Девочки. Повести, рассказ

© Королёва А. Н., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Изюм

Маме

Танечка валялась, закинув ноги на железную спинку кровати, и на всю веранду распевала:

– Всё случииилось шито-крыто, стал вождём Хрущёв Никита, Сталин гна-а-ал нас на войну, а Хрущё-ёв на целину…

– Танька, я т-те щас язык оторву! Ты чё такое поёшь, а? Хочешь, чтоб меня посадили? – услышала она голос отца, Василия Николаевича.

– Ой! – Танечка вздрогнула, соскочила было с кровати, но зацепилась за неё платьем и чуть не упала, оглянулась посмотреть, что там такое ей мешает. – Я пап… я думала, нет никого.

– Думала она!

– Д-да. – Она снова пыталась выпутаться.

– Чё замолкла?

– Д-да… зацепиилась!

– Опять не ладно! Ну-ка, покажи. – Отец подошел, стал помогать.

Оказывается, платье запуталось в сетке кровати. «Хоть бы не порвать, хоть бы не порвать!» – думала Таня. Она притихла и целиком доверила это дело отцу. Редко бывало, чтобы он сам, вот так вдруг, подошёл и помог. Она не смела шелохнуться. Отец в несколько секунд справился. Но пока он стоял рядом, Танечке казалось, что прошло много времени. Он: высокий, большой и грозный, брови вразлёт, взгляд суровый. Всё-таки красивый у неё папка и смелый, недаром в партизанском отряде командиром у разведчиков был.

Мама говорила, что его ранили много раз, и даже осколки в нём остались, и плечо болит. А недавно, по весне, Танечка слышала, что папка всю ночь стонал. И правая нога у него теперь немного короче левой, поэтому он хромает. А ещё мама рассказывала, что ему в плену фашисты по руке палкой били, когда он за хлебом потянулся. Потом сбежал он от них. Герой у неё папка, что говорить.

– Ну, всё! Делов-то. – Отец отцепил платье и провел рукой по голове дочери.

Вроде как погладил. Что это сегодня с ним? Вечно строгий ходит, лишний раз не обнимет, слова доброго не скажет. Танечка всегда держалась с ним по стойке «смирно» и ежилась от одного только взгляда.

Однажды, когда друзья её в гости приходили, он им рассказывал, что после войны, когда ещё они на Украине жили, он в милиции работал, «биндеравцав» ловил, они его там боялись. Но тогда пришлось быстро уехать, потому что папку могли убить.

Ой, вот и сейчас он вдруг опять так посмотрел, аж страшно стало, ну и взгляд! Почти всегда, как только он заходил домой, надо было ждать неприятностей. Начинал докапываться до всякой мелочи: то пол не так вымыла, то ничего-то она не знает, то оценки ему вынь да положь. А то вдруг только спросит, что у неё сегодня по пению, и если «пять», то всё ей прощает, достает из кармана конфету и говорит, что она «молоток». Пение для отца было почему-то важнее всего. Танюшка и старалась, приносила ему эти «музыкальные» пятерки.

Ещё отец очень гордился, что у дочери его – длиннющая коса. Не велел её стричь ни в коем случае. Танечка сама любила свои длинные волосы. Тут они с отцом сходились.

Шло лето шестьдесят второго года. Танечка только что окончила начальную школу и теперь могла отдыхать. Хотя дома у них особенно не расслабишься. Отец зорко следил, чтобы дети Таня и младше её на два года Колька, всегда были при деле и чтобы в доме было чисто.

– Пап, так чего, нельзя эту частушку петь? Я подумала… – продолжила Таня, довольная, что платье осталось целым и папка сегодня добрый.

– А соседи думать не будут, сразу побегут и сообщат кому следует. Ты прекращай мне это, про Хрущёва.

– А другие можно?

– Какие это ещё?

– Ну вот. – Танечка замолчала ненадолго и выдала: – К коммунизму мы идём, птицефермы строятся, а колхозник видит яйца, когда в бане моется.

– Танька! Я т-те дам в бане моется! Тебе кто это всё сказал?

– В школе у нас поют.

– Ещё чё выдумай?

– Ну, на переменах.

– Не ври мне давай!

– Я не вру.

– Нечива за другими дурь-то повторять, ты хоть понимаешь, про что ты поешь?

– А чё, смешно же, пап!

– Чё смешного? Не доросла ещё до этого.

– А что тогда петь?

– Пой што-нить, но неполитическое.

– Как это?

– Ну, про Сталина, про партию – не пой! Зарубила себе на носу?!

– Зарубила, – промямлила Таня, до конца не понимая, почему про баню и яйца петь нельзя.

– И про Хрущёва тоже?!

– Тоже. Т-те на следующий год в пионеры, а ты…

– Так я же…

– Выучила клятву? – прервал её отец.

– Назубок, пап! Во! – похвасталась Таня и начала тараторить, проглатывая буквы: – Я, вступая в ряды всьюзнай пионерск организаци имни владимльча леньна, прелицом свых тварищей, тржеснбещаю грячо льбить свуродьну, жить, читься и бротся, как заищал вликлень, как… как, – она запнулась, – забы-ы-ыла, пап!

– Ну, вот и назубок! Тетеря! Иди учи!

– Я знала, я знала, – начала канючить Танечка.

– Слышал уже как знала! Две строчки запомнить не можешь.

– Не две!

– Не спорь с отцом! И с выражением хоть рассказывай, учить т-тя ещё буду, штоль, пионерка. – Батя захромал во двор к своему плотницкому станку.

На следующий день, как только родители ушли на работу, Танечка проснулась и, ещё не успев опомниться ото сна, первое, что решила сделать, это натаскать воды с Иртыша́. Мама всегда хотела, чтобы дома было много воды. Она придёт с работы и удивится. Работала мама на пилораме, и Танечке было её очень жалко. То ли от того, что слово «пилорама» какое-то неприятное, не девичье, то ли она вспоминала, как слышала однажды, что мама жаловалась соседке, тете Марфе Разбойниковой, что устала таскать эти бревна. Как мама носит бревна, которые в лесу ещё стоят, такие здоровенные? Непонятно. Мама – и эти дылды огроменные!

Худенькая, красивая, темноволосая её мама Лиза, с большой толстой косой, обмотанной вокруг головы, невысокого росточка, «пашет, как лошадь». И ещё домашним хозяйством успевает заправлять. Они держали корову Зорьку, двух свиней, телёнка и кроликов с десяток. «Ничего, – мама говорила, – зато всегда молока и мяса полно».

Мама доила Зорьку два раза в день, часть молока тут же выпивали, из остального же она делала сливки, творог да сметану. Танечка помогала взбивать из этой самой сметаны масло. Мама один раз показала ей, и Танечка сразу запомнила. Она смекалистая, и всё у неё в руках «горело», как мама говорила. А когда Танечка взбивала масло в большой деревянной маслобойке, она выдумывала разные истории.

Ей казалось, что она не просто наливает сметану и толчет-толчет её, пока та не станет густой, а будто убегает она от злых пиратов и гребет веслами по реке, всё быстрее и быстрее. Особенно она любила, когда взбивание подходила к концу. И тогда она поднимала ложку, и сметана не падала вниз. Всегда это удивляло её.

Никитины жили в достатке. Отец частенько твердил матери, да и дочери: «Уж чё-чё, а на столе – чтоб всегда было!» По осени, иногда зимой, когда свиньи становились здоровенными, отец резал их. Когда с соседом, когда один. Детям это не показывали никогда. Когда они просыпались, то у входа, в прихожей и на столе в кухне уже стояли тазики с кусками мяса и сала, а по двору и по свежему снегу, было много красных капель. Отец всегда спокойно отвечал на вопрос детей, что это за капли: «Кровь это, а вы что хотели? Есть-то небось будете? Да ещё в два горла!»

– А как это – в два горла? – спрашивал Колька, ища у себя это самое второе горло.

– Много, значит, сынок, – ответила мать.

– А почему в два горла?

– Ой, отстань, не дури мне головы! – отмахивалась от него мать.

Потом отец солил сало, мама делала колбасу и всякие вкусности. Таня любила наблюдать, как они все вместе возились на кухне. Такого сальтисо́на – колбасы маминой домашней, ни у кого не было. Соседи частенько, особенно тетя Марина Солнышкина, приходили к ним угоститься. Мать никогда не отказывала, жалела их – четверо детей, а она одна с ними. Мужья-то все разные: кто, где по свету бродит, кто в тюрьме сидит. Не помогали они ей.

– Лиза, а можешь молочка нам налить, чуток? – частенько, как бы невзначай, появлялась в их доме тетя Марина.

Лиза ей целую авоську наберёт: свежего молока бутыль, булок, только испеченных, творогу, рыбы, картошки. Всё, что под рукой найдет.

– Я помогу, Лизочка, если чё надо. Белить там могу или… – всегда приговаривала тетя Марина, когда брала авоську с едой, но никогда не приходила и не помогала.

Да мать и не ждала. Только потом ей рассказывали бабы, что Маринка, выходя от неё, разносила по всей деревне, что у Лизы: и колбаса несвежая, и творог чем-то отдает, да и дома не шибко чисто. А про Василия Николаевича говорила, что «никакой он, на хер, не раненый».

Отец, видимо, чувствовал «врага» издалека, не зря опером в НКВД работал, старый коммунист, к тому же и сейчас он начальник в леспромхозе, а заодно и председатель народного контроля. Это накладывало особые обязательства и особую народную «любовь». Потому что гонял он всех за любые ошибки и промахи.

А когда приходил домой, работа у него не заканчивалась. Со своих был особый спрос. А когда мать заговаривала про тетю Марину, он ругался:

– Она валяется, кобыла, на кровати! Ни работать, ничего не хочет, а ты корми её давай, простипо́му! Чтоб не видел этой суки у порога!

Лиза только кивала. Ленку Солнышкину, Маринину дочку, Танину одногодку, он тоже недолюбливал. Вечно она ходила с соплями до нижней губы и жаловалась на всякие пустяки своей мамке. Хитрая она была какая-то, несколько раз обманывала Таню и навязывалась со своей дружбой. Поначалу Таня её приветила, они бегали везде вместе, то в лес, то к речке Глухи́нке. Там брусники, морошки много росло. Насобирают, налопаются, идут, довольные, домой.

В прошлом же году, когда они пошли купаться, а Танечка любила плавать, Ванька Разбойников предложил им прокатиться на плоту. Маленький такой плотик, но прочный. Они с ребятами ещё летом его соорудили. Плывут себе, плывут, речка небольшая, но «с головой» будет. Заплыли на середину, а Ленка взяла и ни с того ни с сего столкнула Таню в воду. Та перепугалась, начала барахтаться, в панике воды наглоталась и уже начала было идти ко дну, но, наудачу, на берегу оказался старшеклассник Юрка Швецов. Он и вытащил её на берег.

С тех пор дружба с Ленкой окончательно разладилась, и Танечка стала бояться заходить в реку, когда кто-то рядом плавает или просто барахтается. И дружила она всегда с пацанами – они надёжнее как-то, решила она про себя, и «не нюни». Так и носились вместе: Ванька Разбойников, её спаситель Юрка Швецов и ещё парочка своих в до́ску пацанов.

Этим летом у них гостила мамина новая знакомая, молодая светловолосая, маленького роста девушка Зоя. Приехала она на курсы продавцов из небольшого соседнего посёлка. В торговлю решила пойти, потому что от других услышала, что будет всегда при деньгах и сможет помогать матери, ну и оденется получше.

Сейчас-то Зоя чаще всего ходила в своей старой полосатой нейлоновой кофточке и темной юбке-солнце чуть ниже колен. Слышала она о мини-юбках, но сама на такое пока не решалась, боялась, что засмеют. Да и денег пока на обновы не было. Зато она делала по моде большой начес на голове и подводила черным карандашом яркие стрелочки на глазах.

День начинался как обычно, родители уже ушли, Зоя собиралась последней, около восьми. Она чмокнула просыпающуюся Танечку в макушку и тоже убежала. Колька спал, Таня отчего-то вскочила, спать не хотелось. Она умылась, прибрала немного в доме, натаскала воды и, выпив стакан молока, решила снова сходить на речку, но уже совсем по другому поводу.

Вообще Танечка много чего любила: и песни пела в сельском клубе, и в сценках разных играла, и на лыжах погонять ей нравилось. Но на дворе начало лета, в клубе реже собираются, а она ещё в этом году ни разу не искупалась. Решила сходить на Ува́тку, маленькую речку рядом с домом. Надо попробовать окунуться. Что с ней случится? Там мелко, даже если захочешь, не утонешь.

Она свернула к реке по тропинке, прошла чуть дальше, чтобы никто не видел и не мешал. Огляделась – никого. До другого берега было метров пятнадцать, плавать Танечка умела, тогда, на плоту, испугалась, запаниковала от неожиданности. Она сняла одежду и быстро зашла в воду. Знала, лучше сразу зайти, а то не решишься никогда.

Шаг, ещё один, окунулась, уфф, прохладная водичка! Танечка поплыла, не оглядываясь, ни о чем не думая, только бы доплыть. Через несколько минут очутилась на другом берегу, встала на ноги, снова оглянулась. Никого. У неё получилось! Получилось! Столько счастья было в этот момент, сердечко колотилось.

Она походила немного по берегу и сразу решилась плыть обратно. Проплыв почти половину, она вдруг решила пощупать дно. Все говорят, что мелко, но она-то не пробовала. Недолго думая она встала и поняла, что стоит на земле. Волна страха, которая сначала нахлынула, исчезла. Танечка улыбнулась. Вода была ей всего лишь по плечи. Эх, ну и вруны эти соседские кирсара́йские мальчишки, пугали её. Увидит, обязательно выскажет им. Она вышла из воды.

Раскрасневшаяся, счастливая и довольная Танечка неслась с речки. Она больше не боялась. Это было самое главное её сегодняшнее счастье. Галопом она пронеслась к дому. Заскочив в комнату, упала на кровать. Дома никого, только кошка прыгнула к ней и устроилась рядом.

«А вот если бы проплыть Иртыш, – размечталась она, – тогда бы точно никто не говорил, что она мелюзга. Подумаешь, цацы какие, эти шестиклассники, вечно подначивают. Вот как примут меня в пионеры весной, тогда посмотрим, кто салага!»

Повалявшись немного, Танечка решила, что надо бы уже перекусить, и пошла на кухню.

– Хэть отседа, – шуганула она кошку, которая путалась под ногами.

Мама ещё с вечера приготовила её любимую гречку и оставила на печке, которая была ещё теплая. Танечка с удовольствием открыла крышку кастрюли, перемешала кашу, предвкушая, как будет есть. Начала было лопать прямо из кастрюли, но потом передумала и выложила кашу на тарелку. Доела, облизала ложку и тарелку. Кошка вертелась рядом. Таня налила ей и себе молока.

Как у мамы всегда вкусно получается! «Я вырасту и тоже буду так же готовить», – она выпила молоко залпом, налила в тазик теплой воды из кастрюли, которая стояла на печке, и начала мыть посуду. «Засохнет иначе, и придется отскребать», – подумала она. Словом, если сейчас не вымыть, мама будет мыть, ворчать и стыдить её. Не-е, лучше сейчас. Маме угодишь, она и на репетицию, и в секцию и гулять отпустит.

Мама у неё добрая, просто жилось ей тяжело. Танечка вспомнила, как мама рассказывала тете Марфе, что, когда Танечке было два года, они переехали сюда, в Сибирь, в Ува́тский район. Мама до сих пор боится, что будет война, кого-то убьют и что будет голод. «Глупости, какая ещё война, чего бояться, – размышляла Таня, раскладывая чистую посуду на полотенце, – папка нас защитит!»

Домыв посуду, она захотела поиграть. У неё была любимая тряпичная кукла Маня, и иногда Танечка, пока никто не видит, доставала её и фантазировала, как они заживут, какую одежду будут носить, какое пирожное кушать, как они будут гулять где-нибудь у моря и, может быть, даже по Москве!

Она заглянула под кровать, там лежали два чемодана: в одном – их с братом игрушки, а в другом – Зоины вещи. Танечка вытащила чемодан с игрушками, взяла куклу и только решила затолкнуть его обратно, как увидела валяющуюся рядом смятую бумажку, похожую на деньги. Взяла её. Это и вправду были деньги – двадцать пять рублей новыми. Она хорошенько разгладила её руками, а потом аккуратно сложила и сжала в кулачке.

«Ух ты, вот это да! – Сердце забилось сильнее. – Что же делать? Такие деньжищи! Надо купить что-то? Куклу? Глобус, ручки новые, шариковые? Не». Танечка задумалась ненадолго и через минуту она уже знала, что делать, и выбежала на улицу. Скорей, скорей в магазин!

– Здрасте, теть Валь! Мне изюму, два кило! – сказала она, гордо выкладывая деньги на прилавок.

– Здоровей видали! Ишь ты, Таньша, это хто ж таби послал? Пируйте, что ль?

– Пируем, – улыбаясь во весь рот, проговорила Танечка и тряхнула длиннющей косой.

Продавщица взяла упаковочную бумагу, свернула кулек и большим алюминиевым совком начала накладывать изюм. Танечка смотрела, как завороженная. От радости у неё дыхание перехватывало.

– На, держи! – Продавщица протягивала ей кулек с изюмом. – Ишо чахо?

– А… можно? – осторожно спросила Таня, раскрыв глаза от удивления, бережно взяла кулек и стала придумывать, что бы взять.

– Чёж нельзя-та, денях-та хватить?! – улыбнулась тетя Валя, сверкнув золотыми зубами.

– Хватит. – Таня открыла кулак и показала деньги.

– Тю, та ты баха́чка! – Таня разулыбалась, она так гордилась собой, что уже и не думала больше ни о чем.

– А что можно папке, к примеру, купить? – спросила Таня.

– Та вон брытву возьми! Ляктрычяска. Ха́рькоу.

– А это нужное?

– Та ты шо? Эта ж для мужэка перва вешь! Бэри! Тока учёра завэзли.

– Давайте! Ой, что ещё-то? – замешкалась Таня. – Вон ту гребёнку на волосы, маме или, нет, дайте ещё одну – теть Зое. – Танечку переполняло счастье.

– Никак у латаре́ю выхрала, Та́ньша? – подкалывала тетя Валя.

– И… пряников кило Кольке. – Танечка улыбалась, но так и не стала рассказывать, откуда у неё деньги.

– Та чё там пряникоу, давай бэры вон мяч фусбольный. Учёра завэзли.

– А можно?

– Вона мэни щче спрашивае? Бэри, пока дають! – Она протянула мяч.

Танечка раскрыла авоську и начала складывать туда покупки. Мячик никак не входил, но тетя Валя помогла его втолкнуть.

– Пряникоу-то класть?

– Давайте. – Она махнула рукой.

– Свэжие, учёра завэзли.

– Спасибо, теть Валь. – Танечка протянула двадцатипятирублевку, продавщица рассмотрела её на свету и спрятала в карман фартука.

– Они чистые, – ответила Таня, думая, что той что-то не нравится, и немножко напряглась.

– Та я выжу, – ответила продавец, отсчитывая сдачу.

«Маме отдам на хозяйство, чтобы не жаловалась, что денег нет», – подумала Танечка, взяв оставшиеся десять рублей, а вслух спросила:

– Ой, а у вас есть качелька такая?

– Кака така качелька?

– Ну, маленькая, в неё кукол сажают, вам привозили тогда, зимой, – Таня показала руками размер качели.

– Чахо упомнила. Дауно уж нету.

– Ммм… – грустно промычала Танечка.

Она вспомнила, как просила у отца эту качельку, какая была в магазине огромная очередь и как они не купили её. Сколько слёз тогда она пролила.

– Ступай, детка, с бохам, нэ пирживай, вон у таби скольки добра!

– Аха, спасибо. – Танечка посмотрела на свою авоську, улыбнулась, достала оттуда кулек с изюмом, открыла его, зачерпнула горсть, положила в карманы и начала есть прямо по дороге.

Кто бы знал, как она любила изюм! Вот уж чего-чего, а изюм мама совсем редко покупает, только в стряпню или в кисель, или компот. А вот так, чтобы поесть горстями – такое ни в жизнь. По дороге она делилась изюмом со всеми, кто попадался. Прямо у дома она вдруг решила отдать оставшиеся десять рублей тетё Марфе. Мама говорила, что они бедные.

Танечка зашла и отдала деньги сопротивляющейся тете Марфе. Домой она пришла совсем довольная. Выгрузила покупки на стол. Маленький теперь уже кулечек с изюмом решила схоронить у себя под подушкой. Только спрятала, как появился смешной и взъерошенный Колька.

– Ну и чё ты, Матхёна, там пхятала? – начал он своим картавым голосом.

– Я не прятала, а тебе, Сопля, пряники, между прочим, купила!

– Кто это Сопля, я Сопля? – начал задираться младший брат.

– Ты – Сопля! Я же Матрёна?

– Пехвая задихаеся!

– Я не задираюсь, я сказала, что пряников тебе купила и мяч вон!

– Де?! Пока-а-ажь!

Таня показала в сторону авоськи. Колька сразу подскочил и живо вытащил мячик.

– Ух ты, футбольный! – Брату явно нравился подарок.

– Понравился?

– Угу.

– Дай хоть поглядеть! – попросила сестра.

– Чё глядеть. – Он начал подкидывать мяч руками и пинать.

– Вот шальной, ну и ладно. Только не в доме!

– И так пошел. – Его светловолосая голова уже скрылась за дверью.

– А спасибо?

– Спасиба, – пробурчал брат, вернулся, схватив со стола пряник и, не глядя на Танечку, довольный, пошел играть во дворе.

Хоть Колька и задирал её частенько, но всегда вертелся рядом, и чувствовалось, что он любит сестру, хотя никогда вида не показывал.

Танечка тоже пошла во двор, но только за дровами. Принесла, положила у печки. Мама придёт, а дрова уже тут. И вода тоже, и посуда помыта. Эх, сколько сегодня радости: речку переплыла, изюму поела, подарки всем накупила! И всё она сама! Одна.

Чуть позже появилась мама.

– Таня, дрова… – начала было она уставшим голосом, но дочка выпалила:

– Уже, мамочка! Можно я разожгу? – Она потянулась к печке.

– Не надо, отец ругается, ты ж знаешь. Ой, спина сёдня чисто отстала.

– Ну, я тогда с тобой побуду. Ой, подожжи. – Танечка озорно улыбнулась и убежала в комнату.

– Светишься вся! Случилось чё?

– Вот. – Танечка уже стояла около матери и протягивала ей новую гребёнку с ажурным узором.

– Ух ты! Откуда такое добро? Ой, а пряники кто купил? – спросила мать, увидев их на столе.

– Я.

– А где денег-то взяла, Тань? – В голосе матери появилась тревога.

– Нашла, мам, не поверишь!

– Обожди, как нашла?

– Да у себя под кроватью.

– Как они там очутились?

Не успела Танечка ответить, как в дверь постучали и зашла, не дожидаясь ответа, тетя Марфа.

– Заходи, заходи, Марфуша. Знатьё бы, что придешь, кака́вы бы наварила.

– Да ладно, Лиз, я ненадолго.

– Ну ничё, сейчас молока попьем с пряниками вон. Танюха купила. Не абы как?! Чего ты такая запыханная-то?

– Я, Лиз, вот чё сказать-то хочу. – Она с опаской посмотрела на Таню, та стояла и, понимая, что сейчас теть Марфа, возможно, будет её хвалить и никуда не уходила.

– Чего там у тебя, Марфуш? Присядь.

– Лиза. – Она всё никак не могла начать, тянула. – Вот тут Таня десять рублей нам давечь принесла.

– Каких ещё десять рублей? – Мать посмотрела на дочь.

– Да вот этих. – Тетя Марфа выложила на стол скомканную красную «десятку» с портретом вождя.

– Да откуда они у неё? Ты что-то путаешь, Марфа.

– Да нет, Лиз, ничё не путаю.

– Мама, я от нас, от всех! Я помочь, – бойко вступила в разговор Таня.

– Ты где их взяла?! Живо говори, пока отец не пришел, он нас прибьет, ей-бох! – Она подошла к дочери вплотную.

– Так я же говорю, я… я под кроватью нашла. – Таня в недоумении смотрела на мать.

– Как они там очутились, дочь? У нас с роду запасов не было. – Мать растерянно смотрела на Марфу и Таню.

Тут пришла с работы Зоя.

– А меня через месяц на Галиму́ отправляют. Чего это вы? Случилось чё? – Она остановилась у дверей.

– Да так, ничево, ты занимайся, Зой, мы тут кое-что выясняем. Сейчас будем есть, обожди маненька.

– Ага. Танюшка, што ль, чёт натворила? – Зоя, озираясь, собралась было пойти в комнату, но приостановилась.

– Ничё я не натворила, я всем подарки купила, а меня ещё и ругают.

– Нет, Лиз, и вправду, мож, всё хорошо, а мы на девку напустились, – стала защищать Таню тетя Марфа.

– Разберёмся. – Мать махнула рукой в сторону Зои.

– Ну, смотрите! – Зоя хотела заступиться за Таню, но, поняв, что не нужно, ушла к себе.

– Так я и пришла вот сказать, думаю, кабы Василь Николаич не прознал, кабы чё не вышло.

– Да ничего тут такого, мама! Я и теть Зое купила подарок, – обиженно проговорила Танечка и хотела было пойти за подарком, но мама сурово посмотрела на неё.

– Мне? Вот спасибо-то, не ожидала. Ну, ладно, потом отдашь, – выглянула Зоя из комнаты, но, увидев суровый взгляд Лизы, снова скрылась.

– Зоя, мы сами. Таня, присядь-ка. – Голос матери был суровым.

– И папе, и Кольке купила. – Она говорила это, ожидая защиты от матери, будто бросая последние аргументы на суде.

– Таня, скажи честно, где ты их взяла? – Мать была расстроена как никогда.

– Мама, говорю же, под кроватью. Я сегодня проснулась, натаскала воды, начала играть с Манькой и увидела деньги под кроватью. – Она была готова зареветь.

– Какие деньги?

– Двадцать пять рублей, сиреневая бумажка такая! Ленин вон тоже на ней! – обиженно и гордо заявила Таня.

– Ты нашла двадцать пять рублей?! – Мать не знала, что ей делать, то ли радоваться, то ли огорчаться.

– Ну… да! – Танечка снова воспряла духом.

– Ой, Таня, ну ты даешь, девка, ну ты даешь! – запричитала соседка.

– Да что ж ты сразу не сказала? – спросила мать.

– Я говорю, а вы меня не слушаете! – начала Таня оправдываться, но голос уже был радостней.

– Лиза! У меня деньги пропали! – выскочила из комнаты Зоя.

Марфа с Лизой переглянулись.