Синхронизация. Повесть первая. Зефирантес

Чолла молча покивал и запрыгал прочь от меня. Еще чуть-чуть – и я его уже не видел. Заснуть в эту ночь я больше не смог. Интересно, что лучше – мертвым среди своих или живым среди чужих?

***

– Ого, как он быстро растет! – кактусы разглядывали меня с недоумением.

Я знал, что сами они, хоть и живут сотни лет, растут очень медленно. А мой цветонос, и правда, за сутки вырос на добрых сантиметров десять.

– Зато вы очень долго живете! – с почитанием ответил я. За ночь раздумий я избрал тактику: подлизываться.

– Что ты хочешь этим сказать? Ты хочешь сказать, что быстрый рост – твое преимущество?

– Нет-нет, что вы! Я просто имел в виду: здорово, что медленно растете, основательно все обдумывая, набирая вес и силу, а потом так долго живете!

– Это да… – ответил гладкоствольный кактус, состоящий из нескольких небольших в диаметре, но длинных, до метра, прямостоячих стеблей.

– Как тебя зовут? – осмелел я.

– Echinopsis pachanoi, или просто: Сан-Педро, так меня называют в народе.

– Но при чем тут Святой Петр? – спросил я.

Сан-Педро засмеялся:

– Ух, какой умный цветок! Да, в честь Петра меня назвали. Потому что я обладаю священным даром проводить в другой мир.

Вокруг послышалось недовольное бормотание кактусов.

– Как это? – уточнил я.

– Тебе рано это знать… Скажем так: меня использовали шаманы, и не только, чтобы открыть истину.

Я задумался. Не понял, что это значит, но решил не навязываться, раз мне сообщили, что не моего ума дело.

– Слушай, он к тебе подлизывается, – проскрипел кактус-какашка. – А не потому ли ты с ним разговариваешь, что сам быстро растешь?

– Да что ты, – хмуро ответил Сан-Педро, – он и рядом со мной не стоит. Да, я расту побыстрей некоторых, но не имею никакого отношения к цветам.

Я услышал, как рассекается воздух, посмотрел наверх и увидел орла: он приземлился прямо на Гигантеа. В том месте, где Карнегия разветвлялась и образовывалась чашечка из стен-столбов, птица свила гнездо. Орел был так прекрасен, что я залюбовался им и даже не успел испугаться.

– Уважаемая Карнегия гигантеа, – снова стал лебезить я. – Вы так величественны, что даже орлы с вами роднятся.

– Кто только со мной не роднится, – ответил он. – Меня любит живность.

Кактус замолчал, думая про себя, а я разглядывал его: глубокие борозды и ребра, болотный цвет, хотя нет – если приглядеться, сам кактус светло-зеленый, а колючки на гребешках ребер светло-коричневые, в целом и кажется болотный. Май гад! Дупло! Я бы не заметил его, если бы в этот момент из него не выпрыгнула голова дятла. Неужели дятел продолбил дупло в кактусе? Как необычно…

– Что ты так пристально смотришь? – спросил гигант.

– Восхищаюсь вами, – ответил я, и самому стало противно.

– Черт, он точно подлизывается! – с жаром сказал кактус-звезда с пятиметровым разноцветным стеблем, перегибающимся от собственной тяжести. Я наблюдал его вчера, но не решился спросить имя.

– Простите, как вас зовут?

– Да пошел ты! – ответил он и качнул своим внушительным стеблем, так что я даже испугался, что эта штуковина достанет меня и прихлопнет.

– Да-да, – тоненьким голоском поддержал кактус, которого я раньше не замечал: овальные плоские стебли, больше напоминающие толстые листья, вырастали друг из друга, как руки, ноги и голова из человеческого тела. Листья, то есть стебли, были похожи на ракетки для настольного тенниса. Человек-ракетка, то есть кактус-ракетка, то есть кактус-ракетка-человек.

– Не волнуйся, Опунция, мы сами с ним разберемся, – сказал безымянный звездный кактус, а Опунция чуть вздернула голову-ракетку с бигудями-плодами и взмахнула редкими колючими ресницами. Женщина.

***

Льется музыка. Прекрасная музыка. Пальцы сливаются с клавишами. Закрываю глаза, покачиваю головой. Отрываюсь от земли и лечу. Знание, абсолютное знание. Уверенность, мудрость и дрожь. Щемящая правда. Принятие. Бальзам поливает душу и объясняет ей: так надо, это жизнь. А ты веришь, что достигнешь света. Придешь к нему, хотя будет трудно. Ты не видишь ничего вокруг, взлетаешь над оболочкой. Проникаешь насквозь, видишь суть. Постигаешь умиротворение. Это то, что я хотел сказать, мой подарок миру. Мир, держи. А я пойду, сколько смогу еще.

Это было отражение лунного света в озере Люцерн. Маленькое озеро в Швейцарии, окруженное скалами, днем переливается бирюзой, зеленью и белизной, а ночью, темно-синее, манит загадочной лунной дорожкой. Так сказал тезка Рельштаб, критик, через пять лет после моей смерти. А я-то назвал по-простому: «В духе фантазии», № 14. Его название осталось на века – что ж, ведь он мастер слова, пусть называет.

– Ножесо, – прохожий пнул меня ногой, я упал на булыжник.

Он быстрым шагом удалился. Наверное, он сказал «ничтожество». За то, что я не расслышал его вопрос. Наверное, он хотел спросить, как пройти куда-то. Или денег. Глупышка. Завтра с ним случится что-то, но он не будет называть себя ничтожеством…

Моя соната. «Лунная соната». Какое счастье, что я написал ее, несмотря на слух. Ради этого стоило грести в поломанной лодке. Где мой бокал? Ах, да, мне уже не выпить вина. Я путаюсь, путаюсь… Людвиг ван Бетховен… Я… Он… Что это?

Я ощутил свою луковицу, стебель и стал возвращаться из мира грез. Мне снился сон, будто я человек?! Я не мог поверить в это, раньше такого не было. Где же я слышал эту историю?.. Люди рассказывали в моей прошлой жизни. Поразительно.