Заклейменный

Я вспомнил чумазое лицо Рена, его черные глаза, пылающие недогоревшими углями… И рассмеялся. Потому что понял: Рену и в голову не пришли бы такие рассуждения. Он вообще не способен рассуждать. И не способен меняться – скорее весь мир под себя изменит. Он не станет играть по чужим правилам. Как таран, продолжит долбить эту стену. Пока не сломает. Или не сломается. Но никогда не пойдет в обход. Просто не умеет. Я умею. Но если я сделаю так, не предам ли я его еще раз?

Но и жить больше в изоляции, без тепла, я не могу! Что же мне делать? Что мне делать, Рен?!

Глава 2

Путь из столовой в учебный корпус «В», где занимались ораторским искусством, проходил через школьный парк. Только что окончился урок столового этикета – сегодня мы отрабатывали «официальный обед в присутствии особ королевской крови и послов Орынского ханства». Обед как обед, только использование ножа за столом орынцы считают оскорблением. И застольная беседа не должна касаться ратных подвигов, поединков и любых других тем, связанных с оружием или кровопролитием. И, конечно, никаких мясных блюд. Только «чистая пища». Забавные обычаи в воинственном Орынском ханстве.

Впрочем, что мне до орынцев? Своих проблем хватало. Сегодняшний ночной кошмар обернулся болью – голова раскалывалась, а тело ломало и скручивало. Такие приступы случались уже несколько раз за те восемь месяцев, которые я провел дома. Именно во время приступа я в первый раз попытался вскрыть вены – казалось, лучше смерть, чем боль. Боль, вопли демоницы во сне и ледяной голос отца наяву…

А потом я привык. Ко всему можно привыкнуть, даже к боли. Теперь меня заботило другое: не показать своей слабости окружающим. Это и в самом деле унижение – дать понять врагам, что мне плохо.

Хотя в последние день-два в моих отношениях с одноклассниками наметилась перемена. Словесные поединки с Нерином заканчивались в мою пользу: мне удавалось вывести его из себя, а ему меня – нет. Я видел, что его авторитет в классе начинает падать. Мои успехи в учебе были выше всяких похвал. И я уже не раз ловил на себе любопытные взгляды. Эти взгляды словно говорили: «Неужели старый Королевский Советник выбрал именно его? Надо присмотреться… Не стоит портить отношения с будущим Первым в Роду Натаналей…» Их размышления были понятны мне, словно они говорили вслух. Сейчас все решали, на кого сделать ставку: на меня или на кого-то из моих кузенов. Любая ошибка могла быть фатальной. Мерзко все это. Но что делать, если они способны выбирать себе друзей, только руководствуясь собственной выгодой?

«Тебе нужны фальшивые друзья?» – спросил я сам себя.

И ответил честно:

«Да. Пусть фальшивые. Но друзья. Может, только таких друзей и достоин тот, кто предал настоящую дружбу».

«Ты хотел спасти его, Рена… Разве это предательство?»

«Тогда почему я ничего не смог сказать ему о Клятве Повиновения? Почему соврал? Не хотел, чтобы он меня жалел? Боялся, как бы он не наделал глупостей? Или оттого, что знал, что он скажет?».

Для Рена не существовало полутонов. Дружба – это быть вместе. Сражаться до последнего. Побеждать вместе. Умирать вместе. А жертвовать собой, чтобы спасти друга – это предательство. Именно так он сказал после того случая в лесу, едва я пришел в себя от пережитого ужаса… Тогда все обошлось. Мы сумели победить – вместе. Правда, я так и не помню, как все случилось. Более того – и вспоминать не хочу.

– Эй, Глистик, ты написал мой доклад?

– Я… я…

Чужие голоса привели меня в чувство. Медленно, стараясь не совершать резких движений гудящей головой, я повернулся.

Возле дерева стояли четверо. Не из нашего класса – скорее всего, второкурсники. Мальчишки лет четырнадцати-пятнадцати.

– Чего якаешь? Написал или нет? – говоривший был невысокого роста, коренастый, похожий на петуха-крикуна, каких на ярмарках на потеху публике драться выставляют. Его лицо показалось мне знакомым.

– Я почти закончил… Еще один день… Пожалуйста! – прижавшийся к стволу каштана парень был чуть выше своего мучителя и сложение имел крепкое, но… Видел я таких. Мальчишки на улицах называли подобных типов «соплюшка». Здесь, значит – «глистик». Суть не меняется. Это люди, у которых на груди словно табличка висит: «Ударь меня больнее». Слабаки. Вечные жертвы. Жалкое зрелище.

– Разве я не говорил, что работа мне нужна сегодня? Хочешь, чтобы было так же, как в прошлый раз?

– Нет… Пожалуйста…

Коренастый мальчишка не дослушал, ударил провинившегося «глистика» по лицу. Тот не сделал даже попытки защититься.

Мерзко. Мерзко! Мерзко!!! Мои руки сжались в кулаки. Не знаю, кто мне был больше противен – мучитель или тот, кто позволял себя мучить. Ну их за Врата. Пусть разбираются. Не мое дело. Заступаться за отверженного в тот момент, когда сам только-только начинаешь подниматься со дна – глупость неимоверная. А этот дурачок сам виноват.

И все же… Рен бы не стал рассуждать, кто прав, кто виноват – для него это не имело значения. Рен бы ни на секунду не задумался о последствиях – этим всегда приходилось заниматься мне. Он делал то, что считал правильным. А происходящее под каштанами – неправильно. Значит…

– Проси прощения, Глистик, по-хорошему проси! Тогда, может, и простим тебя… Да, господа?

Крепыш повернул голову, чтобы взглянуть на своих товарищей и встретился взглядом со мной. Удивился.

– Вы что-то здесь забыли, господин малявка?

– У вас есть претензии к моему другу, господа? – поинтересовался я спокойно.

– Ха! Глистик, ну и дружка ты себе завел! Это вообще кто, мальчик или девочка? – хохотнул приятель коренастого.

– А я его знаю, – сказал другой парень, высокий и нескладный. – Это тот самый Натаналь, про которого слухи ходят… Паршивая овца в благородном семействе.

– Ага! Тот самый! Это ты, что ли, на улицах милостыню просил? Бродяжка…

– В данный момент это не имеет значения, – ответил я, стараясь, чтоб мой голос звучал ровно. – Я задал вопрос: у вас есть претензии к моему другу? Если нет – то мы с ним пойдем.

Троица парней загоготала. А Глистик еще сильнее вжался в ствол дерева, глядя на меня со страхом и надеждой. Страха было больше, и это взбесило меня сильнее, чем насмешки.

Я подошел и взял его за руку.

– Пошли отсюда.

Он взглянул на меня, потом на своих мучителей, дернулся, остановился. Ох, как мне самому захотелось его треснуть!

– Никуда он с тобой не пойдет, малявка, – крепыш перестал смеяться, смотрел на меня серьезно. – Ты ведь не собираешься бросить своих приятелей, Глистик? Конечно же, нет… Потому что знаешь: иначе с тобой произойдет много плохих вещей. Ты же моя собственность, да, Глистик? Ну-ка скажи это. Давай. Скажи: «Я твой раб»…

Это стало последней каплей.

Настоящее искусство – уничтожить человека словами. Как это принято в семье Натаналей. Но я не хотел говорить. Я хотел драться.

Я ударил. Без предупреждения. Без замаха. Короткий удар в подреберье, а потом, когда он согнулся – в основание шеи. Таким ударам не учат благородные сьё-рукопашники на домашних тренировочных площадках. Таким ударам учит Кириг-кровопийца, прошедший все каторги королевства от Шуу-Бей до Рудников Смерти.

Боль в голове прошла, словно лечебный энерго-эксплантат вложили. Двое дружков крепыша бросились на меня, но это не имело значения. Тепло. Я чувствовал тепло.

«Бей… Убей… Боль… Страх… Тепло… Дай мне это тепло. Не можешь другое – дай это. Дай. Хочу. Разорви… Боль – тоже наслаждение. Дай им боль. Убей! Тебе нравилось…».

– Заткнись, тварь! – закричал я, вцепившись руками в голову, пытаясь вырвать вновь навалившуюся боль.

И пропустил удар. Хороший удар. Крепкий. Спасибо тебе, враг… Боль от удара привела меня в чувство. И драка снова стала дракой – обычной, подобной многим другим дракам. Без голосов в голове. Без желания убивать. И это было хорошо – забыть обо всем и драться. Как обычно.

Впрочем, хорошей драки не получилось. Двое прихвостней коренастого даже на роль статистов не сгодились – когда я пришел в себя от удара, то все, что от них осталось – это мелькающие между деревьев спины, да крики о том, что надо «позвать школьного целителя, чтобы успокоил этого бешеного». И чего они так испугались? Я и ударить-то толком успел… Или успел? Не помню… Все равно – трусы.

Коренастый драться умел. И, пожалуй, любил. Наверное, один из лучших янотан-бойцов в своем классе. Но я совсем не собирался драться по принятым в янотан-бое правилам. Потому что ариши-борьба, которой я хорошо успел обучиться на улицах, правил не признает. В переводе с орынского «ариши» значит «подлый бой». А сейчас я был достаточно зол, чтоб драться так подло, как только можно. И еще подлее.

Все закончилось достаточно быстро: он лежал под деревом, держась за живот, сплевывал кровь, а я стоял над ним.

– Ну, ты и дикий, – выдохнул он, и мне показалось, что в этих словах не только презрение, а еще и что-то другое, похожее на уважение.

– Дикий? Разве? – я усмехнулся. – Ты еще плохо знаешь, насколько диким я могу быть. Но если у моего приятеля, – я кивнул в сторону все так же застывшего возле дерева Глистика, – будут неприятности из-за тебя – узнаешь. Тогда я буду говорить с тобой не так, как сейчас. Не как бродяжка Нель, а как будущий глава рода Натаналей. Понял, маркиз зу Триннелин, сын Старшего Дворцового Распорядителя? Мой дед хорошо отзывается о твоем отце. Пока хорошо. Но… Я, на месте членов вашей семьи, не стал бы искать себе врагов…

Я ударил наугад – несколько случайных воспоминаний, сопоставлений, знание общих тенденций дворцовых интриг: место распорядителя всегда было должностью шаткой. Но по тому, как побледнел мой противник, какой злостью вспыхнули его глаза, я понял, что поразил цель.