Воскресения Люка Роелса

Глава 5. Конкиста – Наверху нас ждут пациенты

Рёв турбин самолёта обручем сжимал голову. Пока борт IB-6583, снизившись, тянул к аэропорту, профессор Хайме Пилар Пинто разрывался между двумя искушениями. Первое – задремавшая у его плеча мадонна южноамериканских кровей, другое – иллюминатор, нацеленный на одну из противоречивейших южных столиц. Припасть к нему, обеспокоив даму, выглядело кощунством. Наслаждаться восхитительной округлостью, прижавшейся к локтю, грозило упустить сверкающие небоскребы, величественно-чопорные дворцы, особняки и весь старинный центр, выточенный в колониальном стиле. Хайме Пилар справедливо избрал женскую грудь. Полёты в Боготу случались намного чаще. Напоследок, в течение ещё получаса, пока самолёт не приземлился, профессор Хайме Пилар Пинто млел от присутствия попутчицы. Мог ли не восхищаться ею мужчина, дождавшийся старости, никогда ранее не видавший рядом женщины привлекательнее этой. В нём и впрямь пробудилось осязание единственного, неповторимого во все времена образа.

Встречал профессора расторопный ассистент, незаменимый на протяжении последних четырёх лет. Глаза его заразительно блестели: здесь либо новая подружка, либо неожиданное развлечение. Наблюдение профессора оказалось пророческим. Продолжение путешествия откладывалось на завтра. Сегодня бесстрашные рыцари Колумбии сразятся с быками-монстрами.

Корриду Хайме обожал и, хотя в юности сумел преобразовать природную агрессию во врачебное ремесло, отказать себе в удовольствии не смог.

– Эх, Альберто, а ведь наверху нас ждут пациенты, – сказал сокрушённо, протискиваясь в услужливо открытую дверцу автомобиля.

Тот картинно развёл руками, улыбаясь скорбно и виновато.

Стадион замер, изумлённый неистовством быка, не позволившего вогнать в свою холку ни единой бандерильи. Такое оскорбление могла утолить только кровь. Матадор спешился, обнажил мулету. Баритон профессора Пинто слился с многотысячным рёвом толпы, оценившей честь, достоинства и унижение рыцаря. Теперь ничто не мешало выбору. Смерть на острие шпаги тореадора, смерть на кончиках бычьих рогов. Первым разъярился бык, взрыл ногами песок и воздел фонтан пыли. Её подхватил налетевший порыв. Швырнул в глаза. Зрители скуксились до мышиных размеров и с мерзким писком кинулись врассыпную. Костюм запорошило пеплом. Сначала Хайме почувствовал боль в ступнях, а уж после прочие горести пятилетнего пацана. Из ботинок на толстой подошве, подаренных как-то отцом, нога вовсе выросла, и трудно давался шаг. Мать, донна Каторса, в одежде чудом чистой, тащила за руку в сиротский приют. Единственный в городке и оттого зловещий. Отец сгинул, мать на глазах завертел водоворот жизни. Свободной рукой новоиспечённый сирота прижимал к себе полотно в искусном обрамлении, писанное на века маслом. Свирепый взгляд кабальеро с холста сквозь очки сверлил неумытые улицы, расплавленные жарой, но кто он и откуда – не рассмотреть. Слишком извилист путь малыша. Выдернул руку, сел в пыль и содрал с себя башмаки. Донна Каторса бровью не повела, дождалась и потащила дальше. Втолкнула за ворота во двор и исчезла навсегда. Затем подошёл кто-то чужой, потрогал за локоть. Хайме обернулся – знакомые, но неузнаваемые черты лица. Испуг в глазах Альберто.

– Что с вами, Хайме… вам плохо? – спросил неслышно, увлекая за собой, и профессор пошёл, ощущая через носки горячую щербатость бетона. Присев на покинутое место, вдел ступни в обувь, брошенную под скамьёй.

– Так, усталость. Привиделось вдруг, – объяснил он ассистенту, припоминая подробности. С ними не всё оказалось благополучно, с действительностью обошлось ещё хуже. Раж корриды ударил в уши, ранее будто защищённые непроницаемыми затычками, после исчезнувшими вмиг. На сей раз выпал особый случай, когда всадник обязан отомстить за оскорблённую честь. Тореадор, изготовив шпагу, как дирижёрскую палочку, вонзил острие в лоснящуюся шерсть. Бык зашатался, тяжело раздувая ноздри, вздрогнул и упал. Финал праздника увенчался благородным убийством. Всё, кровавую зарубку сгладит сон, затем начнётся конкиста.

Едва забушевало сражение за главенство в небе между солнечным диском и горными пиками, джип, управляемый Альберто, уже настырно покорял вертикальную географию колумбийских Анд. Путь профессора Пинто, невролога с мировым именем, лежал в городок Параноес, прижившийся на высоте, вряд ли доступной даже алчным конкистадорам средневековья. Загадочность поселения вменялась в вину жителям – несомненно, потомкам белых пришельцев, избравших столь неуютное место для печально помеченной оседлости. Обитатели Параноеса повально страдали наследственным недугом, рано или поздно превращавшим их в слабоумных, испытывавших нестерпимые физические страдания. Городок, вотчина болезни Альцгеймера, являл собою гигантский полигон, позволяющий пристально изучать её сокрушительную прыть. Проект, разработанный профессором Пинто, балансировал на грани врачебной этики. Деградация согласившихся на эксперимент носителей наследственной аномалии началась задолго до обнаружения первых симптомов и протекала незаметно. Поэтому применять опытные препараты предстояло заблаговременно, протестировав их на молодых людях. Именно молодёжь планирует завести семьи, детей. Многих ожидают десятки лет счастливой жизни, прежде чем генетический вирус разрушит их мозг. Но им предлагают рискнуть сейчас! Половине из отобранных – пилюли, остальным – плацебо, пустышку без лекарственных свойств, чей лечебный эффект связан лишь с верой страдальца в препарат. То ли русская рулетка, то ли барабан казино.

– Выше этого городка никто не живёт, – сообщил профессор истину, давно известную Альберто и прозвучавшую, как намёк о возвращении. В худшем случае, как напоминание о неминуемой смерти. Но даже незначительная победа над всесильным недугом – одно из величайших достижений в бесчисленности прочих, утверждающих силу человечности. Шаг к несомненному триумфу, ведь на кону миллионы продлённых жизней и миллиарды долларов во спасение страждущих.

Глава 6. Мания Грёз – Мистер Роелс, с вами всё в порядке?

Миллиарды долларов отдал бы во спасение души, позволь мне Всевышний подольше задержаться в своих видениях. Краски возвращения оказались так ярки и неподдельны, что я не сразу ощутил своё тело. Салон «Боинга» выглядел тесным и жалким. Калеки вызывали отвращение. Лишь мягкая грудь Аклаинки оставалась трогательно притягательной. Стоп, стоп, стоп. Акла осталась в Нью-Йорке. Я непроизвольно вздрогнул. Ивонна выпрямилась и обеспокоенно взглянула на меня. Допрыгался – ведь знал, что перелёт мучительно долгий, и всё же наглотался ксанакса с этанолом. Погнался за седативным эффектом вместо того, чтобы принять что-нибудь мочегонное. Результат вышел устрашающим – мне наяву казалось, что я вовсе не я.

– Вам нехорошо? – Ивонна выглядела озабоченной, я почувствовал, как моё лицо набрякло красным, уподобляясь маске индийского бога Виракоча, висевшей в моей спальне рядом с распятием. Когда случалось такое, Акла нашёптывала, что я похожу на Виракочу, как проклятые таблетки ксанакса одна на другую. Всегда поражало, как уживались в девушке матёрый католицизм с верой вымерших инков. И тогда, чтобы быть квитым, я отвечал, что она точь-в-точь наш сосед-алкоголик Ромарио, только с женскими космами. Затем мы поворачивались друг к другу спиной и переругивались. Затем мирились. Она это обожала, но в последние годы мы часто ссорились, но трудно мирились. Так вряд ли могло длиться бесконечно.

Донимала язвительная дрожь. Ногами правила спастика. Ещё немного, и они могли разбудить сидевшего впереди шейника. Он летел пообщаться с Рональдо в паузе между таймами на Мадридском стадионе «Сантьяго Бернабеу».

– У вас катетер? – спросила Ивонна, словно пошла покурить.

Я покосился на её грудь, но промолчал.

– Так или иначе, – молчание её не смутило, – помочь добраться в уборную?

В проходе между креслами фланировали статные стюарды. Стоило лишь намекнуть, как моих коллег по несчастью ловко выхватывали из кресла и тащили в специализированный туалет. Боинг ревностно заботился о своём престиже и заодно о нас. Стюарды двигались по-кошачьи мягко, так, чтобы не раздавить кресла-волокуши, в которых охломоны, вроде меня, шмыгали по проходу. Кто по надобности, кто из любопытства или жажды поболтать с собратьями. Скоро движение усилилось, и стюардам пришлось взяться за роль регулировщиков.

Мне от пустой возни сделалось стрёмно. И как верить в Бога! Объясните, кто может! Будь Он на свете, сделал бы всё проще. Достижимее. Хотя справедливость, по сути, всеядное болото утопий. Проигнорировав протестующую Ивонну, я перемахнул через её колени и вывалился в проход. Вдохнул вольного воздуха, сжал зубы и на заднице поскакал к уборной, подтягивая ноги руками. Жуть, как истосковался по движению! Регулировщики едва не арестовали за превышение скорости. Учитесь, братья мои, учитесь, обломыши, кто сподобился.

У туалета стояла, сидела и лежала самая жалкая очередь в мире, но чудовищная спастика, вкупе с маской Виракоча, застывшей на лице, сделали своё дело. От многих уже подванивало, и спешить им было некуда. Воистину, королевский альтруизм – меня великодушно пропустили. На «горшке» немного отпустило, и удалось расслабиться. Осмотрелся. Слева, в притороченном к стене пластиковом кармане обнаружился толстенный журнал. Я раскатал было губу на «Плейбой», но это оказался глянцевый магазин репродукций. Весь посвящённый малоизвестным холстам незабвенного Антона Мауве. Видно, кто-то из управленческих авиаглаварей посчитал, что просмотр голландской живописи на высоте в десять тысяч метров способствует оптимальной дефекации. Я допил «барбовал» и раскрыл журнал – как раз на биографии художника. Она показалась мне забавной. В шестнадцатилетнем возрасте Мауве поступил в обучение к известному анималисту. Я захохотал так, словно впервые обкурился отборного колумбийского каннабиса. Мне представился юный Мауве, рисующий с натуры любвеобильного петушка и его простодушных хохлаток. В дверь настойчиво постучали.

– Мистер Роелс, с вами всё в порядке? – раздалось сквозь символическую щель.

К чёрту Ивонну, когда здесь бушуют такие страсти! Конченный анималист научает неповторимого Мауве, как рисовать овечек! И маститая в будущем знаменитость Мауве ищет собственный новаторский стиль – безмятежно благие сюжеты, уютные серебристые тона. Похихикивая, я перелистывал плотные, линованные страницы, но одна из них словно прилипла к пальцам. Экзотика! Среди животных с очеловеченными мордами, человек со звериной рожей и более того – в очках! Что за диковинный портрет! Испанский рыцарь, идальго в роскошных доспехах… Моё воображение отработало изумительный посыл. Конкиста! Теночтитлан! Теокали! Золото инков! И эта дьявольская физиономия! И в очках! Откуда взяться благородным стёклам в золотой оправе на звериной морде? Я представил себе несчастных индейцев, повстречавших этого монстра на узкой тропе в сельве американских Анд. Присмотрелся к глянцу. Подпись отсутствовала. Откуда взяться этой уникальности среди репродукций Мауве? Любопытной гусеницей поползло во мне ощущение чего-то знакомого. И сразу открылось. Отец Аклы, когда ещё помнил, как его зовут, рассказывал, что их семья ведёт род от испанцев, осевших где-то в Кордильерах лет пятьсот назад. Чем не впечатляющая зацепка, толкование забытого сна?

Глава 7. Мания Грёз – Жертва рождённого с изъяном

Разве что забытый сон, как впечатляющая зацепка. Из-за него сделалось жарко. Я поднял глаза к небу. Оранжевое солнце расплавляло сетчатку глаз. Винтом поднимался к облаку завораживающий суховей. Навстречу, вниз, оседал титанический пепел. Вздох ужаса, всеобщий и подавляющий волю, остановил биение сердца. Терзаясь в сомнениях, я опустил глаза. О да, я снова стоял! Этого не могло быть… на невыносимо стройных женских ногах. Сказать честно, мои высохшие нижние конечности мало напоминали мускулистые мужские, но эти две, вне сомнений, были женские. Перевёл взгляд на обнажённую грудь, совсем небольшую грудь не рожавшей девы. Ничего себе, обворожительный глюк!

В голове, кроме осознания иллюзии, ожила внятная подсказка, нашёптывавшая, что я делаю что-то не так. Настолько мимо, что, если не исправить положение сейчас же, жизнь подвергнется нещадной опасности. Пришлось снова унизить собственное «Я», растворившись в чужом…

Не я стоял – я стояла на травянистой низине в окружении десятков женщин. От них, от их наготы, прикрытой набедренными повязкам, пахло угрозой. Сознание подсказало суть их вызова – ты, Аклаинка, допустила святотатство, посмев взглянуть в упор на Отца нашего Солнце.

– Человеческая жизнь высший дар, – голос Аклы, мой голос, эхом разнёсся по долине и, обдираясь о скалы, постепенно затухал, – жертва рождённого с изъяном – наш святой дар милостивому Отцу…

Разряжённый воздух, свирепый ветер Анд и ослепительный Отец Солнце, чей лик лицезреть запрещено, наблюдали за высохшим, почти мёртвым, обряженным в красное, жрецом. Жрец держал в руках басовито попискивавшего младенца, прирождённого мужчину. Жрец уложил мальчика на жертвенный камень и поднял обсидиановый нож, украшенный бирюзой и ракушками. Он едва держался на ногах – слишком долго соблюдал аскезу во всем. Давно не мытые волосы, пропитанные кровью жертв, сальными канатцами свисали до бёдер. Кончик обсидиана в последний раз отбросил злой блик, и нож вонзился в грудь ребёнка. Одним движением жрец высек бьющееся сердце и поднял над головой. Содрогающееся тельце унесли, на камень легло следующее. Рождённые с изъяном уходили из жизни первыми, уступая жизнь полноценным.

Голос Аклаинки, мой голос, заставлял трепетать сердца живых:

– Человеческая кровь даёт Отцу-Солнцу силу подниматься над горизонтом. Человеческое сердце, освобождённое из тела с изъяном, позволяет Богам оставаться Богами.

Ритуал продолжался до вечера. На закате под заунывное пение девственницы зажгли факела, собрали пробитые черепа и кости, очищенные от плоти. Повсюду росли цветы. Девушки сошли на восемнадцать ступеней вниз, минуя анфиладу равнодушных идолов. Резко запахло разлагающейся плотью. Стены подвала темнели, будто окрашенные кровью. На полу, мешая движению, пирамидами покоились черепа. Выше зарокотали, сперва тихо, затем усиливаясь и мешая соображать, удары барабана. Везде, куда падал взгляд, валялось золото. Большие, в человеческий обхват, шары с гравировкой. Фигурки животных. Ягуар в натуральную величину. Вроссыпь украшения, нефритовые стержни, несчётные драгоценные каменья. Власть сил Тьмы и рабства Демона…

Из глюка меня вывела спастика. Я поёрзал, меняя положение, и неуклюже свалился на пол. Хорошо, что со стульчака в туалете, не с вершины теокали. Ведь ещё живо чувствовались судороги извлечённых сердец. Меня стошнило на журнал репродукций Антона Мауве. Я едва успел приподняться на руках, как содержимое желудка устремилось наружу. Попытался позвать на помощь, но литавры в голове грянули так неприступно, что заглушили мой голос. В горле запершило, будто меня вырвало царской водкой. Казалось, слово изрежет глотку в куски… В голове стучало… Безжалостная конская иноходь превращала мозг в кровавую жижу…

Глава 8. Конкиста – Высокородный дворянин из Боснии

Кое-где грязное месиво, похожее на кровавую жижу, прерывало укатанную дорогу. Лошадь, раз за разом вздрагивая и заодно отпугивая мух хвостом, понуро постукивала копытами о тракт земли басков. Что путнику на окольном пути – каменистом, запутанном, и всё же наезженном авантюристами разного толка? Зимние дожди превращали его в топь, летом дуновение ветра поднимало с обочин въедливую пыль. Кабальеро, с виду иноземец, наверняка знал, что в одиночестве на испанских дорогах несдобровать. Прогоны кишели разбойниками, беглыми каторжанами и прочим сбродом. О том свидетельствовали скелеты вьючных животных вдоль тракта вперемешку с их несчастными погонщиками. Но взгляда всадника из-под поблёскивающих на солнце очков не выдержал бы и отчаянный злодей. Светлые волосы и жёстко-куцая бородка подчеркивали ужас скверной физиономии, казалось, походя сеющей злобу и остервенелость. Вскоре путник приблизился к мосту, по дряхлости не уступавшему древнеримской постройке. К препятствиям топографическим добавлялись сущие каверзы на границах королевств. Арагон, Валенсия, Кастилия, Навара, Каталония – везде правил свой удельный предводитель. Местный король, обычно охочий до чужих песо. Опытным взглядом путник определил на противоположном берегу – двое неуклюжих охранников не в счёт – «потеху». Она пребывала в образе упитанного португальского еврея, и, рассмотрев путешественника, необычайно оживилась: светлые волосы всадника выдавали чистопородного славянина, а одежда и лошадь – знатный род. То и другое предвещало неплохую поживу. Ошибка, дружок – бывает.

– Дворянин – заруби себе на носу, – от менторского баса путника, казалось, волосы на голове сборщика королевских налогов зашевелились и слиплись в гребни, – не должен никому, кроме Бога.

Еврей, к чести, своей, сумев не выдать испуга, ответствовал надменным фальцетом:

– И короля.

– Какого такого короля? Перед тобой Перо Далипагич, высокородный дворянин из Боснии, – прорычал путник, впрочем, не имевший на этот счёт ни единого подтверждения, – слишком много в последнее время развелось королей в Европе.

Впечатляющую крамолу слов усилило острие шпаги, взявшее на абордаж крючковатый нос сборщика налогов.

Немало наивных беженцев, пусть и не таких внушительных, стремилось поселиться в Испании и не платить налогов. Не тут-то стало. Охранники разделились, обходя всадника. Перо усмехнулся, если кто-нибудь осмелится назвать усмешкой волчий оскал берсерка1, готового к атаке.

Охранник, заходящий слева, даже не успел рассмотреть свою смерть. Едва услышал тугой звон тетивы, когда арбалетный болт нарисовал лишнюю дырку в черепе. Второй вояка успел приподнять копьё, но Перо, ловко крутанув коня, оказался у него за спиной. Охранник удивлённо воззрился на острие шпаги, вышедшее из груди на дюйм, полюбовался рубиновыми каплями, бесславно сражавшимися с земным притяжением, и умер, не дождавшись результатов стычки.

Португалец скончался самостоятельно. Несчастный бросился с оголённым кинжалом на обидчика, но по неосторожности оказался так неловок, что напоролся на окровавленную шпагу.

Шею не в меру ретивого еврея украшала цепочка, скромный дар благочестивой супруги. Впрочем, в кошеле обнаружилось с десяток реалов, всего этого вполне хватало на первое время. «Весьма недурно» – подумал Перо, присоединяя королевского сборщика налогов к длинному списку освобождённых тем же образом истцов. В список входили: безымяный секуляризатор орденских земель, за ним некий знатный боснийский мусульманин, какая-то многочисленная община богомилов, отрицавшая частную собственность и благополучно её лишившаяся, взбунтовавшееся стадо крестьян, спаливших поместье своего господина, но на беду повстречавшее маневрирующего против турецких воинов рыцаря – сильно проредившего и ряды бунтарей и ряды турок. Список полагалось продолжить десятком-другим обманутых женщин, но и упомянутого вполне доставало, чтобы понять, отчего скромный дворянин из Боснии оказался в величественной испанской империи, над чьей гористой территорией никогда надолго не заходило солнце.

Глава 9. Конкиста – Тонто, один из них

Величественая картина гор со сверкающими на солнце вершинами казалась холстом живописца. Двигатель гудел ровно, джип без напряжения взбирался выше и выше. Вскоре миновали андские туманы. За ними открылись просторы высокогорных равнин. В первозданности воздуха зрение обострилось, и можно было рассмотреть ближайшие, изнурённые штормовыми дождями, вершины. Скопище облаков всевозможно тёмных оттенков придавало ландшафту мистичность.

Альберто выключил кондиционер и открыл окна. Настала пора привыкать – в Параноесе придётся провести долгие месяцы. Чуть погодя показались заросли гинкго билоба, профессор Пинто оживился.

– Вот они, наши союзники, – констатировал Хайме, – между прочим, потомки древних папоротников.

Альберто согласно кивнул:

– Я пробовал цветочный настой ещё в студентах, заметно активизирует память.