Современные классики теории справедливой войны: М. Уолцер, Н. Фоушин, Б. Оренд, Дж. Макмахан

Фома осуждает бесчинство, но в одном случае он делает исключение в запрете на выступления против власти. Когда речь заходит о тирании, Аквинат вспоминает Аристотеля с его критикой тирана как правителя, использующего власть ради собственного блага, поэтому пишет, что «в расстройстве такого правления нет никакого бесчинства, если только возмущение тиранией не принимает столь неупорядоченные формы, что ее субъекты больше страдают от него, чем от правления тирана»[121 - Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть II–II. Вопросы 1-46. 42. C. 514.]. Выступление против тирании становится ещё одним справедливым поводом к войне.

Стоит также отметить защиту и укрепление христианской веры в качестве веских оснований, легитимирующих обращение к насилию. Здесь аргумент Фомы раздваивается. Войны с теми, кто не знает или не принимал христианства ведутся «не затем, чтобы понудить их к вере, поскольку и после победы и взятия их в плен им надлежит оставить право свободно, если они того пожелают, прийти к вере, а затем, чтобы устранить в их лице препятствие вере Христовой»[122 - Там же. 10. C. 131.]. По мнению Фомы, христианство должно расширять свои границы и обретать новых сторонников только за счёт убеждения. Но если речь идёт о столкновении с еретиками и отступниками, то «их необходимо понуждать, подчас даже телесным образом, к тому, чтобы они исполняли принятые на себя обязательства и держались того, что когда-то обрели»[123 - Там же.]. Названные причины рассматриваются Аквинатом как необходимые основания справедливой войны, но поистине законной она может стать только при удовлетворении ещё одного условия.

Важной составляющей концепции справедливой войны Фомы Аквинского следует признать приверженность принципу добрых намерений. В отличие от своих предшественников, он особенно выделяет этот принцип и придаёт ему форму, близкую современным формулировкам. В представлении Аквината, веской причины самой по себе недостаточно для того, чтобы назвать войну справедливой. Применение силы оправдывается, если вызвано стремлением предотвратить ещё большее зло или восстановить добро. Эта благая цель не должна теряться ни на каком этапе войны. Иначе «случается так, что война объявляется законной властью и по справедливой причине, но, тем не менее, является несправедливой в силу злого намерения»[124 - Там же. 40. C. 499.]. При этом конечной целью войны, по мнению Фомы, всегда остаётся мир, который Господь «пришел принести на землю» (Мф. 10:34). Справедливый воин ? всегда миротворец, даже во время войны, которую он сам инициировал.

Обращение к вооружённому насилию легитимируется как средство достижения высшей цели: «подчас человеку ради общественного блага или [даже] блага его противников нужно действовать иначе», нежели «воздерживаться от сопротивления или защиты»[125 - Там же.]. Вслед за Августином Фома повторяет, что очищение человека от греха превращает поражение в благо для побеждённого. По сути своей справедливая война противостоит не миру как таковому, но только «злому миру». Военное насилие оправдывается на основании его использования во благо и собственного сообщества, и противника.

С Фомой и его последователями-схоластами связана кодификация христианского учения о справедливой войне, разрабатываемого с IV в. н. э. В то же время обращение к Аристотелю отдаляет Фому Аквинского от предшествующих поколений теологов и канонистов[126 - Russel F.H. The Just War in the Middle Ages. P. 258.]. Он даёт импульс к развитию нового подхода к осмыслению войны, который будет воспринят его последователями, в особенности авторами XVI в.: Фомой Каэтаном и представителями Саламанкской школы.

Томмазо де Вио (Фома Каэтан), кардинал, богослов-доминиканец, полемизировавший с Лютером, известен в первую очередь своими комментариями к «Сумме теологии» Фомы Аквинского. В частности, его замечания относительно 40-го вопроса части II–II считались авторитетным источником в области этики войны не только для поздних схоластов, но и для авторов раннего Нового времени ? например, Г. Гроций периодически ссылается на него в своих «Трёх книгах». Также большим значением обладала его работа «Summula», с отдельной главой о «справедливой и несправедливой, законной и незаконной войне».

Оборонительные действия не нуждаются, с точки зрения Каэтана, в легитимации законной властью. Естественное право позволяет каждому, группе или индивиду, в случае серьёзной опасности защищать свою жизнь при помощи силы. Но агрессивная, наступательная война зависит не от необходимости, а от нашего собственного выбора. И обосновать её может только серьёзное злодеяние, т. е. она оправдана только как средство карающего правосудия.

Иными словами, Каэтан воспроизводит учение Августина и Фомы Аквинского о войне как о наказании и справедливом правосудии. При этом он активно использует юридический аппарат для изображения войны в виде столкновения преступника (нарушителя справедливости) с обвинителем и судьёй, объединёнными в одном лице справедливого участника конфликта. Авторитет одного государя превышает авторитет другого, когда первый из них выступает с позиции справедливости и истины, а второй представляет греховную и несправедливую сторону. Такое распределение ролей позволяет интерпретировать войну исключительно как акцию наказания и отмщения (actus vindicativae iustitiae)[127 - Summula Caietani. Lyon: A. de Harsi. 1581. Pp. 32–39. Цит. по The Ethics of War: Classic and Contemporary Readings. Pp. 245–247.]. Каэтан возвращается к этой идее Августина о войне как наказании грешника, многократно усиливая её значение.

По мысли Каэтана, никакое государство не может считаться самодостаточным (respublica sibi sufficiens), если оно не обладает возможностью отомстить и воздать за себя и своих подданных. Наличие авторитета, достаточного для объявления войны, осмысляется как ключевое свойство самостоятельности политического сообщества. Речь здесь идёт об идеальном государстве (respublica perfecta) в аристотелевском его понимании. Каэтан задействует данную в третьей книге «Политики» формулировку целям образования государства: «оно появляется лишь тогда, когда образуется общение между семьями и родами ради благой жизни, в целях совершенного и самодовлеющего существования»[128 - Аристотель. Политика. III. 1280b.] [Курсив мой, А.К.]. Политическое сообщество, не обладающее должным авторитетом, очевидно, подчиняется некой высшей власти, а потому не должно вести войны самостоятельно, равно как и отдельный человек не может самостоятельно применять насилие, если только не защищает собственную жизнь[129 - Summa theologiae II–II, q. 40, a. 1. Commentaria Cardinalis Cajetani // Sancti Thomae Aquinatis Doctoris Angelici Opera Omnia iussu impensaque Leonis XIII, vol. 8. Rome: Editori di San Tommaso. 1895. Pp. 314–314. Цит. по The Ethics of War: Classic and Contemporary Readings. Pp. 241–244.].

Каэтан также проблематизировал категорию «невинных», которая будет подхвачена авторами Саламанкской школы. Он столкнулся с необходимостью ответить на вопрос: если война это наказание, кто именно на стороне несправедливого противника должен быть подвергнут страданиям и в буквальном смысле понести кару. Несправедливая война ? лишённая справедливой причины, объявленная лицом без должного авторитета, ведущаяся вопреки добрым намерениям ? понимается им как смертный грех. Однако «подданные суверена, объявляющего войну», освобождаются от обвинений в несправедливости и злом намерении, если они не могут быть уверенными в справедливости войны, но всё же подчиняются своему правителю. Тем не менее, все подданные противника (солдаты и гражданские лица) могут быть подвергнуты насилию, если только при этом намеренно не происходит нападений на явно невинных людей[130 - Summula Caietani. Цит. по The Ethics of War: Classic and Contemporary Readings. Pp. 249.].

Следующий значимый этап развития доктрины справедливой войны связан с обращением к этой доктрине представителей Саламанкской школы. Франсиско де Витория ? один из наиболее видных представителей второй схоластики ? столкнулся в XVI в. с проблемой оправдания испанских экспансий в Старом и в особенности в Новом Свете и должен был сделать его, как это изящно определила Ю.В. Иванова, «достоверным и убедительным как с богословской, так и с правовой точки зрения»[131 - Иванова Ю.В. Ad marginem socialitatis: логика войны Франсиско де Витория // Артикульт. 2014. 13 (1). С. 11. В целом, в статье замечательным образом эксплицируются основные аргументы и логические ходы рассуждения Витория о войне. См. также статью Марея А.В. Власть, церковь и государство в «Первой лекции о церковной власти» Франсиско де Витории // Социологическое обозрение. 2014. Т. 13. 3. С. 126–135, где раскрывается содержание основных политических понятий Витории.]. Решению этой задачи были посвящены прочитанные в 1538–1539 гг. лекции «Об индейцах» («De Indis») и «О праве войны» («De iure belli»)[132 - Vitoria F. Relectiones theologicae. Matriti. 1725. P. 164–252.], в которых Витория совмещает августинианско-томистскую доктрину справедливой войны с учением об универсальности естественного права (jus naturale) и, в частности, норм jus ad bellum. Это означало, что даже в столкновениях с нехристианскими народами, например, индейцами Америки, необходимо было соблюдать правила справедливой войны. Витория отвергает традиционные для его времени представления о распространении веры или расширении империи как справедливых причинах войны. Можно сказать, что подобная постановка вопроса действительно свидетельствует о «духовном мужестве» Витория, как об этом пишет К. Шмитт[133 - Шмитт К. Номос земли. С. 99.], и революционности в выборе ракурса рассмотрения проблемы правового обоснования захвата земли (но не способа её решения). Индейцы не подчиняются власти императора и папы, не знают христианской веры, однако всё это, по мнению Витория, не делает их законным объектом завоевательной политики испанцев.

Принимая во внимание, что коренные народы Америки не знают Священного Писания и не могут ориентироваться на нормы, постулируемые в нём, Витория стремится выявить ту область права, которая обладала бы одинаковым значением для всех народов земного шара, чтобы дать именно юридическое обоснование действиям европейцев. Саму же идею о существовании общих принципов, характерных для всех народов, Витория берёт из томистского и, соответственно, аристотелевского представления об универсальности общительной и политической природы человека. В результате Витория действительно находит объединяющую рамку, позволившую оценивать действия каждого представителя рода человеческого: такую функцию выполняет право народов (ius gentium). Исходя из представления об общности права народов, Витория и выстраивает свою концепцию войны.

Восстановление справедливости и защита общественного блага ? специфическая обязанность, которая возлагается на государство. Исполнение этого долга иногда требует от государства участия в агрессивной, наступательной войне (в то время как оборонительную войну может вести и частное лицо[134 - Vitoria F. De iure belli // Relectiones theologicae. P. 228.]). Формально, единственной справедливой причиной, обуславливающей применение вооружённой силы, Витория называет претерпевание беззакония или несправедливость (inuria)[135 - Ibid. P. 232. Примечательно здесь и изменение языка описания справедливой причины войны. Вместо термина, который использовал Фома Аквинский, culpa, Витория использует inuria. Согласимся с Г. Райхбергом, сделано это ради «более точного обозначения аргумента» Аквината, см.: Reichberg G. Culpability and Punishment in Classical Theories of Just War // Just War: Authority, Tradition, and Practice. Ed. by Lang A. F., O’Driscoll C., Williams J. Washington, DC: Georgetown University Press. 2013. P. 169. Однако использование для обозначения деяния противника понятия «несправедливость» (вместо «вина») указывает и на качественно новое понимание Витория смысла самого феномена войны.]. Таким беззаконием и несправедливостью может быть только агрессия. Соответственно, ответ на неё всегда справедлив и обоснован. Необходимо, однако, принять во внимание, что незначительная обида не может считаться веской причиной войны, поскольку последствия войны всегда тяжки, но не всякое преступление заслуживает такого сурового наказания. Профессор-доминиканец, таким образом, подтверждает статус ещё одного принципа jus ad bellum ? идею пропорциональности применения вооружённой силы, согласно которой только поистине серьёзное правонарушение может решаться с помощью войны.

Витория называет целый ряд ситуаций, в которых вооруженный ответ становится приемлемой мерой. Помимо самообороны к ним относится ограничение свобод передвижения, общения, коммерции, проповеди и распространения христианской веры, нарушение закона гостеприимства, обеспечение безопасности беззащитных перед лицом нечестивых обычаев (человеческие жертвы, каннибализм)[136 - Идея помощи отдельным людям или группе людей, которых мы, исходя из собственных представлений о гуманности и должных нормах социального поведения, считаем жертвами, ? один из компонентов теории Витория, звучащих крайне современно.], помощь союзникам[137 - Vitoria F. De Indis // Relectiones theologicae. Pp. 208–218.]. Реагируя на эти вызовы, испанцы могут применять силу, в результате чего индейцы и их земли попадают во владение (dominim) европейцев. Иными словами, «право на захват земли возникает, согласно Виториа [sic], лишь опосредованно, а именно в результате обоснования аргумента о справедливой войне»[138 - Шмитт К. Номос земли. С. 105.].

Возможно, наиболее любопытный компонент, привнесённый саламанкским теологом в дискуссию о справедливой войне ? это идея о том, что оба участника конфликта способны действовать в определённой мере справедливо, т. е. могут претендовать на частичную обоснованность применения насилия. В политических конфликтах, многие из которых длятся десятилетиями, порой затруднительно определить, кто именно обладает законным правом взять в руки оружие. Справедливость войны легко поставить под сомнение и оспорить[139 - Vitoria F. De iure belli. Pp. 237–238.]. Веры или предположения о наличии у одной из сторон справедливой причины недостаточно, чтобы признать эту сторону справедливой, поэтому Витория указывает на необходимость тщательного изучения всех причин войны. К нормам ius ad bellum, которые мы встречаем у Фомы, Витория добавляет, таким образом, идею крайнего средства ? войну должны предварять переговоры, в ходе которых позиции сторон будут чёткой сформулированы.

Витория делает несколько замечаний о нормах ведения войны и вводит запрет на чрезмерное и превентивное насилие. Нападение на людей, ещё не совершивших ничего дурного, но способных на это, недозволительно, даже если обуславливается стремлением избежать большего зла, поскольку неприемлемо, чтобы кого-то убивали за будущее преступление. Это указывает на неприятие Виторией той консеквенциалистской позиции, которая была характерна для Фомы Аквинского. Всякое действие, с точки зрения саламанкского профессора, должно быть оценено по его намерениям, а не по целям, поэтому причинение насилия ради предотвращения большего насилия воспринимается испанским богословом как моральное преступление.

Однако нет оснований для чрезмерного прославления гуманизма Витория. Если война вызвана нападением или иным серьёзным злодеянием, у справедливо воюющей стороны почти нет ограничений в средствах ведения борьбы. Захват территорий, изъятие собственности, пленение с целью выкупа ? всё это становится законным, если война имеет под собой законное основание и ведётся ради общего блага. Справедливая война должна окончиться победой над правонарушителем, что послужит ему своеобразным уроком. Также на него ложится компенсация расходов на ведение войны. Как следствие, он утрачивает часть собственности, территорий или подданных. Однако подводя итоги рассуждениям о правилах войны, Витория замечает, что государю следует в большей степени проявлять сдержанность и руководствоваться христианским смирением, нежели использовать оружие[140 - Vitoria F. De iure belli. Pp. 251–252.].

Наиболее известные последователи Витория в Саламанкской школе ? Луис де Молина и Франсиско Суарес ? продолжая действовать в рамках дискуссии о войне, заданных Фомой Аквинским и Фомой Каэтаном, сконцентрировались на проблемах наступательной войны и легитимной власти. Иезуит Молина развивал учение о «материальном ущербе» (iniuria materialiter): лицо, совершая некое деяние, наносящее вред другому, не совершает греха и не несёт моральной ответственности, если находится в состоянии непреодолимого неведения (ignorantia invincibilis)[141 - Molina L. De Justitia et Jure // Opera Omnia. M.M. Bousquet. 1733. P. 227. Витория и Молина заимствуют это понятие из Фома Аквинский. Сумма теологии. Часть I–II. Вопросы 68-114. 76. С. 133.]. Причинённый в неведении ущерб, будучи достаточно серьёзным, признаётся справедливой причиной войны и оправдывает применение вооружённого насилия. Но поскольку в данном случае поводом к войне послужило не греховное деяние, то Молина отказывается интерпретировать войну вслед за Каэтаном как кару или воздаяние. Пожалуй, именно в этом состоит основной вклад Молины в доктрину справедливой войны. Наказание выводится из сферы jus in bello и более не рассматривается как непосредственная цель вооруженной борьбы, основной акцент делается на нанесении поражения противнику. Если же о наказании и заходит речь, то только как об одном из возможных послевоенных действий в отношении врага. Наказание становится элементом jus post bellum и фактически превращается из элемента войны в элемент политики.

Франсиско Суарес в своих интерпретациях учения о Фомы Аквинского о войне был несколько ближе Каэтану, нежели Витория и Молине. Также как и Аквинат Суарес помещает проблему войны в контекст дискуссии о христианских добродетелях, «Рассуждение о войне» (“Dispu-tatio de bello”) появляется в части о любви[142 - Suarez F. De caritate, d. XIII // Opera omnia, 28 vols. Vol. xii. Paris: Vive`s, 1858. Pp. 737–763.]. В этом рассуждении легко обнаруживаются темы крайне актуальные и в наше время. Суарес высказывается о проблемах «двойного эффекта» и сопутствующих потерь, защиты невинных людей (гуманитарная интервенция), а также ставит вопрос об отношениях собственности после войны (jus post bellum). Основной вопрос, который пытается решить Суарес ? как с помощью войны наказать за причинённое зло? В этом отношении он серьёзно отличается от Витория и Молины, возвращаясь к идее bellum punitivum. Война нацелена на возмещение вреда, причинённого в прошлом, и понимается как средство справедливого наказания[143 - Ibid. 4.5. P. 744.]. Однако справедливое отмщение и наказание ограничивается Суаресом рядом оснований. Во-первых, не соответствует принципам христианского милосердия наказание слабого и бедного противника, который войной будет поставлен на грань разорения и исчезновения. Во-вторых, нельзя признать ни милосердной, ни справедливой войну, в ходе которой государь подвергает угрозе разорения собственное государство[144 - Ibid. 4.8. P. 745–746.]. Кроме того, даже не смотря на наличие всех условий, свидетельствующих о справедливости войны и соответствии её христианским добродетелям, война не воспринимается Суаресом в качестве единственного или лучшего способа разрешения конфликтов. Судебное разбирательство оказывается наиболее предпочтительным средством[145 - Ibid. 6.5. P. 749.]. Соответственно, изменяется и понимание сути международной политики: на неё следует смотреть по преимуществу как на сферу дискуссий, полемики, судебных разбирательств, а не вооружённой борьбы. Эта идея Суареса позволяет причислить его к наиболее значимым авторам, стоявшим у истоков учения о международном праве Нового времени наравне с Каэтаном, Витория или Молина.

Секуляризация теории справедливой войны

Теоретики Салманкской школы серьёзно продвинулись в работе по систематизации принципов справедливой войны в их соотнесении с учением о естественном праве. Однако в XVI–XVII вв. теологическая традиция справедливой войны сталкивается с серьёзным конкурентом в виде секулярного учения о войне, политике и праве. В этот момент на политическую арену Европы выходит национальное государство с соответствующим ему новым образом власти, а также системой международных отношений и международного права. Квентин Скиннер наглядно демонстрирует, как «идея отождествить верховную политическую власть с властью государства (state) была изначально результатом одной конкретной политической теории, теории одновременно абсолютистской и светской по своей идеологической ориентации»[146 - Скиннер К. The State // Понятие государства в четырёх языках. СПб., М.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; Летний сад, 2002. C.59. О развитии абсолютистско-светской теории государства см. там же с. 50–58.]. Эта «абсолютистская и светская» теория в первую очередь была представлена Ж. Боденом, Ф. Суаресом, Т. Гоббсом, а также нидерландским юристом и политическим мыслителем Гуго Гроцием, с которого начинается процесс секуляризации доктрины справедливой войны. Восхваляемый обычно как «отец современной науки о международном праве»[147 - Vreeland H. Jr. Hugo Grotius: the Father of the Modern Science of International Law. New York: Oxford University Press. 1917. Однако известны и довольно острые критические выпады в адрес Гроция, так, в «Эмиле» Руссо пишет: «Гроций, учитель всех наших ученых по этой части [по политическому праву], не более как ребенок, и, что хуже всего, ребенок недобросовестный», Руссо Ж.-Ж. Эмиль или о воспитании // Его же. Педагогические сочинения: В 2-х т. Т. 1. – М.: Педагогика, 1981. С. 563. Также и в «Об Общественном договоре, или Принципы политического Права» Руссо использует политическую философию Гроция как объект критики и в полемике с ней развивает учение о народном суверенитете. См.: Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или Принципы политического Права // Его же. Трактаты. М.: Наука, 1969. С. 153; 155; 159–160; 169. Среди современных историков права особенно любопытна позиция Петера Хаггенмахера, который признаёт Гроция одним из ключевых теоретиков справедливой войны, но последовательно доказывает отсутствие у нидерландского юриста систематической теории международного права. Haggenmacher P. Grotius et la doctrine de la guerre juste. Paris: Presses Universitaires de France. 1983. Стоит также отметить, что сам термин «международное право» не употреблялся Гроцием и появился полтора столетия спустя после написания «Трёх книг» ? он был введён в обращение И. Бентамом взамен словосочетания ius gentium, см.: Bentham I. An Introduction to the Principles of Morals and Legislation. Ontario: Batoche Books. Kitchener. 2000. P. 10; 236; Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. ? М.: РОССПЭН, 1998.] Гроций отказывается от применения религиозной аргументации для развития политической и правовой теории, хотя и сохраняет понятийный аппарат своих «учителей» ? Франсиско де Витория и Франсиско Суареса. Гроций создаёт правовую концепцию справедливой войны, соединяя между собой юридическую науку и моральную философию. Главный труд Гроция, посвящённый войне ? «О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы публичного права»[148 - Гроций Г. О праве войны и мира: Репринт с изд. 1956 г. ? М.: Ладомир, 1994.] («De jure belli ac pacis libri tres») ? впервые вышел в свет в 1625 г. До этого был написан ещё один значимый текст «О праве добычи» («De iure praedae commentarius»[149 - Grotius H. De iure praedae commentaries. Oxford: Clarendon Press, 1950.]). Его появление относят к 1603 г., полностью при жизни Гроция он не публиковался и был совершенно не известен до середины XIX в., но одна из глав была выпущена в свет в 1609 г. под названием «Свободное море» («Mare Liberum»[150 - Grotius H. Mare Liberum. New York: Oxford University Press, American Branch. 1916.]).

Трактат «Три книги о праве войны и мира» написан «в защиту Справедливости» ? об этом заявляет сам Гроций в посвящении французскому королю Людовику XIII. Подобное определение цели работы неслучайно и показательно. Гроций руководствуется стремлением ограничить войну, которая, по его мнению, являет собой предел политической поляризации и напряжённости наличествующей между государствами. Указывая на основополагающее свойство войны, состоящее в разделении мира надвое, Гроций определяет её как «состояние борьбы силою как таковое»[151 - Гроций Г. О праве войны и мира. С. 68. Подобное широкое толкование понятия «война» типично для раннего Нового времени, когда война ещё не понимается исключительно как политическое дело. Такое словоупотребление позволяет говорить о публичных (межгосударственных), частных (ведётся лицами, не имеющими гражданской власти) и смешанных войнах. В XIX в. Клаузевиц несколько специфицирует определение Гроция: «война – это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю» и будет подразумевать прерогативу государства на ведение войны. Клаузевиц К. О войне. – М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. С. 20.]. Латинское слово война ? bellum ? происходит от duellum, а duellum в свою очередь от duo, то есть «два». Таким образом, война для Гроция ? это особый вид деления мира надвое, политическое различение, реализующееся силовыми методами. Война представляет собой соприкосновение двух субъектов (публичных или частных), но это совершенно особый вид коммуникации этих субъектов, в рамках которого в качестве основного средства взаимодействия используется насилие. Гроций предлагает регулировать войну «общим правом» международных отношений:

«подобно тому, как законы любого государства преследуют его особую пользу, так точно известные права могли возникнуть в силу взаимного соглашения как между всеми государствами, так и между большинством их. И оказывается даже, что подобного рода права возникли в интересах не каждого сообщества людей в отдельности, а в интересах обширной совокупности всех таких сообществ. Это и есть то право, которое называется правом народов [ius gentium, А.К.], поскольку это название мы отличаем от естественного права»[152 - Гроций Г. О праве войны и мира. C. 48.].

Естественное право в интерпретации Гроция представляет собой систему норм, единую для всех разумных существ, т. е. людей. Гроций последовательно отстаивает идею существование универсального права и морали. Здесь проявляет себя специфическая философская антропология, восходящая отчасти к Аристотелю, отчасти к Фоме Аквинскому. Человек понимается как существо, склонное к общежитию и общению и обладающее разумом, что позволяет ему подчиняться «общим правилам». Общительность, свойственная по природе всем людям, порождает естественное право[153 - Гроций буквально называет природу человека «матерью естественного права». Гроций Г. О праве войны и мира. C. 48.]. В свою очередь право народов порождается стремлением к благу и безопасности. Главным нервом учения о праве Гроция является естественная обязанность соблюдать обещания и подчиняться договорам, без которой взаимодействие людей сделалось бы невозможным. Эта естественная обязанность проявляет себя и в политической жизни, что позволяет Гроцию изобразить и внутреннюю политику, и межгосударственные отношения как систему договорённостей, соглашений и правил, установленных между народами, выступающими в качестве субъектов права[154 - Параллель между индивидом и государством и, соответственно, между правами индивида и государства играет ключевую роль в учении Гроция о праве. Подробнее см.: Tuck R. The Rights of War and Peace. Political Thought and the International Order from Grotius to Kant. Oxford: Oxford University Press. 1999. Pp. 82–83, 95–96.]. Война в таком случае получает статус инструмента правовой регуляции: «правильно говорит Демосфен, что война ведется против тех, кого невозможно принудить к чему-нибудь в судебном порядке»[155 - Там же. С. 50.].

Война трактуется именно как радикальная правовая мера. Она направлена против тех, кто нарушает принципы соблюдения договорённостей. Но война всегда остаётся крайним средством, к которому обращаются, когда все прочие способы поддержания порядка перестают действовать. Как показывает Р.Г. Апресян, здесь к доминирующему юридическому мотиву добавляется и моральный аспект: «с этикой милосердия и миролюбия, то есть с христианской этикой, Гроций совмещает этику справедливости и возмездия, то есть морально-правовые нормы Ветхого Завета и классической древности»[156 - Апресян Р.Г. Гуго Гроций // Апресян Р.Г. История этики Нового времени: Лекции и статьи. ? М.: Издательство «Директ-Медиа», 2014. С. 63. Также см.: Tuck R. The Rights of War and Peace. Political Thought and the International Order from Grotius to Kant. P. 106.]. Нидерландский мыслитель смотрит на войну как на наименее желаемый способ разрешения конфликтов. Это становится явным уже в цитированном выше посвящении Людовику XIII: «достойно твоего благочестия… во время войны блюсти дело мира и начинать военные действия не иначе, как с намерением окончить их возможно скорее»[157 - Гроций Г. О праве войны и мира. C. 42.]. Из этого видно, что цель Гроция состояла не в том, чтобы «отнять у народов все их права и сколь возможно искуснее облечь этими правами королей»[158 - Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре. С. 169.], как это казалось Руссо, но в том, чтобы ограничить свободу королей на ведение войн при помощи права народов.

По мнению Гроция, «справедливой причиной начала войны может быть не что иное, как правонарушение»[159 - Гроций Г. О праве войны и мира. С. 186.]. Таким образом, в качестве акта, санкционирующего войну, у Гроция выступает юридически определяемое понятие, а сама война воспринимается в качестве способа восстановления справедливости, когда «нет возможности прибегнуть к суду»[160 - Там же. С. 188.]. В свою очередь, правонарушения бывают разных типов, что заставляет Гроция выделить три основные справедливые причины войны: самозащиту (defensio), возвращение имущества (recuperatio rerum), наказание (punitio). Учение Гроция о справедливой причине примечательно тем, что он закрепляет в традиции идею обоснованности самообороны. Этот принцип, воспринимаемый сейчас буквально как первейшее право государств, не был особенно важен для Учителей церкви, которым гораздо более важной казалась идея войны как способа воздаяния за прегрешения. В секуляризованной концепции Гроция безопасность жизни человека и существование государства становится высшей ценностью. Отражение военной агрессии признаётся достаточным условием начала справедливой войны: «противоречит тому, что присуще всякому миру, совершение враждебного действия вооруженной силой, особенно когда отсутствует какая бы то ни было новая причина войны»[161 - Там же. С. 780.]. Иными словами, угроза жизни воспринимается как серьёзное преступление, а оборонительная война представляется Гроцию в полной мере соответствующей естественному праву.

К названным выше трём причинам, легитимирующим применение силы, Гроций добавляет ещё одну. Благородной и справедливой он считает также войну, которая ведётся в качестве помощи союзникам, дружественным народам или вообще любым людям, попавшим в беду. Обоснованным это положение кажется Гроцию в силу того, что «по природе каждый призван осуществлять не только свое, но и чужое право»[162 - Там же. С. 558.]. Взыскание за чужие обиды и наказание тиранов, разбойников, морских пиратов, каннибалов, т. е. всех, кто совершает преступление против природы, почётная обязанность государей. Однако это положение, как показывает Р. Такк, высвечивает в Гроции апологета колониальных завоеваний, направленных против диких и варварских народов Нового Cвета[163 - Tuck R. The Rights of War and Peace. Political Thought and the International Order from Grotius to Kant. P. 103.].

Гроций запрещает превентивные войны, когда говорит, что «требуется наличие непосредственной и как бы мгновенной опасности»[164 - Гроций Г. О праве войны и мира. С. 188.] для применения военной силы. Это же подтверждается в рассуждении Гроция над моральной дилеммой участия в войне, которая встаёт перед христианином. Отражение угрозы кажется Гроцию соответствующим естественному праву: «тот, кто собирается причинить мне обиду, тем самым дает мне право как некое неограниченное нравственное притязание против него самого постольку, поскольку иначе я не в состоянии отвратить от себя это угрожающее мне зло. Любовь сама по себе… не принуждает нас к милосердию по отношению к совершающему посягательство»[165 - Там же. С. 191–192.]. Но это положение вступает в серьёзное противоречие с заповедью Христа, запрещавшего использовать насилие в качестве меры защиты. Чтобы решить эту коллизию, следует провести аналогию между ситуацией самозащиты и тем, что Гроций говорит об убийстве при защите имущества. Тогда можно сделать вывод, что от насилия и войны необходимо отказаться, «исключая случаи, когда от этого зависит жизнь наша и нашей семьи»[166 - Там же. С. 195.].

Из сказанного ранее уже можно было сделать вывод, что Гроций выступает как сторонник принципа крайнего средства. Развитию этого положения Гроций посвящает отдельную главу второй книги: «Наставления о том, чтобы не предпринимать войны безрассудно, даже по справедливым причинам». Война воспринимается как в нравственном отношении нежелательное занятие, поэтому «благочестивее и правильнее не воспользоваться»[167 - Там же. С. 547.] своим правом на применение насилия. Только если угроза, исходящая от противника, оказывается действительно серьёзной, ведение войны будет соответствовать нормам права и христианской морали.

Рациональность, свойственная природе человека, требует благоразумно относиться к применению права на ведения войны. Даже если наличествуют законные основания использовать войска, возможно, более взвешенным решением станет выбор в пользу иных средств взаимодействия с противником. До вступления в силовую фазу конфликта стоит оценить собственные силы и вражескую армию, просчитать все возможные события в ходе войны и последствия её ведения. Не имея достаточных оснований, следует отказаться от участия в войне[168 - Там же. С. 550–553.]. Выражаясь современным языком теории справедливой войны, Гроций закрепляет принцип вероятности успеха в качестве существенного элемента своей теории войны.

Участие в несправедливой войне не может быть оправдано ссылкой на подчинение власти, если несправедливость войны очевидна и известна её участникам. Гроций аргументирует это необходимостью в большей степени следовать универсальным законам природы: «Богу следует повиноваться более чем людям»[169 - Там же. С. 566.]. Участия в несправедливых войнах следует избегать. Это же относится и к ситуации, когда справедливость войны неочевидна и особенно когда речь идёт о вторжении в чужие пределы, а не самозащите. В целом Гроций выступает за то, чтобы решение о войне, как решение правосудия, было «ясными и очевидными» и объявлялось открыто[170 - Там же. С. 570.]. Право на участие в несправедливой войне появляется в одном случае. Когда противник действует с чрезмерной жестокостью по отношению к подданным государства, ведущего несправедливую войну, у пострадавших от жестокого обращения появляется законное основание защищать свою жизнь.

Здесь же мы переходим и в плоскость jus in bello. Гроций оговаривает запрет убийства «неповинных подданных… кроме как в целях необходимой обороны, в виде следствия и непреднамеренно»[171 - Там же. С. 572.]. С одной стороны, в этом можно увидеть современный принцип различения: законные жертвы войны должны быть отделены от тех, на кого запрещается нападать. С другой стороны, Гроций высказывается в духе доктрины двойного эффекта: ради достижения благих целей в некоторых ситуациях приходится причинять вред невинным людям. К этой проблеме Гроций возвращается и в третьей книге: «нужно учитывать, что к праву на действия привходят многие косвенные последствия, помимо намерения действующего, которые сами по себе не составляют его права»[172 - Там же. С. 579.].

В результаты войны должна решиться проблема обеспечения достаточного уровня безопасности, поэтому, с точки зрения Гроция, мы получаем нравственное право использовать все средства, которые способствуют достижению этой цели: «если справедливо наказание, то справедливо и любое принуждение, без которого невозможно прибегнуть к наказанию; и все, что входит составной частью в наказание, как разрушение вещей на пожаре или иное, поскольку это, разумеется, находится в пределах права и соразмерно с неправомерным деянием»[173 - Там же. С. 578.]. Здесь, с одной стороны, закрепляется принцип пропорциональности ad bellum, но с другой стороны, пропорциональность in bello фактически не предполагается. Война сама по себе должна начинаться только в ответ на серьёзное правонарушение, и в ходе войны допустимы те средства, которые позволят восстановить справедливость. Но определение Гроцием допустимых средств и способов ведения войны далеко от современного. Нидерландский юрист не считает необходимым проводить различение между различными группами участников войны и исследовать степень их вовлечённости в конфликт; нападению могут быть подвергнуты не только солдаты противника, но и пленные, женщины и дети, если только этого требует справедливое наказание. Вот несколько показательных фрагментов:

«право делать дозволенное открывает широкие возможности, так как распространяется не только на тех, кто на самом деле вооружен и участвует в военных действиях или кто состоит подданным воюющих, но и на всех, находящихся на неприятельской территории»; «подданным неприятеля, то есть лицам, являющимся таковыми в силу постоянной зависимости, по праву народов дозволяется вредить повсеместно. Ибо когда война объявляется, она объявляется вместе с тем отдельным представителям всего народа… [И]х можно убивать безнаказанно на их собственной земле, на территории какого-либо врага, на ничьей земле и на море»[174 - Там же. С. 620.].

Однако двойственность моральной позиции Гроция ? ветхозаветная этика наказания и новозаветная этика милосердия ? проявляется в явном стремлении нидерландского философа ограничить войну. Отдельный человек или государство, обладающие справедливыми причинами, могут законным образом использовать оружие против своих врагов, однако, как заявляет Гроций, «не может душа, всецело погруженная в заботы войны, пребывать в безопасности и вере в Бога, иначе как постоянно имея в виду мир»[175 - Там же. С. 824.]. Война должна завершиться подписанием мирного договора, соблюдение положений которого ? святая обязанность противоборствующих сторон. Только добросовестное исполнение договоров даёт надежу заменить враждебность дружескими отношениями.

Ричард Так удачно характеризует концепцию Гроция как «минималистский либерализм»[176 - Tuck R. Introduction // Grotius H. The Rights of War and Peace, Books IIII. Indianapolis: Liberty Fund. 2005. P. xxxi.]. В ней учение об индивидуальных правах, естественном равенстве и универсальности справедливости транспонируется на уровень публичных отношений и при этом сочетается с такими специфическими положениями, как одобрение рабства или признание права на вмешательство в дела соседних политических сообществ ради защиты справедливости. Тем не менее, теория войны Гроция стала парадигмальной для политической науки XVII–XVIII вв. Гроций открывает эпоху секулярного учения о справедливой войны, базирующейся на теории естественного права. Политические мыслители и юристы, даже критикуя Гроция, не смогут выйти за пределы заданной им орбиты мышления о войне на протяжении ещё долгого времени.

Самуэль фон Пуфендорф ? немецкий историк и теоретик международного права ? предложил оригинальную трактовку теории общественного договора, соотнесённую с протестантской политической философией. Отправной точкой в рассуждениях Пуфендорфа становится учение о естественном законе. В теории Пуфендорфа естественные законы или обязанности (officium) установлены Богом и призваны обеспечить мирное сосуществование людей. Соответственно, один из наиболее важных естественных принципов состоит в запрете на причинение вреда одним человеком другому. В соответствии с этим об изначальном естественном состоянии, в которое человек был помещён Богом, следует говорить как о состоянии мира[177 - Отчасти здесь взгляды Пуфендорфа совпадают с известной теорией естественного состояния Дж. Локка, к которому активно обращаются современные теоретики справедливой войны.]. К этому добавляется идея изначальной социальности людей: «основательный закон естественный, сей есть, дабы человек елико может имел и хранил содружество… Отсюду разумети надлежит, все что до сохранения онаго содружества всеконечно есть потребное, тое законом естественным установлено, а что оное возмущает и прерывает, тое возбранено тем же законом»[178 - Пуфендорф С. О должности человека и гражданина по закону естественному. СПб., 1726. С. 66–67. Цит. по: Перевезенцев С.В. Теория естественного права в трудах Самуила Пуфендорфа // Историческое образование. 2014. № 2. С. 70–88.]. Иными словами, человек по природе живёт в сообществах и пребывает в мире, а насилие и войны появляются в определённый момент исторического развития человечества как следствие чрезмерного роста населения. Очевидно, что Пуфендорф полемизирует в данном случае c Т. Гоббсом, который описывал естественное состояние как состояние разрозненности и войны.

Вопрос о справедливости войны помещается Пуфендорфом в контекст его теории естественного права. Исполнение естественных законов, которые открываются разумом, может потребовать применения насилия. Однако в соответствии с основным естественным законом конечная цель справедливой войны заключается в восстановлении состояния мира.

К справедливым причинам, уполномочивающим обращение к оружию, Пуфендорф относит защиту жизни и собственности, а также возвращение того, что причитается справедливой стороне по праву, и сбор репараций[179 - Pufendorf S. De Officio Hominis et Civis Juxta Legem Naturalem. New York: Oxford University Press. 1927. P. 154.]. Стремление к обогащению и жажда власти квалифицируются в качестве несправедливых причин войны, а государства, ведущие несправедливые войны, приравниваются Пуфендорфом вслед за Августином к бандам разбойников[180 - Pufendorf S. De jure naturae et gentium libri octo. Londini Scanorum: Sumtibus Adami Junghans iprimebat Vitus Haberegger. 1672. P. 1166.]. Пуфендорф подчёркивает, что государство, даже обладающее справедливой причиной, должно столкнуться с явной угрозой собственной безопасности, чтобы в ответ применить силу. Превентивные войны, вызванные страхами и опасениями, не кажутся немецкому юристу справедливыми. Равно как и поспешное применение насилия даже при наличии справедливой причины. Война, во-первых, должна иметь под собой действительно серьёзную причину и, во-вторых, решение о ней следует принимать только ввиду невозможности решить конфликт переговорами или объективным арбитражем[181 - Pufendorf S. De Officio Hominis et Civis Juxta Legem Naturalem. Pp. 102103; 154.]. Эти положения подтверждают приверженность Пуфендорфа принципам пропорциональности и крайнего средства. И в них, как это определяет Р. Такк, открывается критика Пуфендорфом излишней агрессивности современных ему отношений между европейскими народами и колониальных завоеваний[182 - Tuck R. The Rights of War and Peace. Political Thought and the International Order from Grotius to Kant. P. 161.].

При обсуждении должного способа ведения войны Пуфендорф выступает как сторонник применения практически неограниченных средств достижения справедливой цели. Пуфендорф заявляет, что modus agendi в войне суть сила и ужас, террор (vis et terror)[183 - Pufendorf S. De Officio Hominis et Civis Juxta Legem Naturalem. P. 155.]. Единственным ограничителем выступают требования гуманности. Это обосновывается тем, что справедливость гражданских отношений и наказание за нарушение норм гражданского права обеспечивается беспристрастной властной инстанцией, занимающей доминирующее положение по отношению к индивидам, составляющим общество. Однако в международных делах не существует независимого судьи, обладающего властью и авторитетом большим, нежели власть государей. На них непосредственно перекладывается обязанность выступать в качестве судьи по отношению к нарушителю права и справедливо карать его. И всё же по природе своей человек наделён моральными добродетелями. Благоразумие заставляет его отказаться от чрезмерного насилия даже при наличии справедливого основания его применения. Моральные качества индивидов экстраполируются и на политические институты, поэтому государства также должны отказаться от необоснованной жестокости и агрессии в отношениях с другими государствами[184 - Ibid. P. 155; 157; Pufendorf S. De jure naturae et gentium libri octo. P. 11631164.].

Примечательно, что особое значение Пуфендорф придаёт способу окончания войны ? она завершается заключением мирного договора, который в обязательном порядке должен быть ратифицировать всеми суверенами, вовлечёнными в конфликт. При этом соглашение удостоверяется клятвами, обменом заложниками и посредничеством сторонних государств[185 - Pufendorf S. De Officio Hominis et Civis Juxta Legem Naturalem. P. 159.].

В сочинениях Пуфендорфа, а также ещё одного немецкого философа ? Христиана Вольфа, постепенно закрепляется исключительно политическая и правовая интерпретация войны. Именно столкновения суверенных государств или гражданские войны начинают пониматься как войны в особом смысле слова, характерные только для политической жизни, в том время как частные войны или война всех против всех осмысляются как феномены, свойственные не только людям, но и животным[186 - Об этом см.: Justenhoven H.-G., St?ben J. Kann Krieg erlaubt sein? Eine Quellensammlung zur politischen Ethik der Spanischen Sp?tscholastik. Stuttgart: W. Kohlhammer Verlag, 2006. S. 41.], то есть в принципе типичные для мира природы.

В соответствии с этой перспективной понятие ius gentium Вольф начинает использовать для обозначения принципов, которыми руководствуются в отношениях между собой независимые государства. Принципиальным значением для теории Вольфа обладает идея природного равенства всех государства в моральном и правовом отношении[187 - Wolff C. Ius Gentium Methodo Scientifica Pertractatum, In Quo Ius Gentium Naturale Ab Eo, Quod Voluntarii, Pactitii Et Consuetudinarii Est, Accurate Distinguitur. Renger, 1749. P. 12.]. Ни одно государство не может быть судьёй другому, поскольку все они равны по природе. Справедливость межгосударственных отношений определяется соответствием их действий законам природы или установленным между ними соглашениям, исходя из того, что действия одного государства не должны причинять ущерб другому[188 - Ibid. Pp. 716–717. Более того, Вольф заявляет, что с точки зрения «добровольного» права народов (ius gentium voluntarium, термин Гроция), каждое государство может претендовать на обладание справедливыми основаниями для вступления в войну, хотя с точки зрения естественного закона, справедливость может принадлежать только одной стороне конфликта.].

Война должна быть не актом возмездия (talio)[189 - Ibid. Pp. 460–462.], но наказания (punitio)[190 - Ibid. Pp. 509.]. Если одно государство претерпело ущерб со стороны другого и этот ущерб невозможно компенсировать, то оно получает право применить силу. Идея морального и правового равенства государств приводит Вольфа к заключению об ограничении дозволенного в справедливой войне. Государство, обладающее справедливой причиной, ведёт войну ради восстановления своих нарушенных прав. Но если бы государства получили право действовать неограниченно на основании того, что они обладают справедливой причиной для применения вооружённой силы, то это привело бы к многократному росту насилия и жестокости. Государства должны использовать только необходимую и достаточную меру насилия для нанесения военного поражения своему противнику. Вольф, таким образом, одним из первых начинает говорить о «военной необходимости»[191 - The Ethics of War: Classic and Contemporary Readings. P. 469. Wolff C. Ius Gentium Methodo Scientifica Pertractatum P. 643–644.]. Кроме того, он также закрепляет право на неприкосновенность для гражданских лиц и всех, кто не представляет угрозу как возможный участник войны[192 - Ibid. Pp. 644–645.].

Именно в учении Вольфа кристаллизуется, как представляется, тот тип понимания войны, который Карл Шмитт обозначил понятием «оберегание войны» (Hegung des Krieges). Оберегание генерируется совмещением рационалистической и легалистской перспектив рассмотрения войны, что позволяет интерпретировать её как столкновение политических субъектов, равных по своему статусу, признающих суверенитет друг друга и действующих на основании единого для всех, «нейтрального, чисто гуманистического jus naturale et gentium»[193 - Шмитт К. Номос земли. С. 122.]. Враг признается законным или справедливым врагом (justus hostis) и не рассматривается как преступник, которого победитель предаст суду после заключения мирного договора. Именно в рамках этой парадигмы пишет свою знаменитую работу «Право народов или Принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов» швейцарский философ и юрист Эмер де Ваттель.

Своей основной задачей Ваттель определяет популяризацию учения Вольфа, «Право народов» которого представляет собой довольно объёмную и трудную для чтения книгу. Однако стоит согласиться с заключением Р. Такка: Ваттель заимствовал многие положения философии Вольфа, но выводы, которые он сделал, опираясь на них, серьёзно отличаются от выводов Вольфа[194 - Tuck R. The Rights of War and Peace. Political Thought and the International Order from Grotius to Kant. P. 192.].

Ваттель исходит из вольфианской трактовки естественного права, принцип равенства субъектов политических отношений главенствует в его системе: «нации свободны, независимы, равны и каждая судит по своей совести о должном»[195 - Ваттель Э. Право народов или Принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов. ? М.: Госюриздат, 1960. С. 32.]. Что дозволено одной нации, дозволено другой, а недозволенное не дозволено всем. В то же время нация или государство – высшая политическая форма. Это означает, что государства могут определять свою политику в соответствии с собственными интересами (raison d'Еtat). Но также отсюда следует невозможность появления надгосударственной институции, выступающей в роли судьи народов.

Объявление войны без существенной причины, то есть нарушение норм ius ad bellum, признаётся Ваттелем личным прегрешением суверена, однако не может подвергаться осуждению, поскольку недопустимо ограничивать право суверена на автономию политического решения. Единственным судьёй в международных делах является совесть государей. Основной принцип справедливости по отношению к другим народам заключается в отказе от причинения им вреда (отметим, что в дальнейшем эта идея будет развита в принципе невмешательства ? основе классической либеральной доктрины международных отношений). Но от произвола в отношении естественных законов и права народов государи ограничиваются и прагматическим соображением:

«Законы естественного общества настолько важны для блага всех государств, что если бы вошло в обычай их попирать, то ни один народ не мог бы рассчитывать уцелеть и спокойно жить… Все нации имеют право применять силу к той из них, которая открыто нарушает законы установленного природой общества или прямо выступает против благополучия этого общества»[196 - Там же. С. 32. В дальнейшем этот принцип будет оспариваться Кантом, который назовёт Ваттеля одним из «плохих утешителей». С точки зрения Канта Ваттель, равно как и Гроций и Пуфендорф, обсуждают философские и дипломатические кодексы, которые не обладают статусом закона, поэтому не способны препятствовать агрессивным намерениям государей. Кант И. К вечному миру // Его же. Собрание сочинений в 8 тт. Т. 7. ? М.: Чоро, 1994. С. 20.].

Нарушение закона природы санкционирует войну, но само по себе состояние войны, с точки зрения Ваттеля, представляет собой особое правовое состояние, и по форме своей война законна для каждого участника[197 - Ваттель Э. Право народов. С. 541.]. Коль скоро государства равны по своему статусу, то и действие права войны распространяется как на сторону, обладающую справедливой причиной ведения войны, так и на нарушителя справедливости. Каждое суверенное государство, участвующее в войне, расценивается как носитель добровольного права народов и получает моральную и правовую санкцию на совершение агрессивных действий по отношению к противнику (убийство солдат неприятеля или захват его собственности). Осуждению подлежит применение недопустимых средств, иными словами, нарушение норм jus in bello, но не само решение о начале несправедливой войны.