Город с нарисованными домами. Сборник

Немного отдышавшись, я посмотрел в сторону кафе: Понурого, конечно, за столиком уже не было. Как не было уже и самого столика, и кафе. Улица была абсолютно чужая и незнакомая. «Наверное, я, пока отходил от приступа, просто куда-нибудь забрел» – пришла мне в голову спасительная мысль. Я начал кружить по улицам, пытаясь найти это кафе, но безуспешно. У прохожих спрашивать я не решился – непонятно было, что они обо мне подумают. Полчаса я ходил по городу, не узнавая ни улиц, ни домов. «Вот, наверное, что-то подобное испытывают больные амнезией», – подумал я. Но я-то ведь все помню, а значит, это что-то другое. В чем тогда дело? Внезапно на одном из поворотов я наткнулся на старинное кирпичное здание, стоявшее на самой окраине города, среди начинающегося соснового леса. И вдруг я начал вспоминать…

Я вспомнил этот вросший в землю, заброшенный небольшой монастырь, вспомнил Леху в летной куртке, музыку, которую он играл на разбитом фортепьяно. Этот город фактически уже был захвачен, и, в сущности, мы были обречены. А я сидел и слушал тоскливые обертоны его пальцев. Это не было агонией, скорее апатией, апатией оттого, что мы проигрывали эту войну. Да, ночь становилась все длиннее, но это уже не имело никакого значения – нас становилось все меньше и меньше.

Воспоминание промелькнуло перед глазами за пару секунд, но я понял: да, это то самое место. Но как я здесь оказался и зачем? Чем было то, что я только что вспомнил, и когда это могло произойти? Что вообще все это значит?

Сзади тихо подошел Леха и встал рядом.

– Бинго! Привет еще раз!

– Здравствуй, здравствуй, – я был не на шутку на него зол, – ты это все специально подстроил?

– Зачем? – он пожал плечами. – Рано или поздно это все равно бы случилось. Честно говоря, рад, что ты вернулся.

– Я тоже. Слушай, а как так получилось, что я ничего этого не помнил, жил в каком-то другом мире? И почему я смог вспомнить все это сейчас?

– Я думал, ты уже догадался. Ты же помнишь то ли теорию, то ли легенду о ветре воспоминаний?

– Дай подумать… Кажется, что-то знакомое, но все-таки давай поподробней.

Он помолчал, собираясь с мыслями. Затем закрыл глаза и начал рассказывать голосом отвечающего на экзамене ученика.

– Ветер воспоминаний дует везде и всегда, составляя наш мир, и мы, и наши действия являемся лишь частью потока, воспоминанием чего-то о чем-то. Что-то вспоминается часто и четко, что-то забывается, какие-то воспоминания со временем искажаются, хотя и не принципиально, – он открыл глаза и заговорил нормальным, человеческим голосом: – А вообще, по сути дела, воспоминание, как и сон, очень легко изменить, потому что физически ни того, ни другого не существует. Просто нужно знать как.

– И ты знаешь?

– МЫ знаем, – он достал из внутреннего кармана фляжку, – будешь?

Когда я отказывался?

– Буду, конечно.

Мы по очереди отхлебнули из горлышка и, отойдя в сторону, сели на широкие каменные ступени крыльца. Мимо проехал тяжелый грузовик с красными крестами на темно-зеленом тенте.

– Чем тогда все закончилось?

– Ничем. Это не закончится никогда, по крайней мере для нас. Заправься, – он поднялся и поправил берет. – Пойдем – тебя ждут.

ЛАБИРИНТ

Где-то на горизонте еще виднелись торчащие из воды надстройки и мачты, когда очередная волна бросила меня вниз и затянула на глубину. И теперь, задыхаясь, я рвался наверх, к свету. К свету и воздуху. Легкие мои, казалось, сжались и ссохлись, и я отчаянно стремился к пятну солнца, которое где-то вверху, качаясь на волнах, ломалось на куски и блики. Вот оно все ближе и ближе, еще один круг, описанный руками, и вот моя правая, прорвав эту хрупкую границу, ударяется обо что-то твердое и массивное.

«Дно! Нет, неужели я плыл вниз, а не вверх!» – панический ужас пронизывает меня. И вдруг… Вдруг я понимаю, что могу дышать. Сделав судорожный вздох, я открываю глаза и вижу свои пальцы, скребущие по влажному кафелю дна какого-то бассейна. По черной полосе – одной из тех, что проходят вдоль дорожек.

Немного отдышавшись, я встал и на нетвердых ногах, максимально крепко хватаясь трясущимися, неуверенными руками за перила лестницы, поднялся наверх – на бортик – из кафельного пустого провала и огляделся. Я находился в довольно большом, тускло освещенном где-то спрятанными светильниками помещении без окон, с единственным проходом в одной из стен, вдоль которых еще стояли почерневшие от времени скамейки. Несмотря на то, что я был абсолютно голым и мокрым, холода я не ощущал.

Завернув за поворот коридора, которым оказался проход, я очутился в длинной узкой комнате. По-видимому, когда-то здесь была душевая – вдоль стен тянулись проржавевшие, местами до дыр, перегородки кабинок. В некоторых из них еще стояли изогнутые металлические конструкции, из которых лился кипяток. Здесь было душно, под высоким потолком скопился пар, сквозь который с трудом пробивался свет редких ламп. На другом конце душевой – будем называть ее так – была тяжелая, толстая и разбухшая от впитавшейся влаги деревянная дверь. С трудом ее открыв, я оказался в ярко освещенной, абсолютно пустой комнате, в которой, однако, к моему сожалению, не было ни одной двери, кроме той, через которую я вошел. Обойдя комнату по периметру и внимательно осмотрев стены, убедившись, что другого выхода отсюда нет, я пошел обратно.

Вновь дойдя до изгиба коридора, я вдруг обнаружил еще одно ответвление в противоположную той, откуда я сначала пришел, сторону. Казалось бы, еще несколько минут назад его не было, хотя, с другой стороны, я мог его и не заметить.

Я вошел в него. Это оказался длинный, отделанный грязной керамической плиткой тоннель. Редко, примерно метров через пятнадцать – двадцать, расположенные на его стенах люминесцентные лампы были забраны металлическими пластинами с просверленными многочисленными отверстиями, которые пропускали наружу какой-то паскудный свет. Стены были покрыты, помимо грязи, рисунками и надписями. Изредка то с одной, то с другой стороны попадались ходы-лестницы в другие коридоры, какие-то из них вели вверх, какие-то вниз. Наконец поняв, что по этому коридору можно идти до бесконечности, я поднялся по одной из лестниц и вновь оказался в помещении бассейна, но с другой его стороны. Немного подумав, я обошел его и вновь пошел по коридору, решив начать проверять все ходы по очереди.

На этот раз до первого ответвления я шел гораздо дольше. Хотя утверждать это было нельзя: часов у меня не было, окон тоже не было нигде. Так что я даже не мог понять, какое сейчас время суток; и сколько я уже здесь хожу, было совершенно непонятно: может быть, час, а может быть, день. Наконец слева появился проход. На этот раз лестница вела вниз. Спустившись по ней, я оказался на маленькой площадке, от которой очередная лестница вела дальше вниз: пролет за пролетом, как в многоэтажках. Я начал спускаться. Сначала я пытался считать этажи, но быстро понял, что это бесполезно – каждый пролет был отличной от предыдущего длины, более крутой или более пологий, с большими или меньшими по высоте ступенями, и, самое главное, каждый вел в каком-то своем направлении. Спустившись пролетов на десять, я было решил вернуться назад в тоннель, но, обернувшись и запрокинув голову, увидел лишь бесконечные, уходящие вверх пролеты лестниц, без малейшего намека на выход. Поэтому я предпочел (предпочел? ха… как будто у меня был выбор) продолжить спуск – как минимум это было легче физически, а я был измотан.

Чтобы как-то занять себя, я начал вспоминать свою прошлую жизнь. Воспоминания были очень яркими, но как будто я видел все это со стороны. Почему-то в голову приходили только те моменты счастья, которые уже были безнадежно упущены, и мысли, что я уже никогда не смогу этого вернуть или исправить и что, как зачастую бывало, я сам все, что было хорошего, разрушил своими руками, раскаленным свинцом переливались в моей голове.

Странно, несмотря на то, что я уже явно не один час ходил по этому лабиринту, я не чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды. Даже спасительного желания спать, несмотря ни на что, не приходило. А значит, нельзя было забыться, уйти от этой кошмарной действительности и этой бесчеловечной, беспристрастной памяти, которая неотступно следовала за мной каждую секунду.

И так бесконечно ходил я по этим бесчисленным тоннелям, лестницам, коридорам, попадая в некоторые из них по несколько раз. И бесконечно продолжалось мое молчаливое шествие. Я шел, раз за разом заново переживая каждый день своей жизни, не испытывая ни холода, ни усталости, ни боли (да, я, конечно, пытался покончить с собой, и даже не один раз, но безуспешно), по безлюдным коридорам. Только тоска и рвущие душу воспоминания ходили со мной.

Наконец в один прекрасный момент – о, он был действительно прекрасен! – в одном из коридоров я услышал доносящиеся из-за поворота чьи-то робкие шаги, испуганные голоса. И лишь один бодрый голос выделялся из них. Я облегченно вздохнул, еще до конца не веря, что сейчас все может закончиться. И вдруг, увидев в висящем на стене осколке зеркала отражение своей бычьей морды, я улыбнулся и крепче сжал занесенную над головой ржавую секиру.

ЗАКАТ ЭЛЛАДЫ

Как всегда, проснувшись, Старик вышел из дома и спустился по знакомой тропке через туман к реке. И как всегда, до лодки его провожал пес – единственный друг за всю его долгую жизнь. Старик сел в лодку и отплыл на середину медленно струящейся холодной реки. Он делал это каждый день на протяжении многих лет. Он привычно достал со дна лодки удочку и, закинув ее в воду, зафиксировал взгляд слезящихся глаз на поплавке. Он еще ни разу ничего не поймал и знал, что никогда не поймает, но ему нужно было чем-то занять себя.

Когда-то Старик перевозил через эту реку людей, и в течение многих лет их поток не иссякал. Люди приходили, платили ему монеты, и он перевозил их на другой берег. Так продолжалось день за днем, год за годом, в течение многих веков, пока однажды поток не начал постепенно уменьшаться. И в один из дней к нему уже не пришел.

Сначала Старик обрадовался неожиданному отдыху, но через некоторое время он – сначала лишь слегка, а затем все сильнее и сильнее – начал ощущать какое-то новое, незнакомое чувство – ему вдруг стало не хватать людей. Тех, кого он, в общем-то, никогда не любил.

Наконец, в один из дней, когда это чувство уже начало превращаться в навязчивую идею, он вдруг вспомнил про примету, которую слышал от кого-то из своих пассажиров: чтобы вернуться куда-то, люди бросали там в воду монетку. И Старик подумал, что если те деньги, которые давали ему люди за переправу, кинуть в реку, – они вернутся.

Поначалу он кидал монеты в воду пригоршнями – за долгие годы у него их скопилось огромное количество, и, в принципе, они ему были не нужны. Так прошел год, или два, или больше: Старик никогда не вел счета времени. Количество монет уменьшилось вполовину, но никто так и не пришел. Тогда он взял себе за правило бросать в воду не более десяти монет за день. Их запас стал таять медленнее, но берег реки по-прежнему оставался безлюдным. Тогда он решил быть рачительнее и кидать в день только по одной монетке.

Прошли годы.

Старик по-прежнему каждый день приходил к реке и с тревожной надеждой подолгу вглядывался в противоположный берег, с которого он лишь раз перевез обратно молодую пару. После чего садился в старую лодку и, скрипя веслами, отплывал на середину реки, где, глядя застывшими глазами на неподвижный поплавок, зябко кутался в старый плащ и вспоминал лица тех, кто когда-то сидел в его лодке напротив.

Вечером он возвращался обратно, заходил в дом, разводил огонь в очаге и садился в кресло, не отводя глаз от огня. К нему подходил его старый беззубый пес, ложился возле ног, клал свои головы на лапы, и в его полуслепых глазах отражались языки пламени. Через некоторое время они засыпали. И тишину нарушали лишь редкие звуки падающих с потолка пещеры капель.

ЗАРОЖДЕНИЕ

Тонкая ученическая тетрадка заполнена примерно наполовину, но так как часть листков обгорела, то прочитать можно немногое. Почерк неровный, скомканный. Найдена командой добровольцев во время прочесывания Старого города после снятия карантина.

…числа, понедельник

На днях у нас приключилось презанятнейшее событие, а именно: Петр Иванович, сын нашего соседа с 25-го этажа Ваньки Пигмеева, рассказал, что, играя намедни со своими друзьями во дворе, они через пробоину в стене видели в подвале некое чудище. Как выразился четырехлетний сорванец, «обликом зело престранно и погано». Это выглядело тем более загадочно, что обитавшие в подвале гигантские крысы никого постороннего на свою территорию не пускали. Они жили там обособленной колонией и мирного договора с жильцами нашего дома не нарушали, выходя наружу только после наступления комендантского часа, чтобы совершить набег на помойку и поохотиться на бездомных кошек и собак. Впрочем, так как Муниципалитет усердно борется с этими паразитами, крысам все чаще приходится довольствоваться бродягами и одинокими странниками, не успевшими добраться до постоялых дворов.

Судя по описанию Петра Ивановича и найденному на чердаке старинному справочнику по зоологии, виденное им существо является чем-то или кем-то наподобие паука или таракана.

…числа, вторник

По словам Смотрящего За Домовой Территорией Михея, сами крысы от комментариев воздерживаются, но было замечено, что выглядят они встревоженно и явно чем-то взволнованы. В то же время нельзя не отметить, что в их действиях в последнее время все больше прослеживается некая организованность и появление зачатков иерархии. Кто-то из сторонников Эволюции говорит, что это было неизбежно. Те же, кто настроен более приземленно и не верит во всякие метафизические теории, ограничиваются тем, что считают это дело исключительно недоработкой Муниципалитета.

…числа, суббота

Манька со второго этажа утверждает, что слышала третьего дня доносившиеся из подвала звуки, напоминающие хоровое пение. Возможно, это связано именно с появлением этого создания, которое, по всей видимости, стало играть в жизни крыс роль некого ересиарха или даже божества. Что, на мой взгляд, является признаком появления у крыс неких зачатков культуры, пусть, скорее всего, и привнесенных из внешней среды. Сам я пока лично ничего не видел и не слышал, поэтому предпочитаю ограничиваться сбором информации.

…числа, воскресенье