Проклятие девы

– И тебе того же.

– И всё же ещё пару вопросов, а то когда ещё свидимся?

– Валяй.

– Почему сутки и почему девять раз?

– Сутки – это полный цикл смены света и тьмы. Через призму дня видны одни детали события, через призму ночи – другие. В сумерках вообще выплывает нечто третье. Через сутки путем наложения картинок друг на друга получается искомое изображение происшедшего. Девять – последняя в ряду цифр, то есть являет собой завершенность, полноценность. Девятикратное повторение необходимого действия приводит к искомому результату. Девятка – символ одухотворенности, умозрительного видения бытия.

Чем меньше становилась удаляющаяся спина следователя Крутова, тем больше одолевало меня чувство тоски. Минут через двадцать я снова провожал майора взглядом – только теперь я смотрел на заднюю часть удаляющегося от стен обители автомобиля. Форд промчался под окном, мир за которым отпечатывался в моих глазах маленькими квадратиками. Толстые прутья решетки впивались в сине-зелёно-коричневую заоконную массу универсума, которая перемолотой мешаниной вваливалась в небольшое помещение с книгами, где мне предстояло коротать сутки откровений.

***

На следующий день звук подлетающего вертолета заставил меня выйти на улицу и направиться к полю. Всё тот же Крутов ждал меня внутри летательного аппарата.

– Куда летим? – спросил я.

– В Москву.

– А там что стряслось?

– Увидите. Странная гибель двух человек прямо в центре столицы.

– Ну хорошо, полетели.

В воздухе у меня было пару часов времени, чтобы проанализировать результаты расследования. Вот, что получилось.

Глава первая. Обитель.

Дорога тонкой струёй вытекала из леса на обширные поля, которые ныряли пологими склонами под холодный поток речушки С. Резкий, неожиданный переход от леса к открытой местности воспринимался как переход от тьмы к свету, от рабства к свободе. Лес будто выплевывал человека из своего густо-зелёного рта на блюдо, как пережеванную, но оказавшуюся не годной к употреблению, пищу. Каждый, кто впервые ехал этой дорогой к монастырю, переживал подобные ощущения.

Асфальтное полотно с обратной стороны лесного массива сворачивало в ельник крутым, коварным изгибом. Только флегматичный водитель проезжал его с видом невозмутимым, разве что слегка углублённый, звучный выдох, выдавал скрытое недовольство этим проклятым участком дороги.

Далее путник на километры оказывался во власти вековых елей. Густыми кронами они поднимались высоко к небу и, то ли от старости, то ли нарочно, склонялись друг к другу вершинами, образуя уродливый купол над извилистой дорогой. Здесь царил мрак. Даже в солнечную погоду только случайно прорвавшийся через толщу хвои луч мог внезапно ослепить захмуревшего путника. Мхи, пеньки, мухоморы-переростки, валежник, шишки и сорванные ветром ветки с пожелтевшей хвоей – все служило атмосфере мрака и вносило свой вклад в жутковатость Монастырского тракта. Даже самый набожный паломник начинал сомневаться в рассказах об этом прекрасном, намоленном месте. «Здесь поселилась святость» – вот частый отзыв, как из людских уст, так и с различных интернет-ресурсов. Именно людская молва и вездесущая международная сеть сделали обитель вторым по посещаемости религиозным объектом в регионе. Лишь значительная отдаленность от основных дорог не дала ему стать номером один. Ещё двадцать лет назад сюда можно было добраться только по Большой реке. Между ближайшим районный центром и небольшой, но тогда ещё крепкой, деревенькой, расположенной в полукилометре от обители в устье речки С., два раза в неделю курсировал речной трамвайчик. С началом церковного возрождения местные власти при поддержке московских радетелей проложили сухопутную дорогу напрямик через древний еловый лес. Проложили варварски, наскоро, особо не заботясь о сохранении уникальных елей, крепко вросших в холодную землю среднерусской полосы. Дорога получилась узкой, на ней едва могли разъехаться малолитражки. А из-за небольшой холмистости территории ещё и извилистой, во многом опасной, особенно в тёмное время суток.

С тех недавних пор Лес затаил злобу на человека, где-то в глубинах своего тёмного естества проклял эту дорогу, которая ниткой прошла через самое его сердце, разделив древесное тело на две неравные половины. Человеческая рука беспощадно воткнула техногенную иглу в дышащий девственной грудью организм дотоле нетронутого дикого леса. Игла прошла сквозь него, протянув за собой каменную черную нить, которая, как заноза, причиняла невыносимую боль ни в чем неповинному перед человеком ельнику.

Несомненно, каждый кто впервые попадал в лес, выезжал из него другим, изменённым человеком. Холодок поселялся в душе путника. На протяжении шестикилометрового отрезка, ельник своими невидимыми крючковатыми ветвями-отростками как искусный хирург пробирался в душу и тело путника и где-то в околосердечном пространстве аккуратно вживлял микроскопическое семя, из которого за считанные минуты прорастал холодок тревожности, необъяснимого страха перед какой-то неизвестностью. Грёзы о предполагаемом наслаждении, на которое рассчитывает всякий покинувший шумную цивилизацию ради переживания тишины далёкого святого места, рассеивались, уступая пространство в душе ненавязчиво нарастающей тревоге. Только разглядев вдалеке пучок света, который как пуля, вылетал из дула некоего светового ружья и на огромной скорости пробивал сетчатку глаза, мрачное лицо путника невольно начинало меняться на радужное. Происходило сие постепенно – сначала лёгкая улыбка озаряла нижнюю часть лица, потом спадало напряжение с носа и уже в последнюю очередь разглаживался лоб. «Свет всегда побеждает тьму» – стандартная оптимистическая мысль делала попытку сыгнорировать пережитую экзекуцию. Однако, зерно жути пускало цепкие корни и уже никогда не покидало несчастного человека.

Внезапное открытое пространство и обилие света моментально опьяняли паломника, вливали в него объемную меру несомненности: «Действительно, место сие свято есть». Человеку присуще на чувстве пережитого контраста делать для себя крайние умозаключения. Эти умозаключения чаще всего имеют бессознательную основу, в подобные моменты человек не совершает какого-либо анализа, мозговая подкорка делает выбор в сторону максимального сохранения сбалансированного, нормального душевно-эмоционального состояния. Это подобно тому, когда человек впервые решается, после долгих уговоров друзей и самовнушения, нырнуть в зимний морозный день в прорубь, и, ощутив на себе дискомфорт пребывания в студеной воде, после выныривания и выхода на лёд восклицает: «Как же тепло и хорошо у вас тут, на воздухе», – совершенно не задумываясь о таковом эффекте как об определённых процессах теплообмена, происходящих в организме.

От окраины леса до монастыря было чуть больше километра. Слева и справа от дороги вершки плотно посаженного картофеля образовывали бугристое зелёное полотно. Картофелеводство было основным источником дохода обители. Слава о картофеле «по-монастырски» распространилась на весь регион. Успешно реализуемые клубни радовали людей всем своим существом: формой, размером, цветом, запахом, вкусом. Все чувственные рецепторы потребителя разом получали удовлетворение. Не смотря на приобретенную известность и, как следствие, развившуюся туристическую привлекательность, монастырь не обрёл для себя богатых спонсоров. Поэтому труд был не просто благочестивой ширмой в рассказах монастырского экскурсовода, а действительно существенной частью сестринской жизни. Насельницы отчётливо понимали, что благополучие на предстоящий год зависит от добросовестного несения трудового послушания. Посему разных оттенков зелёные переливы в поле, образующиеся от лёгкого прикосновения летнего ветерка, свидетельствовали о высоком трудовом капитале, от которого напрямую зависел капитал денежный. Монахини, послушницы, трудницы невольно испытывали чувство гордости и независимости, которые с каждым годом укреплялись в женских душах. Эдакий монашеский феминизм сформировался в общине. Невидимой нитью он связал женские сердца и породил семейственные отношения внутри разномастного коллектива. Одна за всех и все за одну – редко в каком коллективе можно встретить подобное единение.

Община состояла из шести монашествующих сестёр (не считая игуменьи) и нескольких десятков послушниц и трудниц. Не смотря на древность и уединенность обители, она не стала центром притяжения для ищущих святоотеческого аскетизма и подвигов в духе преподобных Руси 14-15 веков. Многие кандидатки в монашеский чин, разочаровавшись в недостатке молитвенного благочестия, оставляли обитель. Монастырь прослыл трудовой артелью. Неслучайно ревнители чистоты православия прозвали его лежбищем картофельного монстра.

В солнечную погоду зелёное волнистое одеяло в противоположной от леса стороне упиралось в сияющую тонкую полоску – это невысокая белоснежная стена издалека встречала путника и словно пыталась выжечь через глаза из памяти впечатления от езды по зловещему Лесу. Монастырская стена была настолько белой, что отражая солнечные лучи, делалась ярче Солнца. Обитель словно старалась донести до каждого прибывающего сюда: место это святое, Самим Богом поцелованное, даже Солнце меркнет в лучах этой святости, и не смей усомниться в этом, человек.

Визитной карточкой обители стала приветливость насельниц. В формировании паломнической и туристической привлекательности гостеприимство и человечное отношение к приезжающим сыграли не меньшую роль, чем древность обители и красота окружающей природы. Современный гостиничный комплекс стал вторым источником жизнеобеспечения монастыря. Уютные номера настолько изнеживали постояльцев, что забывалась первоначальная цель пребывания в святом месте: молитвенное делание. Морок и леность постепенно окутывали паломника, делали его заложником необыкновенно вкусного борща и румяных пирожков с картошкой. Той самой картошкой. Гостиница расположилась возле ворот на территории монастыря. Табличка с надписью «Hotel» была первым словесным обозначением, на которое обращал внимание гость, она будто говорила: сначала проследуйте в апартаменты, мол, это самое главное, все остальное потом.

При входе в обитель бросалась в глаза невероятная чистота и ухоженность территории, большая часть которой была засажена цветами. Широкий тротуар прямиком вёл к великолепному древнему собору. Он словно был спущен с Небесного Царства в качестве награды за многовековую подвижническую жизнь монашествующих. Неказистый четверик был преиспещрен различными изразцами. Жучковый орнамент, ширинки, балясины поочерёдно в три ряда опоясывали стены храма. Самый верх по периметру был украшен кокошниками с зубчатым орнаментом по внутренней части полукругов. Оконные проёмы щеголяли рельефной плетенкой. Плетенка была настолько натуралистична, что вызывала у слегка проголодавшихся от дальней дороги гостей обильное слюноотделение. Грязноватая желтизна, пробивавшаяся из-под побелки, резко контрастировала с ослепительной белизной собора и напоминала собой румяные хлебобулочные изделия. К трём стенам храма примыкали разного размера и исполнения, поражающие своей фундаментальностью, крыльца. Казалось, они зажали четверик в тески и не давали ему взлететь обратно к небесным пенатам. Крыльца были по-земному прекрасны. Их нарочитая телесность отяжеляла довольно простоватый куб храма. Даже витиеватая ажурность на стенах выглядела плоско по сравнению с объёмными, похожими на рельефные мускулы, украшениями крылец. Казалось, в их создании воплотились самые изощренные фантазии самых талантливых зодчих планеты. Каждое крыльцо было отдельным произведением искусства. Ни одной чертой, ни одной деталью они не походили друг на друга, благодаря чему собор с разных сторон выглядел неожиданно по-разному. На глазах у наблюдателя скучный симметричный четверик в верхней своей части превращался в интересный, играющий, ассиметричный в нижней части. Верх ещё оставался по-небесному простым, низ же – предался воле сложной, блуждающей человеческой мысли. Да, это судьба всего, что ниспосылается с неба на землю – оно срастается с ней и неминуемо подвергается трансформации под воздействием её чёрного, сырого естества. Купола просматривались с трудом, они словно впивались в небесную подушку. Позолота металлических луковиц сливалась с лазурью небосвода, поэтому храм виделся обезглавленным, только цилиндры барабанов нелепо торчали из покатой кровли сооружения.

Внутри храм был сплошным новоделом. Ничего не сохранилось из дореволюционного. Но, как и снаружи, продолжал поражать своей красотой. Если снаружи оставили о себе память каменных дел мастера, то внутри, по-видимому, решили впечатлить современников и потомков искусные резчики по дереву. Образа в иконостасе и отдельно висящие иконы на стенах были обрамлены тонко и скрупулёзно выточенным узорочьем. Мелкий рисунок увлекал глаза с первых секунд и заставлял их пуститься в увлекательное путешествие по хаотично направленным лабиринтам резьбы. (Казалось, если была бы технологическая возможность обработать каждую молекулу деревянной заготовки, то резчики пренепременно занялись бы этим страстно, не щадя ни молекулы, ни атома). Бег взгляда по искусно запутанным углублениям в досках рано или поздно выводил на позолоченное плато с ликами, нимбами, библейскими сюжетами и прочими признаками традиционной православной иконописи. Иконы, все до одной, были писаными, заказывались в лучших мастерских Русской Православной Церкви. Сие обстоятельство было гордостью сестёр и Игуменьи – ни копейки бандитских денег не было использовано в благоукрашении храма. Об этом знали и прихожане, приезжавшие из города, и регулярные паломники, и временно поселившиеся трудники. Во многом, именно из-за такого редкостного в жизни современной Церкви факта, полюбилась народом обитель.

В целом, монастырь с первых минут пребывания в нем охватывал непривычным вдохновением. Как-будто в лёгкие разом поступало в десятки раз больше воздуха, который большими порциями проникал во все, даже давно уснувшие, клетки организма, и тем самым зарождал совершенно неизвестное дотоле чувство восторженности всем тем комплексом впечатлений, которые щедро буквально лились из каждого кубического метра, а может и сантиметра, занимаемого монастырем пространства. Паломник, турист, трудник становились пленниками этой иллюзии, созданной человеческими руками. Семя неконтролируемой восторженности попадало в тело человека с сильным потоком воздуха и врастало в околосердечном пространстве, рядом с уже прочно вросшим зародышем зловещего Леса. Оно также нещадно впивалось в человеческое естество и отравляло его ощущением неземного счастья.

Глава вторая. Королева

Ксения свысока смотрела на позолоченный циферблат, вмонтированный в изящной формы малахитовый обломок. Разной цветовой насыщенности зелёные прожилки радовали глаз и напоминали о должности ею занимаемой. Многое было доступно женщине, многое дозволено, но только в рамках оттенков зелёного. Шеф прекрасно осознавал исключительную роль в успешности своей империи (так он называл фирму из десяти магазинов) Ксении Ермолаевой. Но всякий раз, при случае, оригинальным образом напоминал о весьма определенных границах ее влияния на жизнь предприятия.

Дорогой подарок занял место на рабочем столе относительно недавно. Дмитрий Витальевич торжественно, сам лично, преподнёс Ксении Валентиновне в юбилейную дату драгоценный подарок. Вот уже десять лет как женщина занимала должность начальника отдела маркетинга. Благодаря образованию, нестандартному мышлению, креативу и просто таланту ей удалось в три раза увеличить продажи и поднять сеть магазинов с товарами первой необходимости «Под рукой» на третью позицию в довольно крупном промышленном городе.

В начале двухтысячных годов выпускница экономического факультета вернулась в родной город, сотрясавшийся от криминальных разборок –девяностые выплеснулись неразрешенными вопросами на первые годы третьего тысячелетия. Циничная государственная рука решала, кому из бандитов осваивать тюремные нары, а кому – высокие государственные посты.

В жернова передела собственности попал Дмитрий Витальевич, местный бизнес-волчара. Он занимался фарцовкой еще в восьмидесятые, доставляя из Москвы в двух спортивных сумках брендовые шмотки. В девяностые ему принадлежала половина магазинов с хозяйственной мелочевкой. Король тёрок и лампочек снискал славу педанта и аккуратиста в деловых кругах. Возможно, благодаря этим личностным качествам, ему удалось сохранить треть от принадлежавших торговых точек. Правда, заплатил он за это набором неврологических заболеваний. До сих пор не знает, кто тогда в темном подвале держал дуло автомата у его виска: то ли отчаявшиеся бандиты, то ли новые хозяева – агенты столичных спецслужб. Дмитрий тогда легко отделался. Большинство предпринимателей обанкротилось. Кто в Москву уехал с шашечками на крыше авто, кто отправился леса валить, а кто – пустил пулю в висок. У многих товарищей, компаньонов и просто знакомых бизнесменов три нуля навеки пропечатались на мраморных досках.

После очередного стационарного лечения Дмитрий возвращался в загородный дом. Вырулив на выезд из города, привычная картинка в рамках зрения побеспокоила новой деталью, словно соринкой, положенной ветром на роговицу. Дискомфорт в правом секторе обзора заставил обратить внимание на свежий сруб с четырехскатной крышей и псевдопозолоченным куполком на верхушке – небольшая деревянная церковь во имя святого Николая стояла на месте, где когда-то находилась одна из самых прибыльных торговых точек Дмитрия Витальевича. Группа из трёх киосков теснилась на арендованном у муниципалитета прямоугольном клочке земли, ранее оплеванном людьми и обосранном голубями.

Бизнесмен нарочито небрежно, подражая патриарху в телевизоре, перекрестился и зашёл в храм, охваченный кадильным дымом. Внутри мужчину встретили очарованный взгляд молодого священника и в серых платках затылки двух старушек, которые молились у «Казанской» иконы Божией матери.

Священник, суетно пробежав с кадилом по небольшой площади святого места, подошёл к высокой тумбе с покатым верхом и сказал: «Есть, кто на исповедь?… На исповедь есть кто?» Он спрашивал громко и старательно, словно храм был битком наполнен молящимися. Дмитрию показалось это странным, но слова соседа по палате в больнице заусенцами держались в голове.

Короткими липкими иголочками заусенцы появляются у тех слов, за которые память цепляется как за нечто, способное судьбоносно повлиять на жизнь хозяина этой самой памяти.

Старик с тяжёлым заболеванием крестцово-поясничного отдела рассказывал, как в Великую Отечественную войну семилетним пацаном порой обращался к Боженьке, и Тот помогал в, казалось бы, безвыходных ситуациях. Мужчина с седой небритостью на подбородке, впалыми щеками и сморщенной лысиной вызывал у Дмитрия доверие. Не смотря на простодушную религиозность, про многое старик рассуждал весьма трезво и рационально. Сочетание практичности с верой в Бога подкупили Дмитрия, и он внял советам мужчины обратиться за помощью в церковь, в русскую, в православную.

«Некоторые моменты тебе покажутся странными, но ты не смущайся, подойди к священнику, он все объяснит». Стариковское наставление подтолкнуло Дмитрия, и он робко двинулся к служителю Божию:

– Батюшка, можно, да?

– Конечно, подходите. Вы в первый раз на исповедь?

– Да. Я с вами посоветоваться хотел. – Дмитрия немного смущал возраст священнослужителя, но, с другой стороны, это означало, что тот не был испорчен вседозволенностью девяностых, коей грешили служители церкви более старших поколений. В глазах батюшки делец прочитал чистоту и наивность. По крайней мере голая меркантильность ещё не овладела душой священнослужителя – такой вывод для себя сделал бизнес мен. – Трудности у меня. Бизнес в упадке, на грани разорения. Может, это кара Божия? Понимаете, святой отец…

– Эээ, не-не, это у католиков святые отцы, – качая головой, сказал отец Артемий. – У нас в православии священников не называют святыми. Все мы грешники пред Господом.

– Да!? Извините, – смешавшись, отреагировал Дмитрий. – Понимаете, мои магазины – дело всей моей жизни. Я унываю. Подскажите, что сделать, чтобы все наладилось? Может, молитвы какие почитать, или магазины освятить?

– Это хорошо, что Вы решили обратиться к Богу, пришли в храм… Конечно, освятить магазины – дело хорошее, необходимое. – С трудом сдерживая интерес именно к этой части вопроса, начал свой ответ Божий служитель. – Но, самое главное – это исповедь и причастие. Вы должны очистить свою душу от грехов. У вас же есть грехи, вы – небезгрешный?

– Нет, конечно, – подернув губами в улыбке, ответил Дмитрий. – Много грехов натворил, все и не упомнишь. И блудил, и от налогов укрывался, и пьянствовал.

– Осознание своих грехов – важный шаг на пути к покаянию и исправлению. Сам Бог вас привел сюда… Ну ладно, на первый раз достаточно. Как Вас зовут?

– Дмитрий.

– Наклоняйте голову, раб Божий Димитрий. – Священник положил на голову мужчины епитрахиль и прочитал тайносовершительную молитву. – Ну а магазины мы обязательно освятим! И ещё. Молитесь, чтобы Бог вам послал толкового помощника, специалиста. Бог чаще всего через людей помогает.

– Спасибо, батюшка. Прям легче на душе стало, – держа правую ладонь на груди выше солнечного сплетения, проговорил Дмитрий Витальевич. – Хорошее тут место. Ещё раз спасибо, от души. – В лёгком поклоне Дмитрий попятился назад и чуть не сшиб стоявшую позади бабулю. – Извините. Прошу прощения.