Девочки. Повести, рассказ

– Ох. – Надя вздохнула глубоко. – Испугались, вот и бросили. А ты бы дак сразу всё сообразил?

– Да просто не по-братски это, гадом буду, Лёха всё-таки свой.

– Слышь, ты давай свой базар фильтруй! Сам-то по какой статье сидел? Чё ты меня тут совестишь?

– Да я по малолетке, за хулиганство, Надь, чё салагой-то не сделаешь!

– Ну и хорош мне тут суд устраивать.

– Да я ж не тебе, Надь…

– Всё, Валь, не мучай меня, иди, а!

– Понял, Надь, понял, пошёл.

«Забодал! А может, оно и лучше, этот сейчас разнесёт по деревне, пусть думают», – решила она.

На следующий день всё закрутилось так быстро, что Надя не успевала понять, что делает, когда и зачем. Будто само всё складывалось: на работе отпуск дали без разговоров, Валерка взял отгулы и мотался с ней, куда скажет, брат съездил в милицию, отвечал, как договорились, на вопросы следователя – придраться было не к чему.

Тяжелее стало, когда забирала Алексея. Это было в среду, в день похорон. Она зашла в морг, увидела его лежащим на каталке, замерла. В обморок не упала, но будто оцепенела. Санитару пришлось дважды её окрикнуть и дать понюхать нашатырь. «Как же быстро всё, как же быстро…», – думала она.

– Гроб забивать гвоздями, дамочка?

– А! Что?

– Гроб, говорю, забивать или так пока оставим?

– Не надо, ещё же прощаться будут.

– Кто вас знает. – И санитар со своим помощником и мужиками, сослуживцами Алексея, которые взялись помогать, загрузили гроб в ЗИЛ.

Подъехали к дому где-то в час дня. Народу много, очередь растянулась почти на два дома. Гроб сняли с машины, поставили на табуретки, которые кто-то заботливо вынес на улицу. Надя, опустив глаза вниз, быстро зашла в подъезд, поднялась в квартиру, она оказалась открыта, не увидев никого, села на кровать, на половину Алексея, посидела немного, переоделась в черное и вышла, встала рядом с детьми и с Любой. Лицо у неё было серым, осунулось, щёки впали, глаза будто стали ещё больше. К ней никто не подходил, только дети, мать, жена брата и Валет. Младшего сначала не хотели брать, Надина мать не пускала, говорила «рыбенок ишо», но в последний момент Надежда решила, что врать больше не будет и «пусть парень видит жизнь».

Здесь же был местный участковый Виктор Палыч. Надя настойчиво попросила его прийти, боялась: вдруг что. Много злости слышала вослед, когда шла по деревне. Может, из-за этих же пересудов она позвала из ближайшей воинской части небольшой оркестр. Чтобы не говорили, что она поскупилась на похороны и не любила мужа.

Сейчас, когда цветы и венки окружали мужа, она совсем не могла на него смотреть. Чувство стыда, жалости и страха не проходило. Уже ничего не поделаешь, но так изводило её то, что можно было всё изменить, не пойти туда на берег, не брать ружье, не стрелять. Сколько этих «если бы» крутило душу. Почему именно ей так не везет? Почему с ней такое?

Когда закрыли гроб и начали ставить на машину, взяли и понесли как-то не так, головой вперед, что ли. Все загалдели, мол, неправильно заносят, надо ногами вперед. Заспорили, закричали, потом всё-таки начали его поворачивать прямо на руках, в воздухе, «как следоват» и чуть не уронили. Одна из соседок заорала во всё горло: «Чё делаете-то, только и успевам друг друга до кладбища донести – один за другим, мрут, а всё делят!» Тут заиграл оркестр и спорщики утихли. Гроб поставили на машину, там уже были лавки и накиданы пихтовые ветки. Процессия тронулась, ветки полетели на дорогу. Первая шла Надя с родней, чуть поодаль остальные. Дошли до своротки на Николаевку и, как повелось, пересели на машину, рядом с гробом. Кто не вошел, а народу было уйма, поехали в автобусе и в вахтовой машине, которые выделили с «энпээски».

Приехали на кладбище, уже спокойней, без ругани спустили гроб с машины, заколотили его и стали опускать в землю. Снова заиграл похоронный марш, бабы заголосили, мужики стояли, склонив головы. В какой-то момент музыканты так высоко увели мелодию, что стало особенно тоскливо на душе, и кто-то из толпы выдал: «Лёшенька, милый, как же ты, такой молодой!» И тут же до Нади долетело: «Угробила мужика, сука! Чтоб ты сдохла, тварь!» Она дернулась на крик, но мать остановила: «Пущай подавятся своей желчью, не лезь!»

Надя вспомнила сон со змеями, который снился накануне, очень похожее чувство она испытала и сейчас. «Вот они, змеи, заползали, ждут, когда бы укусить побольнее. Хорошо ещё, что у Лёшки родни нет, съели бы меня тут скопом».

Надя поискала глазами участкового, не нашла, стук земли о крышку гроба её отвлек. Она кинула свою горсть, плакала и смотрела на падающую землю, как над могилкой возвышается холмик и на него ставят железный памятник со звездой, сваренный мужиками с нефтянки наскоро, но добротно. Рядом с ней стояли те, кто ненавидел её и любил его. Она вдруг четко поняла эту разницу и то, что теперь трудно будет жить как прежде и придется ещё долго отмаливать прощение.

– Лю-юб, – успела она подать подруге знак, и та уже протягивала ей ватку с нашатырем, припасенным заранее.

– Мамочка… – Олежка встал ближе.

Дети вообще старались не задавать лишних вопросов, не беспокоить её всё это время до похорон, повзрослели. Были рядом и по-своему, тихо, переносили горе. Олежка стоял и всхлипывал.

– Ничего, сынок. – Она присела на какой-то ящик.

– Ага, конечно, так я ей и поверила. – Люська, не скрывая ненависти, хорохорилась перед собравшимися.

– Поминки в школьной столовой. Надо помянуть по-человечески, – отрезала сухо мать Нади, когда всё закончилось. Люба и Оксана стали звать всех, кто был рядом и кто уходил.

Некоторые ещё глазели, чего-то ждали, но, так ничего особенного и не увидев, пошли садиться в автобус. Надя, когда осталась с детьми и парочкой особо любопытствующих, наклонилась к могилке, поцеловала её, прошептала: «Прости меня!» – и пошла к машине, Сережа и Олежка побрели следом.

На поминки пришло немного. Все, тактично и не договариваясь, обходили тему убийства, говорили, какой молодой был Лёха, вспоминали его заслуги и свои истории, связанные с ним. Надя посидела немного, выпила со всеми рюмочку, извинилась и пошла домой, сказав, что ей нехорошо. Мальчишки и Люба собрались с ней.

– Через три дня у Лёши день рождения, вы помяните, – попросила Надя.

– Иди, иди, помянем! – убедила её мать.

Видя, как Егор тоже тяготится сидеть за общим столом, Оксана отправила его домой, к детям.

Они со свекровью остались хозяйничать.

На следующей неделе Надю вызвали в милицию. Брат предупредил, что её могут спросить о стороже, который вроде как видел тех, кто шел с берега. У Егора получилось стоять на своем, и она решила делать так же.

Допрос прошел ровно. Разве что, когда Иванейко спросил, не её ли сына видел сторож и нет ли у неё близких отношений с обвиняемым, она не готова была отвечать, но её природная хватка и смекалка победили, и Надя, не поколебавшись, заверила, что сыновья были дома, а с Дмитрием Прудиным они просто дружили.

Она опять флиртовала с капитаном. Да и Максим Василич смотрел на неё так призывно, что и стараться долго не пришлось, он сам напросился к ней в гости. После этого Надя почувствовала, что дело сойдет на тормозах, и глубоко внутри порадовалась, но вида не подала. Понимание, какой ценой далась эта радость, сделало её угрюмой. Не случись всё это, не надо было бы и радости такой. В мозгу стучало: «Ничего, это с каждым может случиться», с этим мыслями и села к Валерке в машину, не проронив ни слова до самого дома.

Через некоторое время её снова вызвали к следователю. Появились новые обстоятельства. Кто-то позвонил в милицию и рассказал, что видел, как после проводин они: Надя с мужем, Дима и Егор пошли куда-то вместе. Но она настаивала на своем – никуда ни с кем не ходила, тут же пошла домой спать, дети были дома. К тому же свидетель не захотел открыть имя и дать показания. И в милицию, проверив алиби, её больше не вызывали.

Первое время пришлось очень трудно. Самое тягостное было пройти по посёлку и ехать в рабочем автобусе. Все будто объявили ей бойкот. Если кто-то и разговаривал, то сухо или один на один, без свидетелей. Да ещё Гришка, двоюродный брат, у которого гуляли на проводинах, жена его и те, кто был не в курсе, приезжие, командировочные, да семья Кузиных, которые тоже были неместные и смотрели на всё происшедшее не так, как другие.

Степан Андреич, глава семьи, встретившись как-то на работе, подбодрил её: «Держись, Надежда, всякое бывает в жизни! Алексея не вернешь, а жить надо!» Она посмотрела на него, как на отца или как на кого-то очень близкого. Хотя родной-то отец вломил бы ей за это, мало не покажется, а этот поддержал. Так захотелось прижаться к нему, стать маленькой, рассказать, что она не хотела ничего такого, что она обязательно исправится, но она только пробубнила: «Спасибо, Степан Андреич!» – и пошла по делам.

Третьи похороны и правда были. Умерла старушка на окраине Николаевки, ей уже было почти девяносто, говорят, по старости и умерла, легла спать и не проснулась.

Прошло почти два месяца. Наде пришла повестка в суд. Не отвертеться, надо ехать, снова вспоминать это проклятое июньское утро, видеть всех, кто знает и не знает, смотреть в глаза. Вот этого она не хотела больше всего. Да что они понимают? Как им объяснить, что она пережила? Сколько укоров сама себе послала, решила всё же, что уедет из села, потом вспомнила о работе, подумала, где она ещё такое место найдет, да и не уедешь от себя никуда. И она осталась.

Нет, не с каждым это может случиться, а только с ней. Она не такая, как все! Бесшабашная, сумасбродная, дурная. Не может она жить по-другому, не интересно ей по-другому, без куража. Хотя всё время до суда маршрут у неё был один – работа, дом. И совсем не до куража было. Иногда заезжал Валерка, распивали бутылочку, он оставался на ночь. Ей даже нравилось, что не надо прятаться и никто не следит, и дети гостили у родных, под Свердловском.

Но поехать пришлось, Валерка привез её и исправно ждал у здания суда. Пока Надя стояла в коридоре, ожидая своей очереди, мимо проходило много народу, но она, словно не видела никого, собралась вся в комок и ни на кого не обращала внимания.

Суд шел своим чередом. В зал привели бледного и заросшего щетиной Диму. Свидетелей вызывали одного за другим, пригласили и Надю. Она зашла в зал заседаний с высоко поднятой головой, хотелось хоть как-то защититься от едких взглядов и язвительных фразочек односельчан. Да ещё Люська приперлась. Ух, как дала бы ей Надя сейчас по харе!

Смотреть на Диму не могла, и туда, где сидели его родители, голова тоже не поворачивалась. Ещё дома они с Егором на все вопросы судьи договорились отвечать то же, что и в отделении. Казалось, что всё шло спокойно и обычно, но держалась она из последних сил.

Нельзя показать, что ей плохо и невозможно быть спокойной. Мужа нет, Димка – за решеткой, а сын навсегда запомнит тот выстрел. Она стояла посреди серого, пропахшего ненавистью зала и тупо повторяла одни и те же фразы. Опрос свидетелей закончился, адвокат и прокурор сказали свои речи. Осужденному дали последнее слово. Он молчал несколько секунд, потом проговорил:

– Надя, замуж не выходи, приду, поженимся! – Вот такой зачитал ей Димка приговор. – Мам, не переживайте, я вернусь! – Он посмотрел в сторону родителей, улыбнулся своей обычной улыбкой и больше ничего не сказал.

Судьи удалились на совещание. Это ожидание было особенно тягостным. Но оказалось, что самое страшное, это когда зачитали приговор. Девять лет! Диме дали девять лет! В зале ахнули, кто-то заплакал, кто-то вскрикнул.

– Суд окончен. Все свободны, – раздался голос секретаря суда.

Пошло движение, люди поднимались с мест, кто-то так и не садился со времени объявления приговора, родители сидели.

– Я дождусь тебя, Димочка, слышишь! – сама от себя не ожидая, крикнула Надя.

– Слышу, – тихо ответил он в ответ.

– Не положено, – ткнул его в спину конвоир.

– Сука блудливая, довела парня! – вдруг заорал отец Димы и пошел прямо на Надю.

Она испугалась, кинулась в сторону, потом, сообразив, подбежала к милиционерам, которые стояли поблизости. Дима что-то кричал отцу, но его уже уводили из помещения. Люба и Егор подбежали к Наде, два милиционера встали между ней и отцом, говорили тому, чтобы он успокоился. Один из милиционеров, быстро подскочивший к ней, показал выход на улицу. Надя, уходя, ещё кричала вдогонку, пыталась что-то объяснить отцу, но милиционер силой вытолкнул её из помещения.

– Бегом отсюда, уже вон толпа собралась! – только и успел крикнуть он.

Она, ничего не соображая, выбежала из здания.

– Заводи машину, погнали! – рявкнул Егор, подбежавший вперед, и они с Любой прыгнули на заднее сиденье. Валера же, уже увидев, что они бегут к машине и без того, включал зажигание и нажал на газ.

Надя заскочила в легковушку почти на ходу, и они рванули. Всю дорогу она проревела. Её не останавливали. Хорошо было уже то, что она не видела, как смотрели вслед машине выбежавшие зеваки, не слышала, как матерился на чем свет стоит отец Димы.

Вечером, через неделю после суда, к ней зашла Ирка, хотела поддержать, расспросить у подружки, чё да почему. Они посидели, выпили полбутылки красного, разговор не клеился – не хотела Надежда ничего говорить, забыть хотелось, а тут опять, снова да ладом. К тому же она не хотела слушать о том, какая подруга счастливая от того, что снова выходит замуж и как у них всё классно с Эликом, так она его ласково называла, какой он в постели, как он любит её детей, какие кольца они хотят купить. Не было сил радоваться. Так и ушла Ирка ни с чем.

Потом до неё дошли слухи, будто Ирка решила, что Надька ей завидует и сама не прочь переспать с Эликом. Она, конечно, не поверила, но, когда её не позвали на свадьбу, психанула, решила, что сильно жирно им будет её присутствие. И если до этого они с Иркой ещё худо-бедно трещали по телефону, то теперь, встретившись, даже не здоровались.

Ещё через несколько дней, пока дети ещё гостили у родни, к Надежде в гости приехал капитан Иванейко, но это был уже неофициальный визит.

– Слыхала, чё в Москве творится? Революция! Наш Ельцин – главный! – начал он с порога, ставя бутылку коньяка на стол.

– Не знаю, что и думать, говорят, танки у Белого дома, – сухо ответила Надя, запахивая халат.

– Ну, ну, не расстраивайся, твоя милиция тебя бережет. – Он снял ботинки и полез целоваться.

«Прямо как Лёша», – подумала она.

05.09.2014 г.

Когда Димка сидел в тюрьме, умер отец его, Петр Иваныч. Он сильно заболел тогда, после суда, ещё годик продержался, потом слег и больше не вставал. На воле Димку-бедолагу ждало ещё одно печальное известие. Ему хоть и писали, но он не верил: Надя вышла замуж за Иванейко. Капитан стал майором, частенько поколачивал жену.

В деревне сначала радовались, мол, «вот тебе, погань, за всё», но потом, когда всё чаще видели её с фингалами под глазами и синяками на руках, стали жалеть, сменили гнев на милость, «приняли в свои ряды» и даже советовали уйти от этого урода. Развода новый муж не давал, грозил, что поднимет дело, найдет к чему прикопаться и посадит её, запретил видеться с Димкой, да и сама Надя избегала встреч.

Первое время, чаще ночью, когда не спалось и никто не видел, Димка прогуливался около её дома, приходил под окна, чтобы хоть так побыть рядом. Часто слышал её голос и как она подпевала магнитофону вместе с любимой Аллегровой. Только теперь песня была новая, но ему она нравилась: «Я тебя отвоюю у всех других, у той одной, ты не будешь ничей жених, я ничьей женой…» Он даже купил себе такую же кассету.

Долго он ждал, что любимая женщина одумается, позовет его, что они будут вместе и всё будет как прежде. Однажды, на каком-то общем сельском празднике, они столкнулись лицом к лицу, он поздоровался от неожиданности, а она вскрикнула, потом резко притворилась, что подвернула ногу, вокруг собрались люди, и ему пришлось быстро уйти.

Больше встречи «с любимой» он не искал. Понял он, о чём говорила мать про Надежду и про то, о чем он грезил в тюрьме, не произойдет никогда и ждать больше нечего. Успокоился, зажил своей жизнью, располнел, как отец, и всё чаще стал ходить на охоту и рыбалку. Потом нашел женщину, спокойную работящую, внешне немного напоминавшую Надю. Женился, у них родилась дочь, они переехали в новый дом, в другом районе деревни, взяли с собой мать, Екатерину Андреевну, не по годам постаревшую и ушедшую из школы.

Через пять лет после того, как Дима вернулся, Надежда разошлась и с майором, но так и продолжала шарахаться от Димки, как чёрт от ладана. А вся её бешеная авантюрная «карусель» с мужчинами, выпивкой и гулянками снова завертелась с той же скоростью, что и прежде, только она уже «пела песни» новому молодому мужу, который, как в деревне говорили, был «вылитый Лёшка Баринов».

Сыновья Сергей и Олежка выросли, переехали в Посьву, у них уже у самих были дети, но в гости к матери они никогда не спешили. И хотя «бабушка Надя» щедро дарила подарки и хвасталась налево-направо внуком и внучкой, виделись они всё равно редко.

Егору дали большой коттедж в соседнем городке, где тоже была нефтеперекачивающая станция. Они семьей, как и мечтали, переехали туда и позвали с собой мать. Та никак не хотела уезжать, говорила: «Как же Надя тут одна?» – но на семейном собрании постановили, что дочь справится, а матери будет кем заняться: у Егора к тому времени было уже семеро детей. Мать с тяжелым сердцем, но всё же уехала к Егору.

Люба родила дочку, умницу и красавицу, перешла на более спокойную работу, в медпункт на нефтеперекачке, продолжала дружить с Надей, замуж так и не вышла. Спустя ещё какое-то время, майор Иванейко умер от рака легких. Надя на похороны не ездила, они с новым «Лёхой Бариновым» отдыхали в это время в Турции.