День затмения

– Не верь.

– А я и не поверил.

– Но, однако же, решил проверить.

– Так если вся контора гудит! Малянова академик вызывал, Малянову филиал дают, Малянов уходит…

– Все правильно, Захарыч, но я отказался.

– Ну и дурак.

– Тебя не спросили… – сказал Малянов и повесил трубку.

Он стоял в ванной и ждал. Смеситель трясся, грозно рычал, хрипел, плевался брызгами. В ванне воды не было и наполовину. Водопровод в последний раз заворчал на весь дом и затих окончательно.

Тогда Малянов нагнулся над ванной и принялся ополаскиваться. При этом он брызгался и рычал – почти как водопровод. Пока он вытирался обширным полотенцем, в комнате опять зазвонил телефон.

– Это родильный дом? – нарочитым басом спросил Малянов у полотенца и сам себе ответил тоненьким голоском:

– Нет, это зоологический магазин. – И снова басом: – А можно у вас купить красные кровяные тельца? – И снова пискляво: – Нет, у нас в продаже только желтые, синие и зеленые…

Не помогло. Телефон надрывался. Широко шагая, Малянов вернулся в комнату и схватил трубку. Сыроватые его волосы сбились в косматый колтун, и он стал похож на толстую, не совсем нормальную ведьму.

– Вторая образцово-показательная психиатрическая клиника! – объявил он и, поскольку трубка молчала в ошеломлении, добавил: – В чем дело, клиент? Сообщите ваш адрес!

– Дима, это ты? – осторожно осведомился низкий размеренный голос.

– Да… Это кто?

– Вечеровский. Здравствуй.

– Тьфу ты, дьявол! Извини, Фил. С утра, понимаешь, наяривают…

Раздался звонок в дверь – длинный и настойчивый.

– Ч-чер-рт! С цепи сорвались, ей-богу! Подожди минутку, Фил, теперь в дверь наяривают…

– Дима! Стой!..

Но Малянов уже бросил трубку на стол в груду бумаг, а сам устремился в прихожую.

– Дима, алло. Дима, Дима, алло. Дима… – монотонно повторяла брошенная трубка.

На кухонном столе возвышалась среди недопитых стаканов с чаем внушительная картонная коробка, обклеенная тонкими полосками липкой ленты. Из-за коробки выглядывал плюгавый мужичонка в кургузом пиджачке неопределенного цвета, небритый, потный и несчастный видом. Он искательно улыбался и протягивал Малянову обширные квитанции, переложенные фиолетовой копиркой. Малянов квитанции отвергал.

– Ты способен понять, отец, что я ничего не заказывал? – втолковывал он плюгавому.

– Ну, может, жена заказывала… – лепетал плюгавый.

– Нет у меня жены! Два года, как нет! И денег у меня нет и никогда не было – такие заказы делать!

– Так денег же и не надо! – оживился плюгавый. – Заплочено!

И точно, наискосок по квитанциям шла большими фиолетовыми буквами надпись: «Оплачено».

– Отец! Это ошибка какая-то!

– Не может быть никакой ошибки. Распишитесь вот тут…

– Отец! Из своего кармана вложишь!

– Расписывайтесь, расписывайтесь…

Малянов расписался, и плюгавый тотчас выхватил у него из рук квитанцию и упрятал ее за пазуху. Потное лицо его выражало теперь полнейшую растерянность – он словно перестал понимать, где находится, почему и зачем. Он воровато оглядел кухню, втянул голову в плечи и принялся пятиться, глядя на Малянова исподлобья.

Малянов тоже оглядел кухню, но ничего особенного в ней не обнаружил.

– Гос-споди… – слабо проскрипел вдруг плюгавый и опрометью кинулся вон. Ахнула входная дверь, что-то просыпалось за обоями, и стало тихо.

– Ну и денек, – сказал Малянов и посмотрел на коробку.

– Оказывается, коробка успела за это время покрыться инеем. Иней неестественно сверкал на солнце, над коробкой дымился парок. Малянов решительно разорвал картон и, выкативши глаза, извлек на свет громадный полиэтиленовый пакет с глубокозамороженным вареным омаром, пламенеющим красно-коричневым панцирем.

Малянов грохнул на стол окаменелое членистоногое, схватил квитанцию и принялся заново изучать ее.

А день потихоньку катился на убыль, но солнце стояло еще высоко. Воздух над городом раскалился до предела. Все живое замерло, расползлось, попряталось…

По кривым узким улочкам старого города, мимо раздражающе, ослепительно белых глинобитных домиков, пыля брезентовым верхом, катился грязно-зеленый УАЗ-469, в просторечии именуемый «газиком».

Очередная улочка вывела его на довольно широкую дорогу, и по сторонам пошли новые здания – дома, выстроенные в период так называемых архитектурных излишеств, и странные дома в восточном стиле – рядом с ними особенно нелепо выглядели серые корпуса производственных зданий с блеклыми разводами на глухих бетонных стенах.

Коротко остриженный лопоухий мальчишка-шофер переключил скорость, и газик, завывая коробкой передач, резво покатился в гору. Выскочив на холм – город сверху казался совершенно покинутым, – шофер лихо заложил вираж, и машина на хорошей скорости понеслась под уклон… Поворот, еще поворот, открылась новая улица, уставленная однообразными аккуратными пятиэтажными домами, у подъезда одного такого дома газик затормозил.

Пассажир распахнул дверцу и неторопливо выбрался наружу, стараясь не слишком испачкаться о пыльный борт. Он был высок ростом и вообще обширен во всех своих измерениях. Все у него было крупное, массивное – руки, ступни, мясистое грубое лицо, изуродованное старыми шрамами и ожогом.

Он осторожно огляделся – довольно странное движение, совсем, казалось бы, этому человеку не свойственное, – и скользнул взглядом по фасаду дома. В окне второго этажа виднелся Малянов, сидящий на подоконнике. Седой человек приветствовал его, поднявши растопыренную пятерню, Малянов с готовностью ответил ему тем же.

Он сидел на подоконнике. Солнце уже ушло в другую сторону дома, и шторы теперь можно было раздернуть. В руке Малянов держал гигантский бутерброд, пышно разукрашенный зеленью. Зелень торчала во все стороны, и, откусывая от бутерброда, Малянов погружался в эту зелень, как лошадь в сено.

– …Представляешь? – говорил он, не переставая жевать. – Моам? Муам… И причем жратва первоклассная! Омары, например. Кстати, ты не знаешь, что с омарами делают?

Сидя в единственном кресле, его внимательно слушал Филипп Вечеровский, элегантный, как дипломат на приеме, в великолепном костюме, ослепительной сорочке… галстук единственно возможной расцветки… запонки… в руке трубка, и, разумеется, не какое-нибудь там ширпотребовское барахло за три пятнадцать, а настоящий «Данхилл» с белой точкой. Бледное вытянутое лицо его было непроницаемо спокойно, белесые ресницы помаргивали.

– Знаю, – сказал он, и это прозвучало, как приговор.

– Это я и сам знаю, – сказал Малянов. – Но как его приготовить? Он же, подлец, глубокозамороженный…

За окном Малянов видел лопоухого мальчишечку-шофера и седого человека с изуродованным лицом. Они стояли возле газика и разговаривали, причем седой поминутно и очень неумело озирался по сторонам. Оба – в черных мешковатых костюмчиках и в старомодных бобочках с отложными воротничками. Седой держал в руке объемистый кожаный портфель.