портье похлопал меня по спине, подойдя из-за спины, от чего я дернулся. Подумав, что моя реакция связана не с его внезапным появлением за моей спиной, а с шоу, устроенным марионеткой, старик разразился хохотом.

– Ну вот о чем я и говорил. Люди уже не те. Боятся мальчишки. Алектрион – портье обратился к кукле, что теперь вновь безжизненно висела на нитях – постарайся в следующий раз не пугать наших и так редких посетителей своей зарядкой, делай это до своего публичного появления. – старик закинул руку мне на плечо и вновь отправился по тропам ностальгии. – Помню, в свое время дети из округи сбегались в наш отель и просили, чтобы Алектрион поплясал перед ними. За уши не оттянуть было. Приходилось даже пропускать их на этажи выше, чтобы не мешали принимать новых клиентов. Как же они его любили… Или вот, в шестьдесят пятом году мы как-то вместе с этим негодником принимали одну графиню из северной Африки…

Не вслушиваясь в слова портье, я наблюдал за безвольно висевшей куклой с мертвецким взором, словно ожидая подловить её на мимолетном моргании или дрогнувшей мимической мышце. Но нет, ничего. До меня доносились обрывки из монолога портье о знаменитой вечеринке шестьдесят пятого года в «Пьяном Корабле», о которой, по его словам, стоит написать, как минимум несколько остросюжетных романов. Суть была в следующем: пока Алектрион танцевал на столе, взяв на себя все внимание публики, среди которой были как и представители голубой крови, так и люди, нажившие свои состояния посредством организованной преступности, молодому портье удалось уединиться в туалетной кабинке вместе с графиней, главной героиней его рассказа, и оставить сей факт незаметным для ее мужа. Меня вновь посетила мысль, все ли в порядке с психическим здоровьем моего собеседника, а на языке так и крутилось замечание, что Грейс Келли, о которой он рассказывал раннее, явно являла собой бревно с вырезанным на коре портретом десятой княгини Монако, плодом страстной любви с которой у портье стал свисающий подобно висельнику Алектрион.

– Эх, Арес-Арес, где же твой былой пыл… Ох! – швейцар вытер руку об брюки, подав ее мне. – Мое имя Арес, как же я забыл представиться… Ну что же, давайте уже начнем заселяться. Алектрион! – после произнесения имени, кукла дернулась, подняв голову к портье. – Седьмой номер. Живо-Живо!

Кукла продолжила исступлено смотреть на своего хозяина. Простояв так пару секунд, Арес ударил себя пятерней по лбу, вновь выругавшись себе под нос. Взяв мой чемодан двумя руками, лицо старика слилось по цвету с его униформой. Пыхтя и отказываясь решительными кивками от моей помощи, мы поплелись в сторону безмятежного Алектриона.

– Забавно, что столь антивоенные лозунги о спасении наших душ исходят от человека со столь «военным» именем.

Арес, доковыляв до марионетки и передав тяжелую ношу ей в руки, которую она подхватила с такой легкостью, будто пыхтение портье до этого было всего лишь странным шутливым перформансом, отдышавшись и накинув красную шапку на темечко ее владельца, поглядел на меня тоскливыми глазами.

– Знаете, юноша, даже воин устанет от перманентной бессмысленной войны.

Сбросив с себя излишнюю грусть, Арес вновь оголил свои золотые зубы, после чего взял нас с Алектрионом за плечи, обращаясь то к одному, то к другому.

– Седьмой номер, запомни. И не проси чаевых, не наглей… Следуйте прямо за ним, чтобы не сбиться с дороги. Хоть заведение у нас небольшое, но я не удивлюсь, если его архитектором выступал Дедал. Вроде бы все… Ну что же, мой друг. Приятного, а главное – плодотворного времяпрепровождения.

Похлопав меня по спине, мы в последний раз обменялись рукопожатием. Шестеренки начали свой ход, Алектрион развернулся на сто восемьдесят градусов и начал свой путь вверх по лестнице. Я отправился следом.

II

Ступая по лесенкам за своим путеводителем, чьи ноги ни разу не коснулись пола, мы проходили по веренице ничем не отличающихся друг от друга лестничных пролетов, по итогу выйдя в коридор шестого этажа. Заметив, что на главной лестнице отсутствует путь на последний, седьмой этаж, я отложил себе в памяти вопрос, адресованный Аресу, на будущее, – что располагается под крышей отеля. Держась подле Алектриона, я осматривал немногочисленные двери, расположенные в хаотичном порядке, ни о каком параллельно-выверенном расположении здесь речи и не шло. Двери двух номеров могли быть расположены как в нескольких метрах друг от друга, так и поставлены вплотную, отличаясь друг от друга по ширине, форме и материалу.

– Да, судя по всему, если архитектором здешнего места был Дедал, то дизайном занималась Доротея Таннинг.

Услышав мою реплику, Алектрион остановился, обернувшись ко мне. Выронив чемодан из рук на пол, все также устланный красным ковром, марионетка поднесла указательные пальцы к кончикам ярко обрисованных краской губ, проведя ими до ушей. Затем, сделав кувырок в сетях, словно муха, что из разряда насекомого перешла в род ланча, запутавшись в липкой паутине, Алектрион схватил чемодан и вернулся в исходную позицию. Простояв несколько секунд на месте, он отправился по прежнему пути.

Немного отшатнувшись назад благодаря резкому торможению резиновых ремней, коридорный, пошатываясь, остановился у двери, медленно разворачиваясь на тросах лицом к двери. На дверном полотне не было номера или иных опознавательных знаков, – выполненное из дуба, оно было выкрашено голубой краской с нанесенным поверх орнаментом пейсли, исполненный люминесцентной краской. Также на нем отсутствовали ручка и прорезь для ключа. Я неспешно подошел к Алектриону, который по моему приближению кинул чемодан на пол, вытянув левую ладонь ко мне. Сориентировавшись, что от меня требуется, я достал ключ из кармана брюк, раннее преподнесенного мне Аресом. Цепко ухватив его деревянными пальцами, коридорный поднес его брелоком к двери, плотно прижав к голубому полотну. Когда же он убрал его с древесины, на двери появился оттиск, на котором красовалась отзеркаленная семерка, под которой расположился схематичный символ солнца. Алектрион сжал ключ с брелоком, послышался хруст дерева. Разжав руку, на пол упало погнутое кольцо с деформированным ключом и уцелевшим осколком брелока. Затем коридорный просунул руку под пиджак, достав, по-видимому, из внутреннего кармана маленькое карманное зеркальце. Раскрыв ракушку, он прижал его к месту, где находился оттиск. Закончив действие, Алектрион убрал зеркальце обратно, а перед моими глазами предстало число семь в своем первозданном виде, рядом с которым был все та же неизменившаяся окружность с исходящими от нее в стороны линиями. Дверь скрипнула, и сама по себе медленно открыла перед нашим тандемом номер, поприветствовавший нас запахом табака, пыли и общей затхлости. Люстра была выключена, но ее функции выполнял солнечный тусклый свет, что пробивался полосами сквозь створки жалюзи. Односпальная кровать с застеленными простынями, по другую от нее сторону – рабочий стол, на котором рядом стояли пепельница и сгоревшая свеча, воск с которой растекся по столу. Все это богатство находилось под слоем серой пыли. Небольшое зеркало, что висело напротив окна, создавало иллюзорное ощущение простора. На деле же комната была небольшой, я бы даже сказал крошечной, больше походя на подсобку, а не на жилое помещение. Слева от изголовья постели находилась настежь открытая дверь, за которой на меня величаво выглядывал унитаз, скрытый полумраком. Взяв с пола свой чемодан, лежащий у свисающих с высоты ног Алектриона, я зашел внутрь, бросив его на кровать, а сам уселся на пол, разглядывая свои новообретенные хоромы. Коридорный продолжал стоять в проеме, молча смотря в одну точку. Забыв о его присутствии, я подошел к зеркалу, осматривая свое лицо. Мешки под глазами выдавали долгую бессонницу, рука об руку с которой шли бесконечные бутылки виски и новостные сводки с фронта, которыми пестрили газеты, бросаемые каждому жителю города под дверь его дома. Решив умыть лицо, я отправился в уборную, по пути дернув выключатель света, находящийся как раз у зеркала. Ослепленный от яркого света люстры, свисающей с потолка, как оказалось, также украшенной орнаментом, я прошел в клозет. Отыскав там раковину, мне, приложив немалые усилия, таки удалось повернуть вентиль. Умывая лицо, из комнаты послышался свист чайника. Выйдя из уборной, моим глазам предстал Алектроин, все также находящийся у порога в мой номер. Из его тела били струи пара, а его грудь раскрылась двумя створками, оголив монетоприемник. На внутренней стороне левой створки каллиграфическим шрифтом был выведен прайс-лист. Вспомнив, что портье и вовсе не потребовал с меня платы, я изучил список предложений, после чего отправился к своему чемодану. Пятьдесят монет – семь дней, вполне выгодно. Нарыв в наружном кармане наличные, я вернулся к коридорному, который все также исходил паром, создавалось впечатление что еще пару секунд – и его разорвет на куски. Просунув в исходящего спазмами Алектриона необходимое количество монет, я, немного помешкав, забросил еще две сверху поверх необходимой суммы, закрыв грудные створы моего деревянного коридорного. Струйки пара постепенно стихли, а Алектрион, вновь поднеся кончики указательных пальцев к губам и изобразив неровную улыбку, сделал кульбит, вновь отсалютовав мне, на этот раз уже с настоящей шапочкой, которую ему удалось со второго раза стянуть со своей головы. Из коридора послышался скрежет зубчатых колес, Алектриона вновь дернуло, после чего, потеряв свою прежнюю гордую осанку и свесившись подобно коровьей туше не мясном крюке, он, спиной вперед, отправился обратно к лестнице. Дверь номера медленно затворилась.

«Прекрасное дитя капитализма» – промелькнуло в моей голове, когда я направлялся к своему чемодану, решив достать из каземата свои пожитки, вечно сопровождающие меня в нескончаемых поездках, из которых и состояла вся моя жизнь последние годы. Расправившись с защелками, я открыл кейс и перед мной предстал классический неаккуратно сваленный набор необходимых мне вещей: кипы бумаг, перевязанных атласной лентой, несколько брюк, белых футболок, серых пиджаков и блейзеров, гигиенических принадлежностей (постоянные перебои с поставками товаров первой необходимости в краях, откуда я был родом, оставили след – если теперь я и брился, то только водой, мылом и клинковой бритвой, подаренной мне хорошим товарищем-цирюльником, который уже сделал состояние на своем мастерстве, что прослыло славой на всю страну и в один момент исчез с радаров, сбежав заграницу. Должно быть, сейчас на моей родине, благодаря его исчезновению, мужчины походят на доморощенных горилл). Разбирая утрамбованные завалы, я доставал их и скидывал на пол и, спустя пару минут, возле меня уже образовалась горка вещей, с которой не стыдно пойти торговать на ближайший базар, затмив своей выручкой давних старожил бизнеса, организованного Гермесом. Роясь внутри, я по очереди доставал свертки из упаковочной бумаги и бережно клал их на простыни постели. Их было всего три: два небольших, последний же выдавал своей угловатостью скрытую за бумагой габаритную коробку. Вычистив дно чемодана, я скинул его на пол, а сам отправился, попутно прижав обеими руками к груди немногочисленные ценные для меня вещи, к письменному столу. Сев за него, я занялся распаковкой, варварски разрывая приятно шуршащую бумагу в клочья. Справившись с ней, передо мной предстала бархатная черная коробка, через закрытую крышку которой тут же прорвался запах чернил, за доли секунд наполнивший пространство комнаты приятным ароматом. Открыв ее, моим глазам показался во всем своем великолепии первый изумруд моей коллекции – пишущая машинка Underwood No. 5, чьи литеры уже давно были стерты до неузнаваемого вида благодаря давней и плодотворной работе, которой мы предавались годами до этого. Пробежав пальцами по клавишам, словно пианист, настраивающий невидимую, но крепчайшую связь с инструментом, я оставил в покое моего давнего соратника, занявшись открытием следующего узника бумаги. За ним скрывался металлический брусок с ремешком, поверх которого находилась четырехугольная выпуклая вставка. С левой стороны бруска был держатель с закрепленным на нем бордовым маркером. Потянув за четырехугольник, на свет показался объектив. Это был Polaroid SX-70, купленный мной на базаре в балтийский странах, где я находился по корреспондентскому заданию. Его предыдущий владелец, решившийся расстаться с фотоаппаратом, не был многословен, но хорошо врезался мне в память благодаря своему спутнику – черной кошке, что дремала на его плече, не обращая внимания на базарный гул вокруг. В те времена я любил заводить диалоги с незнакомцами, питаясь их энергетикой и стараясь подчерпнуть для себя новые взгляды на мир, но большинство моих вопросов мужчина проигнорировал, лишь вскользь упомянув, что он распродает свое ненужное имущество с целью накопления суммы, что позволит ему вернуться на родину, располагающуюся в одной из африканских стран.

Раскрыв камеру полностью, я развернулся к двери, прокрутил колесико фокусировки и нажал спусковую кнопку. Послышался характерный звук и из аппарата вышел снимок. Взяв его двумя пальцами, я вновь отправился к столу. На фотобумаге проявилась комната, из-за особенностей химический реагентов дверь на снимке казалась еще голубее, узоры пейсли же на ней излучали небольшое свечение. Осмотрев снимок внимательнее, мне обнаружилось, что на двери явно считывались цифра семь и рисунок солнца, хотя в мире, не пропущенным через оптическую линзу, они отсутствовала. Подумав, я достал из бокового держателя фотоаппарата маркер и лаконично подписал фотографию «VII».

Отложив снимок и полароид, я занялся последним свертком. В нем находился модифицированный Walkman TPS-L2, чей микрофон, активирующийся кнопкой «Hotline» на корпусе, в классических моделях давал возможность переговариваться двум слушателям в наушниках. В моем же аудиоплеере при нажатии вышеуказанной кнопки микрофон начинал запись на ленту кассеты, находящейся в кармане проигрывателя. Сбросив клочья разорванной бумаги со стола на пол, я разложил все свое драгоценное мелкое имущество на столе. Пишущая машинка для моего внутреннего «я», фотокамера для моментальных снимков – проекций с моих глаз и аудиоплеер с чистой кассетой – его предназначение для меня оставалось загадкой, хотя и лежал он в моем чемодане уже несколько лет кряду. Обзавелся я им на вечере, устроенным дружеским объединением Les Six, куда меня пригласил Жорж Орик, сошедший со страниц альманаха «Французские композиторы, заляпавшие себя участием в кинолентах» в офис моей тогдашней редакции, где я бездарно просиживал на одном месте вот уже как несколько месяцев. Сказав, что вечер будет прекрасным, а Сати поубавит с количеством алкоголя и эксцентрики из-за которых прошлая вечеринка закончилась катастрофой, Орик подхватил меня на руки аки рыцарь, спасающий свою возлюбленную из крепости заточения, и выпрыгнул в окно, оставив в полном замешательстве всех журналистов вокруг, в особенности моего начальника, который как раз нес для меня новый инфоповод – местный чиновник, посетивший митингующих в сквере, чьи лозунги звучали примерно как «Сделайте что-нибудь с канализациями, энный год наши туалеты бьют фонтаном нечистот в наши же потолки», уверил всех, что проведя мозговой штурм, занявший несколько лет его политической карьеры, он таки нашел решение; позвав толпу за собой на мост, под которым находилась небольшая речка, протекающая в центре города, он станцевал джигу, после чего обернулся полутораметровой фекалией и скинулся в быстро несущийся поток под собой, крича ошарашенным митингующим: «Зачем нам туалеты, созданные для отходов жизнедеятельности, если можно всем вокруг стать фекалиями, создав новое общество, в котором больше не будет голода, войн и нищеты – ведь все, что могут фекалии – это плыть по течению. Последние слова, кстати, мой новый предвыборный лозунг». Закончив на этом свою душераздирающую речь, чиновник удалялся от толпы, глазеющей на него с моста, постепенно скрывшись за линией горизонта.

А что же вечер? По итогу хоть времяпрепровождение с композиторами выдалось прекрасным, – вермут лился рекой, а старина Сати упивался Абсентом и к утру таки дошел до такого состояния, что вообразил себя маленькой девочкой, просящей милостыни у ворот кладбища Монпарнас, у меня ровно в полночь завязалась перепалка с неожиданно появившимся Еврипидом в гиматии, надетой на голое тело, который попал на сие мероприятие непонятным мне образом – на следующий день каждый из «Шестерки» утверждал, что и не подумал бы приглашать его. Суть устроенного нами спора заключалась в разительно различающихся мировоззрениях – все же пара тысячелетий, отделяющих даты наших рождений, сказывались на взглядах. Упомянув несколько острых цитат комедиографа Аристофана, адресованных к полуголому драматургу, что сидел напротив меня, я заметил, что лицо Еврипида приобрело окрас каролинского жнеца. Он, ворча, достал из закромов шерстяной ткани уже известные читателю этих строк Walkman и кассету, при этом произнеся: «Жду вашу версию «Ипполита», мой юный женолюб, созданную после встречи вами кровососущего суккуба. Само собой, продиктованную под запись, так как не уверен, что вы, придерживаясь таких идей, вообще в состоянии писать».

Оставив своих вечных соратников по странствиям акклиматизироваться в новой, доселе незнакомой местности, я, прихватив пепельницу со стола, отправился к окну. Зажав сигарету между зубов, я раздвинул ламели, впервые оценив вид, открывающийся с высоты моей комнаты. Отель оказался достаточно удален от города – пыльная дорога, по которой переваливалось мое такси по пути в «Пьяный корабль», тянулась на несколько сот метров вдаль, окаймленная редкими дубами. Вдали побитое шоссе впадало в россыпь двух-трехэтажных зданий, чьи окна в закатном солнце слепили частыми бликами, будто общаясь друг с другом посредством морзянки. Округлое же здание, что шло от основания отеля кругом, оказалось в куда более плачевном состоянии, чем мне показалось по прибытию. Крыша, накрытая просвечивающей сеткой, прохудилась настолько, что в некоторых местах зияли дыры. Дом был явно заброшен и одному богу известно, чем это решето являлось в свои лучшие годы. Закурив, я оставил меланхоличный пейзаж. День подходил к концу, а сон, несмотря на долгий муторный путь, так и не захотел навестить меня. Не зная, чем себя занять, я не нашел лучшей идеи, чем поработать. Найдя перевязанную кипу бумаг, я вновь уселся за письменный стол. Сорвал ленту, взял за кончики несколько листов, вставил их в пишущую машинку. Прокрутил ручку валика, затянув под него бумагу и закрепив ее прижимной планкой, после чего сдвинул каретку вправо. Все эти действия я выполнял механически, не обращая внимания на прибор передо мной, вместо этого остекленевши глядя на матовые жалюзи в лучах заходящего солнца, пытаясь поймать хоть какую-нибудь мысль за хвост. Закончив с приготовлениями, я взглянул на лист цвета подснежника. Пальцы коснулись стертых литер.

«Отель Пьяный корабль.

Номер комнаты – VII.

20XX год.»

III

Из пушистых лап полудрема меня вырвала приглушенно доносящаяся музыка, смешанная с гулом голосов. Я все также сидел у печатной машинки, жалюзи перестали пропускать солнечные закатные лучи, сменив их непроглядной синевой тьмы. От единственного источника света – люстры, свисающей с потолка, что оставалась включенной с моего первого похода в уборную, исходило легкое переливчатое дребезжание. Подвески из хрусталя, будто также слыша аккордовые прогрессии, плавно ходили из стороны в сторону, временами сталкиваясь, создавая звон, добавляющий музыкальной зарисовке новых красок.

Сколько я проспал? Не имея привычки носить с собой авторские изделия Хроноса, который успел сделать себе имя на их производстве, я давно потерял счет времени. Какая разница, шесть часов дня или утра сейчас, если природой ты создан как антоним систематике и порядку. Вставая со своего писарского трона, я вдоволь прочувствовал наказание, ниспосланное на мое голову Икелом. Бойся своих желаний, как говорится. С трудом переставляя онемевшие ноги, я добрался до рукомойника, окатив свое лицо прохладной водой. Опершись на керамогранитную плитку, я немного размял ноги, и, удостоверившись, что пешая прогулка не разломает кости моих ступней, вышел из ванной комнаты. Ромбовидные подвески продолжали двигаться в такт музыке, что для смотрящего имело завороженно-гипнотическое свойство, от чего я словно в трансе уставился на них. Мое оцепенение прервал стук в дверь. Все еще смотря на танец хрустальных танцовщиц, я на ощупь попытался найти дверную ручку, позабыв о ее отсутствии. Растерявшись, мне не пришло в голову лучшей идеи, чем обратиться к незнакомцу, что снова трижды постучал.