Не обожгись цветком папоротника

– Я слышала, что он её когда-то спас, когда её кобыла понесла, – предположила Тиша.

– И что? – возмутилась Ярина. – Ну, может, и помог ей когда-то. Но ведь это ничего не значит?.. Или значит? – Ярина встревожено села на своей лежанке. Сон как рукой сняло.

Но на это никто из сестёр не знал ответа.

– Ох, и красивая же эта Агния, – вздохнула Тиша чуть завистливо. – Вот бы мне такой стать… Хотя, нет, не совсем такой. Ну её. Странная она какая-то. Хотя и красивая. Но уже старая. Ей же девятнадцать лет. Вот и ты, Василиса, скоро станешь старой. Тебе надо срочно подумать, как поймать жениха. Я, если до семнадцати лет не выйду замуж, со стыда сгорю. Ещё не хватало, чтобы обзывались седой макушкой.

– Ну и пусть обзываются. Уж лучше одной быть, чем с кем попало, – Василиса в этом нисколько не сомневалась.

– Ты что? Одной быть – стыдобище какое. Вон тётка Лябзя бегает к бабке Власе до сих пор, женихов привораживает.

– Тиша, – тут уж обе сестры возмутились, – да откуда ты всё это знаешь?

– Знаю, – промолвила она загадочно. Не сдержалась и добавила хвастливо, – я много чего знаю. Вы бы удивились.

– Ага, как сорока на хвосте таскаешь сплетни, а правда это или кривда – и сама не ведаешь.

…В горенке ещё долго продолжались девичьи разговоры.

А перед рассветом, когда тьма особенно властвует над миром, вдоль тына медленно пробиралась баушка, пытаясь нащупать ворота. Ага, кажись они! Баушка поискала щеколду – не разобрать, вроде открылись. Раздался страшный, как ей показалось, предательский скрип. Баушка недовольно поморщилась. То не скрипели, а то во удумали. Теперь весь двор разбудят. Но, вроде, всё тихо. Где-то лениво гавкнула собака и замолчала. Баушка двинулась дальше. Ничего не видать. Но ведь она здесь ходила-выхаживала вдоль и поперёк целыми днями. Почему ж сейчас всё кажется непонятным и незнакомым? Знать, дворовой сердится, вот и водит её какими-то закоулками, не даёт найти вход в дом. Дворовой у них был со сложным характером, он шуток не любил. Баушка торопливо стала обещать ему чуть свет принести гостинец. Что дворовой любит? Ну, вкусное, само собой, кто ж от вкусного откажется? А ещё гребешок. У баушки есть один, жалко, что он от старости совсем беззубый стал. Но она у девок возьмёт. У тех много. Ага, вот и дверь. Правда в сарай, похоже. Но ничо, в сарае спать ещё и лучше. Баушка нащупала ногой солому. А ктой-то храпит тут? Неужто Хрюня? Баушка улеглась на солому, рядом лежал чей-то тёплый бок. Хотела пощупать основательно, но потом решила, что и так сойдёт. А то ещё переполох получится. Мало ли какое животное можно спугнуть в ночи. Уже засыпая лениво подумала, что очень уж храп громкий, не разгадаешь чей…

Это хорошо, что на рассвете молоденький солнечный луч заглянул в щель сарая, увидел баушку и засветил ей прямо в глаз. Баушка недовольно открыла глаза, а потом долго моргала, пытаясь понять, где она проснулась. В сарае. Но эта информация её никак не могла успокоить. Сарай-то не ихний. Что, она свой сарай от чужого не отличит? Рядом по-прежнему раздавался мощный храп, и ей на ногу закинулось что-то тяжёлое. Баушка замерла, но глазами закосила, разглядывая местность. Батюшки, дед Вихор! И эта его нога на ней. Да как же она так ошиблась? Не те ворота, не тот двор, и дед самый неподходящий.

Дед Вихор с молодости ей проходу не давал, нравилась она ему, а теперь люди засмеют, скажут, бабка на старости лет сама к мужику легла.

Баушка змеёй стала выбираться из-под деда…

Немного времени спустя, перепуганная старушка торопливо входила в свои нескрипучие ворота.

23 ГОД НАЗАД

С тех пор, как угасли последние надежды, что Хыля когда-нибудь снова станет на ноги, в доме к ней отношение изменилось. Она стала ненужной обузой. Какое-то время все надеялись, что девочка умрёт, но она жила.

Не раз слышала Хыля восклицания многочисленной родни, с недобрыми пожеланиями. Особенно тяжело было слушать проклятия матери. Хыля каждый раз сжималась от слов: «Чтоб тебя леший забрал». Но до поры до времени эти слова говорились невнятно. Нерешительность не давала им обрести страшную силу.

Хыля старалась как можно больше пользы приносить в работе по хозяйству. Она научилась прясть, ткать, шить одежду, ухаживать за скотом, но не всё получалось.

Однажды Кисеиха велела дочери поставить глиняный кувшин с молоком на стол. Стол был высок, а кувшин наполнен до краёв. Хыля сомневалась, что у неё получится это сделать, но возразить матери не смогла, боялась вновь услышать попрёки в дармоедстве.

Хыля подползла к столу с кувшином. Это у неё хорошо получалось. Надо только поочерёдно то самой передвигаться, то кувшин переносить. А вот дотянуться до высокой доски стола, держа кувшин обеими вытянутыми руками, опираясь на неработающие ноги, было страшно. Ведь, не получится же.

Кисеиха в это время с раздражением орудовала ухватом у печи, поглядывая на дочь. Хыля нерешительно покосилась на мать, может, попросить о помощи. Но нет, вон как хмурые брови сошлись к переносице. Лучше самой попробовать.

Хыля изо всех сил вытянулась, вот уж дно кувшина одной стороной зашло на стол, ещё бы немного. Но тут молоко выплеснулось прямо в глаза девочки, она резко дёрнулась, и кувшин полетел на пол.

С ужасом глядела Хыля на глиняные осколки и растекающуюся белую лужу. Она боялась поднять голову. Потом подошла кошка, стала лакать неожиданное угощение, а тягостная тишина всё длилась и длилась. Наконец, Хыля посмотрела на мать. Глаза Кисеихи казались белыми, столько в них была ярости. Чётко и медленно она произнесла страшные слова. На мгновение дрогнуло сомнение во взгляде. Дрогнуло и пропало. Кисеиха проговорила фразу до конца и вышла во двор. Хыля похолодела. Теперь ничего нельзя было изменить. Мать только что отдала её лешему.

24 ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

Вот уж прошло несколько дней, как вернулся Еремей. Василиса видела его пару раз, но всегда что-то мешало, а ей очень хотелось расспросить его о путешествие и о волке. Тогда в лесу ей понравилась его доброта и спокойствие. И после она думала о нём, даже немного волновалась.

Случай помог им поговорить в разгар сенокоса. Сено тогда косили на дальнем лугу, поэтому поехали всей семьёй на несколько недель с ночёвками. Случилась нужда в хлебе и белье, отец и послал её, как добрую наездницу, в селение. А по дороге её нагнал Еремей. Тоже в седле.

Оставшуюся часть пути ехали неспешно, рядом.

Еремей рассказал, что увёл волка далеко от людей, в глухие места. То, что свободная волчица выбрала его четвероногого товарища, хороший знак. Будет волчья стая, волчья семья, а рядом с селением его держать нельзя, худо будет и селению, и волку.

Еремей увлёкся, рассказывая о волчьих повадках, о том, какие они умные и отважные. Василиса только дивовалась, даже дед столько о волках не знал.

– Волки, если нашли друг друга, то это уже на всю их волчью жизнь. И главным в стае бывает не только вожак, но и волчица. Когда волчица спит, волк её охраняет, – закончил Еремей свой рассказ.

– Откуда ты столько знаешь?

– А ты не слышала разве мою историю?

– Я слышала про волчью лапу.

Еремей промолчал. Василиса смутилась, постаралась исправить положение.

– Но, наверное, это напрасные разговоры. Да и от кого пошли эти слухи – тоже неясно. Мать твоя, тётка Пыря молчит.

– Нет, не мать эти разговоры развела. Но слухи верные. Смотри.

Еремей слез с коня, сел на пригорок и стал разматывать онучу. Лошадка Василисы тоже остановилась, сама же девушка пребывала в нерешительности. Ей было страшно от неизвестности. Что она сейчас увидит? Волчью лапу?

Но нет, нога была обычной, только слишком белой, Незагорелой. Еремей, казалось, сам на мгновение замер в нерешительности, потом показал подошву. Василиса ахнула. На подошве ноги был чёткий рисунок волка. Голова зверя с оскаленной пастью.

– Что это?

– Сам не знаю, – Еремей стал обуваться. Василиса ждала. Через какое-то время они вновь продолжили путь.

– Что я про себя знаю? Да, почти ничего. Знаю, что четырнадцать лет назад меня, младенца, принесла на руках неизвестная женщина. Кто она? Моя мать? Её никто не видел, не говорил с ней. Она ушла с волхвом. И пропала. Может быть, она умерла? Волхв молчит. Но я слышал, что в той стороне, между востоком и севером, – Еремей махнул рукой, показывая направление, – живёт племя людей, и они называют себя волками. Когда-нибудь я дойду до них.

Василиса и Еремей посмотрели в ту сторону. Леса, леса, леса тянулись к горизонту. Там, в неведомой дали неведомые тайны. Может быть, одну из них им удастся узнать.

25

– Тять, а мы будет птичек выпускать? – первой не выдержала Тиша.

– Будем, сейчас и пойдём, зови всех, – Ивар взял клетки и пошёл во двор.

Птичек было немного, по количеству людей в доме, и ещё одна, случайно попалась, оставили про запас. Во дворе собралась вся семья. Ивар доставал по одной и передавал сначала в жадные и нетерпеливые ручонки младших детей, потом в не менее жадные и нетерпеливые, но скрюченные от старости ручонки баушки, затем – старшим. Напоследок, двух красавцев щеглов оставил себе и жене.

– Айка, смотри не прижми сильно, а то удушишь. Легонечко.

– Ти… ти, – лепетал Айка, и так сжимал жаворонка пальцами, что было ясно, если не поторопиться, птичке будет конец.

Василиса задумчиво смотрела на свою синичку. Маленькая головка с чёрной шапочкой и белыми щёчками нервно вертелась из стороны в сторону. Василиса поднесла её к своим губам, а потом подбросила вверх. Без слов.