Девочки. Повести, рассказ

Марфа с Лизой переглянулись.

– Сколько? – спросила Лиза.

– Двадцать пять рублей… они вот там, в чемодане, лежали, со всей заначкой. А теперь их нету, – сказала Зоя расстроенным голосом. – Ума не приложу, чё и думать?

Лиза немного замешкалась.

– Танька, ты зачем деньги взяла? – снова, с напором, спросила она дочь.

– Я не брала! – вскрикнула Танечка жалостно.

– Как не брала? Вот же двадцать пять рублей у человека пропали, а ты нашла. У нас тут что, миллионеры живут, денег куры не клюют?!

– Да я не знаю! – Таня начала всхлипывать.

– Говори. Щас отец придёт, всем всыпет! – Мать подошла ближе.

– Мам, я не брала, они там валялись. – Танечка говорила уже сквозь слезы, голос дрожал и прерывался. – Я… поду-у-умала… что мо-о-ожно… подарки вам купила, угостить всех хотела… тете Марфе вон дала.

Соседка была готова уже сама расплакаться. Зоя же стояла и пыталась понять, что происходит.

– А голова у тебя на что, Танька? Откуда деньжища у нас такие, не подумала? Здоровая ж девка!

– Постойте, не ругайте её, она не специально же, да, Танюша? – начала Зоя.

– Не-ет. – Танечка ревела.

– Таня, у тебя остались деньги?

Танечка мотала головой.

– Да какой остались, она же простоды́рая! Поди последние десять рублей Марфе отдала. Жалостливая! Вот бери. – Лиза протянула Зое десятку, которая лежала на столе.

– Так, Лиза, девка-то не со зла. – Тете Марфе было жаль Таню.

– И то верно, вон, десять рублей уж есть. Что ты, Лиза, придумаем что-нибудь, хотя, кончено, ума не приложу, что делать? – Зоя успокаивала всех и заодно себя, беря деньги со стола.

– Вот и я не приложу… – глубоко выдохнула Лиза.

– Мам, я не нарочно! – Таня продолжала всхлипывать.

Зашел Колька.

– Матхена, мячик здо́хавский! Ой, – он увидел, что сестра плачет, – мам, а чё Матхена плачет? Ага, натвохила чёта?

– Коля, прекрати свое ехидство! – сурово сказала мать.

– А чё она хевёт?

– Ничё. Откуда у тебя мяч?

– Матхёна подахи́ла.

– Оспади, бож ты мой, ещё наказание! Ну, что тут сказать?!

– Я-то чё, я в мячик игхал!

– Ой, уйдите с глаз моих, и чтобы отцу пока ни слова! Ясно?!

– Ясно, – в голос ответили Таня с Колей и пошли в детскую.

– Сама буду говорить с ним! Умойся хоть, Коль, и припрячь мяч пока.

– Угу, – буркнул сын.

– Ох, знатьё бы, что так всё будет, я бы остановила её. Да что терь говорить? – продолжала сокрушаться мать.

– Ладно, Лиза, пойду я! Вам и без меня забот хватает. – Тетя Марфа встала со стула и направилась к двери.

– Ну, давай, Марфуша, не обессудь. Спасибо, что пришла. Сама видишь, как оно всё обернулось, теперь расхлебывать буду. Как Васе это всё говорить?!

– Да уж, Лиза, давай как-нить с ним осторожней там. Он ведь у тебя кремень.

– Да-а… Как получится уж. – Она вздохнула, предвкушая разговор с мужем.

Марфа ушла.

– Мам! – позвала её Таня.

– Чего ещё?

– А с папиным подарком что делать?

– Каким ещё подарком? Что ты ещё выкинула? Уж не знаю, веселиться или плакать?

Таня протянула маме новенькую бумажную коробочку с надписью «Электрическая бритва «Харкiв». Она аккуратно взяла, осторожно приоткрыла её, но сразу запечатала снова.

– Давай пока припрячем, Таня. Дорогая вещь, ещё расколотит. Не сейчас, ладно?

– Ладно. – Таня вздохнула и пошла в комнату.

– Ещё о пятнадцати рублях ему надо сказать, и вообще всё это как-то надо ему… Иди, Таня, – печально заметила мать и продолжила топить печь и готовить ужин.

Танечка побрела в детскую.

– Придумаем что-нить, Лиза. Я тоже хороша, положила деньги так, что даже дети нашли. Помочь что-нить? – подошла к ней Зоя.

– Не надо, я сама. Отдыхай.

Зоя ушла.

Часа через полтора на пороге дома появился Василий Николаевич. Лиза уже встретила Зорьку из стада, подои́ла её, дала молока теленку, свиньям налила похлебку да травы кроликам кинула. Увидев, что муж пришел без настроения, поняла, что туго ей сегодня придется, и решила не торопить события.

– Есть не буду! – рубанул муж и пошел в комнату. – Налей кали́новой, принеси мне! – Он во всей одежде, в какой пришёл, завалился на кровать.

– Что, Васенька, плохо? Мож, фельшера позвать? – подскочила жена.

– Ничё, потерплю, неси уже!

– Аха, я мигом. – Лиза налила настойки в его любимую рюмочку-мензурку из толстого стекла.

Настойку эту он каждую осень исправно делал сам из ягод калины, что росла у них в палисаднике, перед окнами. Чтобы не испортился напиток, да и всё скоропортящееся, в том числе и молоко, хранили в погребе, во дворе. Она сходила, принесла мужу небольшую бутылочку кали́новки, тот лежал, не шелохнувшись, и постанывал.

– Вась, что, нога? – Она протянула напиток.

– Ой, Лиза. – Он, привстал, взял его, выпил. – Не спрашивай, налей лучше ещё.

Она хотела было возразить, но вспомнила, какой разговор предстоит, и покорилась – может, добрее будет. И правда, лучше не спорить сегодня. Да и давненько он не приходил в таком настроении. Видно, опять мучает его проклятая нога.

– Лежи, Вася, лежи! – сказала она и протянула вторую порцию настойки. – Потом поговорим.

– Да, потом… ужинайте без меня!

– Конечно, Васенька. – Она забрала рюмку. – Чё это я. Ты лежи. – Лиза ушла на кухню.

Через некоторое время до неё донеслось:

– Почты не было сегодня?

– Не, завтра вродь должна, – ответила она мужу. Мысль о предстоящем разговоре не давала покоя: «О-хо-хо, знатьё бы, что так всё будет, подготовила бы его. А теперь как оно пройдет? Да чего уж, семь бед один ответ».

Она зашла в детскую, Колька возился с машинкой, Танечка слушала Зою, которая сидела рядом и читала ей книгу. Мать сказала, что отцу плохо и чтобы они были потише, а она, мол, пошла накрывать на стол и скоро всех позовёт.

Чуть позже почти в тишине они и поужинали. Лиза переживала, что отец услышит, и всё время просила всех говорить меньше. Впрочем, они итак вели себя тихо, кроме Кольки, который сегодня много кривлялся. Танечка сидела виновато, ела медленно, без аппетита. Брат всё задирался: то в тарелку ложкой залезет, то от её хлеба отщипнет кусочек.

– Коля, отстань от сестры!

– А чё она молчит?

– Я ж тебе сказала, что отец болеет, нет же, ты за своё. Таня вон не шумит и ты давай угомонись!

– Да она тока сёдня молчит.

– Цыть! Всё он, чи́сто, знает.

– Мам, я не хочу больше. – Таня отодвинула тарелку с гречкой, не съев и половины.

– Оставь. Пряники будешь с молоком или с кака́вой?

– Не, мам, я пойду.

– Иди уж! – Мать махнула рукой.

– Матхёна не ест, я тоже не буду! – заканючил Колька.

– Сядь и доедай!

– Спасибо, Лиз, давай, я посуду помою. – Зоя закончила ужин и вызвалась помочь.

– Да не надо, я сама. Ещё сви́ньям заодно на утро наведу́.

– Ладно, но в следующий раз – я!

– Успеешь ещё наро́биться, Зой.

– Пойду тоже лягу пораньше, устала сегодня чё-то.

– Иди, иди. Мне ещё с Васей говорить.

– Может, и я с тобой?

– Не, вы там сидите, не высовывайтесь. Мы сами тут. Кричать будет, так уж помолчите. Посмотри за ними там.

– Знамо дело, выученные уже.

Все разошлись. Лиза принялась мыть посуду, и только разложила тарелки по местам, присела с полотенцем в руках, зашел муж.

– Положи чё-нить. – Он грузно сел на свое любимое место у окна, на большой коричневый табурет.

– Я мигом, Васенька. – Она снова вскочила, несмотря на навалившуюся вдруг усталость, и начала выставлять на стол еду.

– Чё сказать-то хотела? – начал он.

– Да ты поешь, потом уж поговорим. Устал поди? – Лиза заговорила быстро, было слышно, что она волнуется.

– Говорить – не работать, торопиться не надо. Чё там стряслось-то опять?

– Да тут такая история. – Она, сбиваясь от волнения, рассказала всё, что знала про находку дочери.

Отец слушал не перебивая, только хмурил брови, выдвигал челюсть вперед да ходил желваками. Это не предвещало ничего хорошего.

– Всё?! – спросил он, когда она закончила.

– Всё, Вася, ну ты уж её… – Она не договорила, он уже кричал.

– Танька! Иди сюда!

Наступила тишина. Никто не шёл.

– Я кому говорю? Подь сюда! Быстро! – повторил Василий Николаевич ещё с большей злостью в голосе.

На крик из комнаты выбежали трое: Таня, Колька и Зоя.

– А вас чё принесло?! – сурово спросил он.

– Сказала же, в комнате сидеть! – Лиза цыкнула.

– Я объясню, Василь Николаич, вы не ругайтесь! – начала было защищать Танечку Зоя.

– Па, – заканючил Колька, но мать сделала умоляющее лицо, показала пальцем на губы, мол, тихо, и замахала в сторону комнаты, чтобы не высовывались.

– Ладно, пойдем, Коль, я те сказки почитаю, – смирилась Зоя.

Защитники ушли, Зоя ворчала себе под нос. Танечка осталась одна. Дрожа от страха, со слезами на глазах, она стояла напротив отца, замерев в ожидании. Это было самое ужасное, что только могло случиться. «Только бы не бил, только бы не бил!» – думала она.

– Без сопливых скользко! Разберёмся. – Он отпил молока из кружки. – Садись. – Он показал Танечке на табурет, который стоял рядом.

– Я постою, пап! – Она боялась подходить к нему близко.

– Будешь ещё брать чужое?!

– Нет, папочка. – Голос её дрожал, и всё тело тряслось.

– Точно?

– Клянусь, чем хочешь клянусь! Чеснае пионерскае!

– Пионе-е-ерское? – передразнил её отец. – Ещё не стала пионеркой-то, а туда же! Мать, неси горох!

Лиза медленно и нехотя достала из шкафчика мешочек с засушенным горохом. Отец взял его, прошёл в коридор и высыпал весь в углу.

– Вставай на колени!

Танечка на мгновение перестала плакать, она вдруг поняла, что бить её не будут, а это было сейчас радостнее всего. Она продолжала смотреть на отца со страхом, недоумением и какой-то рабской благодарностью. «Раньше он всыпал бы ремня, а теперь пожалел. Повезло».

– Чё пялишься, вставай давай живо! До утра будешь стоять, пока дурь из тебя не выйдет.

– Да, папочка!

Танечка, как была, в одних носочках и легком платьице, опустилась на колени. Твердые горошины больно впивались в тело, и куда бы она ни перемещала ножки, везде был горох. Мать умоляюще посмотрела на мужа, потом на дочь. Она будто встала теперь в этот угол сама, рядом с дочерью, на колени. «Сама же вынесла этот проклятый горох! Пропади он пропадом!» Она украдкой вытерла подступающие слёзы.

– Матхёна в углу? – из комнаты, несмотря на запрет, выглянул ничего не понимающий Колька.

– Повыступай ещё – и рядом встанешь! – Отец зыркнул на сына и вышел из дома.

– Коля, пойдём, давай укладываться. – Зоя подошла, взяла его за руку и повела обратно.

– А… Танька там будет?

– Будет, Коля, ничего не поделаешь, пошли, пока и тебе не попало.

Они ушли и начали готовиться ко сну. Зоя продолжила читать Коле, а сама вспоминала, как в детстве так же кричал сосед, когда пьяный приходил с работы. «Этот хоть не напивается, и то хорошо», – подумала она. Потом к ним снова заглянула Лиза, наклонилась над сыном, погладила его и сказала:

– Так надо, Коля, ты потерпи. Вон какую сказку Зоя читает. Нравится тебе?

– Нравится.

– Ну и ладно, спокойной ночи, давайте.

Потом, в коридоре, она наклонилась к дочери, шепнула:

– Танечка, такой вот он у нас! Подожди немного, мож, смягчится и отпустит. Я попрошу ещё!

– Не надо, мам, я постою. – Она, тихонько всхлипывая и вытянувшись по струнке, не опуская голову, смиренно продолжала стоять.

– Я и сама его уже боюсь, – тяжело вздохнула мать, погладила дочку по макушке.

Но делать ничего не оставалось, и она, не зло, потому что не умела, матерну́лась про себя и ушла в спальню. Немного погодя с улицы зашел отец, тоже глянул в сторону дочери. Та стояла, как велел. Ничего не сказав, он прошел мимо. В спальне переоделся в пижаму и, покряхтывая, завалился на кровать.

Шел десятый час ночи. Танечка стояла в углу час. Ноги затекли, горох она уже не ощущала, слёзы, какие были, выплакала. Всё это время она прислушивалась к шорохам в родительской спальне. Было тихо. Танечка решила, что отец спит и что она может тихонько встать или наклониться к стене. Не было уже сил стоять солдатиком. Она попробовала и случайно задела стоящее рядом ведро. Оно упало.

– Танька, стоишь?! – услышала она крик отца, вздрогнула и, собрав силы, встала, как раньше. – Всю ночь буду за тобой следить, не вздумай даже прилечь!

От этих слов Танечке отчего-то опять стало себя жалко, и она снова начала тихо всхлипывать.

«Неужели и вправду придется всю ночь так стоять?»

– Встала?

– Встала, – промямлила Таня.

– Не смей садиться! Сколько скажу, столько и будешь стоять!

Ей бы догадаться, что отец не видит её. Но она была так напугана, что когда слышала его командный голос, то тяжело было думать. Мать понимала, что, скажи она хоть слово в защиту дочери, и ей влетит, и дочери будет хуже. Она лежала и молилась про себя, как мама в детстве учила. Не дай бог, Вася услышит её молитвы, да и вообще хоть кто-нибудь услышит, несдобровать ей.

Прошло ещё полчаса, Танечка снова, уже от бессилия, что ли, завалилась на стену, опять что-то задела, отец снова прикрикнул. До детской, хотя и сквозь сон, тоже всё это доносилось. Зоечкина кровать поскрипывала, было понятно, что она не может уснуть, переворачивается с боку на бок.

– Если я встану, Танька, ты ляжешь! Имей в виду! – гаркнул злой отец.

– Папочка, родненький, – жалобно, от всей своей детской души запричитала Танечка, – я больше не буду ничего брать без спроса! Папочка, выпусти меня! – Она опять ревела.

– Не реви мне тут белугой, не поможет! Сказал, будешь стоять до утра, значит, до утра!

– Вася, так она поняла уже всё, – попыталась всё же заступиться за дочь мать.

– Цыть, мне тут! Раскудахтались! – прикрикнул он и перевернулся на другой бок.

Танечка выревелась, ещё немного повсхлипывала и успокоилась. Она же знала, какой он. И тогда, у прилавка, когда он не купил ей качельку, она тоже поняла, что всегда и всё будет как он сказал.

«Он сейчас спать хочет. И все легли. Нет никому дела до меня. Вот вырасту, никогда к нему не приеду, никогда не буду покупать ему никаких подарков! И по пению захочу и двойку получу! И в пионеры меня примут! Правильно тетя Марина говорила, что ты, старый дурак. Дурак, дурак, дурак! Ненавижу тебя!» – бубнила про себя Танечка и тихо разгоняла горошинки по полу.

Потом она поняла, что может все их убрать из-под коленок, и ей стало легче. Она немного поиграла с горохом, пересыпая его из руки в руку, делая из него на полу то квадраты, то треугольники, то круги.

Прошло немного времени, из комнаты донесся отцов храп. Таня поняла, что теперь у неё точно получится тихонько сесть. Она сделала это. Отец не услышал. Она порадовалась своей маленькой победе. Её сердечко так заколотилось, что и сон прошёл. Танечка начала придумывать, как она будет говорить на линейке клятву, как Толя Захаров подойдет и повяжет ей красный галстук. Как же нравился ей Толя! А потом она пойдет по посёлку, пальто нараспашку, и все увидят, что она пионерка.

Танечка не заметила, как задремала.

– Ну-ка, не спать там! – Голос отца был сонный и уже совсем негрозный. Но говорил он громко, и Танечке опять пришлось встать. Но теперь она уже не очень боялась, может быть, от того, что устала. Она вдруг поняла, что сильно хочет в туалет.

– Папа, я сикать хочу!

– Иди, ведро на кухне. И быстро обратно!

Эх, с каким удовольствием она сейчас бы сгоняла в туалет на улицу! Никогда ещё она так не хотела выйти из дома. Но надо делать как сказано. Она еле-еле встала, ноги затекли, и в них как будто мурашки прыгали. Она начала сгибать-разгибать колени, поприседала немного.

– Чё ты там возишься?

– Ноги щипит.

– Не выдумывай давай! Быстро на горшок, и обратно!

– Я схожу к ней. – Лиза поднялась в кровати.

– Лежи, сама справится, немаленькая.

– Ща-ас. – Танечка потрогала ноги, посгибала их, поприседала снова и поковыляла в кухню.

Когда сходила в туалет, снова пришлось становиться в ненавистный угол.

Так и прошла ночь: отец храпел, она стояла, не выдерживала, кемарила, заваливалась на бок, он просыпался, вскрикивал, она снова вставала.

Утром первой проснулась мать, посмотрела на спящего рядом мужа, тихонько встала, прошла в прихожую, увидела дочь, так и уснувшую в углу. Она опять чуть не разревелась, но, поджав губы и сглотнув слёзы, вернулась обратно к их постели. Решила, будь, что будет, но она должна разбудить мужа и попросить, чтобы он отпустил дочь.

– Вася, Ва-ась. – Она потрогала его за плечо.

– А?! Что случилось? Стой, я сказал! – спросонья крикнул тот, чуть приоткрыв глаза.

Танечка проснулась, услышав его голос, но встать не смогла, не было сил. Так и сидела в углу.

– Вась, это я. Пусть Таня пойдет к себе, уже утро. Ты сказал, что утром отпустишь.

– Утро? – Он ответил не сразу.

– Да, ты сам сказал, что отпустишь утром! – Жена умоляюще глядела на мужа.

– Пусь выходит, – сжалился он и заснул.

Мать соскочила и пошла к дочери.

– Танечка, отец разрешил выйти, доченька. Пойдем, маковка, в кровать. – Она помогла ей встать.

– Мама. – Дочь попыталась встать, но у неё снова не получилась, ноги не слушались, затекли за ночь. – Мне больно, мама, я не чувствую ноги. И щипит опять.

– Ты обопрись на меня, до́нечка, я тебя донесу!

– Аха.

– Давай ручку. – И она потащила дочь до кровати.

Мать, уложив Танечку в постель, сходила за мазью и начала растирать ей ноги.

– Ой, мама, щипит всё, и щекотно как-та.

– Ничего, до́нечка! Мы с тобой си-и-ильные, мы всё смо-о-ожем. Проснешься, пряников поедим. – Мать посмотрела на дочь и заставила себя улыбнуться.

– Поедим, мама. – Таня улыбнулась в ответ.

– И деньги отдадим. Я вон в пекарню скоро пойду работать. Обещали подсоби́ть. Тогда и во́все хорошо будет.

– Да, мама.

– Зоя тебя на Галиму́ с собой возьмёт, побегаешь там, наотдыхаешься.

– Угу. Ой, щипит опять!

– Потерпи, до́ня, потерпи, – приговаривала мать и, когда закончила растирание, спросила: – Чувствуешь теперь ноги-то?

– Да-да, теперь хорошо, мама.

– Лежи, маковка, я пойду Зорьку подою́ и молочка тебе тёпленького принесу.

Она укрыла Танечку одеялом, наклонилась и поцеловала её. Оглядела комнату. Колька спал, одеяло у него почти сползло на пол, она поправила. Проснулась Зоя, приоткрыла глаза и виновато посмотрела на Таню. Они переглянулись с Лизой, и та вышла. Из отцовской спальни доносился зычный храп.

Танечка отвернулась к стенке и тоже начала засыпать. Рука её привычным движением скользнула под подушку, и уже сквозь сон она нащупала там маленький бумажный кулёчек и рассыпанные ягоды изюма.