Арт-пытка, или ГКП

И тут же дополняет:

«У них вечер, будничный, обыкновенный вечер, они каждый вечер так веселятся и танцуют; но когда же я видела такую энергию веселья? но как и не иметь их веселью энергии, неизвестной нам? – Они поутру наработались. Кто не наработался вдоволь, тот не приготовил нерв, чтобы чувствовать полноту веселья».

Никакого противоречия в этих двух отрывках не замечаете?

Крот. Так сразу мне трудно сказать.

Томский. А вот мне сразу нетрудно. В первом отрывке Чернышевский говорит, что труд теперь вовсе и не труд, а во втором говорит – «наработались». А чем же они там наработались, позвольте спросить? Это ведь была шутка, а не труд! Очень характерно для утопистов-коммунистов. Им все время приходится с одной стороны труд возвеличивать, а с другой – всячески его изничтожать. И так будет всегда, пока в основе будет лежать общественно-необходимый труд, то есть труд, необходимый для выживания человека и вообще для удовлетворения его базовых потребностей; упрощенно говоря, потребностей материальных. Этот труд можно и нужно уважать, но воспевать его нельзя; и уж тем более нельзя класть его в основание утопии. С точки зрения разума необходимый труд всегда будет оставаться в значительной степени неблагодарным. А далее возникает естественный вопрос: так может следует прямо освободить человека от необходимого труда? И не мучиться?

Крот. Не мучается трудом тот, кто возлагает его на плечи других.

Томский. О, из вас выйдет отличный коммунист!

Крот. Нет, но я просто стараюсь быть логичным.

Томский. И вы отчасти логичны. Но вот вы сейчас каким трудом заняты? Необходимым или творческим?

Крот. Необходимым его никак не назовешь. Творческий – звучит слишком обязывающе. Но, по предполагающемуся вами смыслу – скорее творческим.

Томский. Хорошо. И вы сами признались, что никаким земледелием с утра пораньше вы не занимаетесь?

Крот. Не занимаюсь.

Томский. Но кто-то занимается, верно?

Крот. Конечно.

Томский. Значит, вы возложили этот труд на плечи «кого-то», а сами сидите в студии и посвистываете?

Крот. Не думал, что вопрос можно поставить именно так.

Томский. Я всего лишь стараюсь быть логичным. Если сможете, поставьте его по-другому.

Крот. Я только хотел сказать, что я все равно выполняю определенную работу, и в этом смысле я вовсе от труда не освобожден. Освобождение от труда у меня ассоциируется в первую очередь с аристократическим ничегонеделанием.

11. Вторая подсказка от бомжа

Томский. Замечательно, вот мы добрались и до аристократии. Но, прежде чем мы сделаем следующий шаг, следует подвести предварительный итог. Я жадно глотал утопии, но реальность в этих утопиях казалась мне ничуть не более удовлетворительной, чем та реальность, которую я видел в реальности. Место, которого нет в реальности, одновременно оказывалось местом, в которое мне не очень хотелось попасть и в воображении. И, хотя сейчас я уже отчасти объяснил вам, почему меня не устраивала реальность предлагающихся утопий, но тогда мои мысли еще не были столь ясными. Тогда мое неприятие было еще во многом интуитивным. Не зная, что мне делать дальше, я решил еще раз посетить того самого бомжа, который…

Крот. Только не бомж!

Томский. Именно бомж.

Крот. Ну признайтесь, что вы его выдумали!

Томский. Он реален – так же, как и мы с вами.

Крот. Ладно, не буду спорить. Рассказывайте, что вы там придумали. Слушать сказки тоже бывает интересно.

Томский. Так слушайте. Поехал я опять на то место, где встретил бомжа в первый раз и, естественно, никого не нашел. Стал расспрашивать прохожих, но без толку. Стал присматриваться ко всем встречающимся бомжам – тоже без успеха. Я даже попытался поговорить с некоторыми бомжами, понадеявшись, что каждый из них обладает разумением «тогдашнего», но это оказалось далеко не так. В общем, я думаю, нет смысла подробно останавливаться на моих поисках, которые длились несколько месяцев, скажу лишь, что в конце концов поиски эти увенчались успехом. К тому времени, однако, я уже тоже заразился скепсисом вроде вашего и думал – не привиделся ли мне тот бомж? И даже когда я его встретил «во плоти», я уже сильно сомневался, что у нас получится хоть сколько-нибудь содержательный диалог. Однако его первыми словами были: «А, это вы. И как ваши успехи? Нашли свою утопию?» Я прямо чуть не упал от неожиданности. Сами подумайте – можно в такое поверить?

Крот. Конечно, нельзя. Я и не верю. Да и никто не поверит.

Томский. И между тем всё было именно так. Оправившись от неожиданности, я вступил с бомжом в разговор, обрисовав ему трудности, с которыми столкнулся. Он внимательно меня выслушал, усмехнулся и сказал: «Ничего удивительного. Вы ищите идеальное, утопическое общество, а общество не может быть идеальным. Утопическое общество-идеал вообще скорее пугает, чем привлекает. Забудьте об Обществе. Тогда, может быть, что-нибудь и найдете». Да, так сказал Бомж, – и насколько правильно сказал! Только тут я понял, что для меня было камнем преткновения. Я не видел идеального общества, потому что общество состоит из всех людей; но мне вовсе не хотелось устраивать судьбы всех. Вообще, категория народ принципиально для меня чужда. Народ живет по своим законам и пытаться как-то изменить эти законы – может быть, это и благородная задача, и наверняка это может быть благородной задачей, но это была явно задача не моя. Например, когда я изучал коммунистические практики, то я видел, что мне любопытен момент, когда формируется партия, но действия партии по приходу к власти мне были абсолютно чужды. А почему? Да потому что партия представляла из себя своего рода воплощение утопической организации, союза увлеченных идеалистов, а государство, как всем известно, при попытках превратиться в нечто утопическое обычно моментально превращается в монстра-левиафана. И опять-таки почему? Да потому что народ можно тащить в идеал только принуждением, а идеал по принуждению всегда превращается в концлагерь. Чем менее идеально государство, чем более оно ограничено, подотчетно – тем лучше для живущих в нем людей. Но я понял, что люди вообще (как объект управления) меня не интересовали. Пусть они живут, как живут. Пусть занимаются тем, чем занимаются, чем бы они там ни занимались.

Крот. В общем, тварей дрожащих побоку, нам по пути только с имеющими право.

Томский. Так и знал, что вы это скажете. А к чему там у нас стремятся эти «право имеющие»?

Крот. К власти над муравейником.

Томский. То есть над дрожащими тварями?

Крот. Точно.

Томский. Так разве я вам и не втолковываю, что именно эта модель мне и неинтересна? Именно что поиск утопии-государства приводит к тому, что приходится властвовать над дрожащей тварью. Более того, приходится превращать народ в дрожащую тварь – дрожащую отчасти от страха, отчасти от энтузиазма. Нужно мне это? Нет, не нужно. Прежде чем помещать кого-то в утопию, я должен был ответить на вопрос: а что это за люди, которые мне интересны, что это за люди, которые могли бы жить в утопии?

Крот. Я догадываюсь, каков будет ответ.

Томский. И?

Крот. Это должны быть творческие люди.

Томский. Так нечестно, – конечно, вы знаете, да и все сейчас знают. Но тем не менее это так. Творческие люди – вот кто мне был всегда интересен. И даже если представить себе идеальный мир, – мир, в котором решены все острые социальные проблемы, где нет эксплуатации ни природы, ни человека… – но даже если всего этого нет, один вопрос остается: «А чем нам заниматься-то в этом мире?» Земледелием? Нет, не хочу. Выделкой льна? Опять не хочу. Искусственное молоко производить? Опять мимо.

Крот. Искусственное молоко? А при чем тут искусственное молоко?

Томский. Вот почитаете «Летающего пролетария» Маяковского и поймете. Как бы то ни было, я видел, что каким бы идеальным ни было общество, до тех пор, пока в его основу не положено творчество, я не способен увидеть в нем ничего идеального. А творчество не может быть положено в основу Общества, – творчество может быть положено в основу только какого-то со-общества.

12. Работа как необязательно-обязательный труд

Крот. А почему творчество не может быть положено в основу общественной жизни? В конце концов современное развитое общество уже давно отошло от чернорабочего базиса. Современный рабочий – это не рабочий в старом смысле, а скорее высоко-квалифицированный работник, а всякая работа, требующая высокой квалификации, может быть названа творческой.

Томский. Ну, правильно. Были рабочие, а теперь – работники умственного труда. В том, что вы говорите, не сказать, чтобы совсем не было смысла, и все-таки… Ответьте мне на такой вопрос…

Крот. Что-то я, похоже, чаще отвечаю на вопросы, чем задаю их.

Томский. Простите, если так. И все-таки: когда я у вас спросил – творческим ли трудом вы заняты, вы сначала затруднились с ответом, а потом сказали: «Я всё равно выполняю определенную работу». Значит, вы на свою работу ходите именно как на работу?

Крот. В последнее время – скорее как на работу. Раньше – нет.

Томский. А какой смысл вы вкладываете в словосочетание «иду как на работу»?

Крот. Это значит, что я не очень хочу идти, но приходится.

Томский. Лучше и не скажешь. И как вы думаете, многие люди, вставая с утра, хотят идти туда, куда им приходится идти?

Крот. Думаю, меньшинство.