Последняя загадка парфюмера

В трубке заиграла тихая музыка.

– Ког’сак, вы? – Голос у главного редактора «Последних вестей» Турука был хриплый и картавый, как у старого ворона.

– Здравствуйте, Валерий Николаевич!

– Добг’ый день. Давненько вас не было слышно. Зная, что пг’осто так вы никогда не звоните, пг’едполагаю, что у вас для меня есть что-то жутко интег’есное?

– Дело касается смерти коллекционера Фаворского, – сказал Глеб.

Возникла пауза. Затем Турук сдержанно произнес:

– Боюсь, тема не пг’едставляет для публики особо интег’еса. Если не ошибаюсь, Фавог’ский умег от обыкновенного инфаг’кта.

– Угу. – Корсак иронично хмыкнул. – Если верить официальной версии.

– А что, есть и неофициальная? – удивился Турук.

– Неофициальная версия есть всегда, – заметил Глеб. – Что, если я добуду вам доказательства связи Фаворского с черным рынком произведений искусств?

Турук помолчал, обдумывая предложение Корсака, затем сказал:

– Вы считаете, его убили из-за этого?

– Возможно.

– Гм… Если вы сумеете это доказать, я помещу вашу статью на пег’вую полосу и заплачу в пять г’аз больше обычного. А что, у вас и пг’авда есть доказательства?

– Более-менее, – уклончиво ответил Глеб.

– Темните, Ког’сак, – вздохнул Турук. – Ладно. Как только что-нибудь откопаете, сг’азу звоните. И помните – никто не заплатит вам столько, сколько я.

– Ловлю вас на слове.

После разговора с Туруком настроение у Глеба улучшилось. Он ощутил что-то вроде охотничьего азарта. Должно быть, то же самое чувствовал и отец Корсака, старый охотник, когда совал в карман только что полученную лицензию на отстрел волков. Свежие отпечатки волчьих лап, рваный галоп серых хищников по сугробам, пар из оскаленных клыкастых пастей…

Глеб включил проигрыватель и, покопавшись в пластинках, выбрал один из ранних концертов Майлза Дэвиса. Под музыку он соображал лучше. Затем, услышав холодновато-тревожное завывание трубы, перенес сверток из прихожей в комнату. Аккуратно снял с картины оберточную бумагу и поставил ее на диван. Сам сел в кресло напротив.

6

Картина представляла собой доску, сделанную из двух скрепленных дубовых плашек, примерно пятьдесят на восемьдесят сантиметров. Глеб не слишком хорошо разбирался в живописи, но то, что художник принадлежал к фламандской школе, было ясно как день. Четкие линии, тщательно прорисованные детали, усложненная композиция. Сюжет картины был необычным и даже жутковатым. За столом, подперев щеку ладонью, восседал чернобородый мужчина в синем камзоле. Напротив него, совершенно в той же позе, сидел скелет. На столе между ними лежали два предмета: толстая книга и большой ключ. На переплете книги виднелась надпись, сделанная строгим романским шрифтом без пробелов:

ULTIMAMCOGITA

Бородатый мужчина показывал пальцем на ключ. А скелет, по-видимому, возражая ему, указывал на противоположную стену. На ней висели две картины. Прорисованы они были самым тщательным образом. На одной изображалась группа женщин – судя по одежде, простолюдинки, кухарки или что-нибудь в этом роде. Они испуганно озирались по сторонам и морщили лица, зажимая пальцами носы.

Вторая была поинтересней. За столом, уставленным ретортами и колбами, сидел вполоборота человек, одетый в монашескую сутану. Голова его была накрыта капюшоном, бросающим тень на верхнюю часть лица. Различался взгляд мерцающих глаз монаха, направленный в угол комнаты. Там в клубах желтоватого дыма смутно угадывался силуэт кого-то существа. Рядом со столом монаха стояли большие напольные часы без стрелок.

Глеб откинулся на спинку кресла и задумчиво почесал пальцем горбинку на носу. Из названия картины недвусмысленно следовало, что бородатый мужчина – это, собственно, и есть художник Тильбох. Он пытается в чем-то убедить смерть или же переспорить ее. И в качестве основного аргумента указывает на ключ. Смерть же апеллирует к двум картинам, висящим на стене.

Перетряхнув обильные закрома своей журналистской памяти, Глеб припомнил, что в переводе с латыни Ultimam — это «последний», а cogita – «думай». Значит, выражение Ultimam cogita означает что-то вроде «думай о последнем». О последнем часе своей жизни, надо полагать.

Глеб снова уставился на картину, пытаясь вникнуть во всю эту странную символику – ключ, книга, часы без стрелок. Ну, допустим, с часами без стрелок все понятно. Вряд ли они обещают художнику долгую счастливую жизнь. Скорей наоборот: век его исчислен, и времени на то, чтобы что-то исправить, у него уже не осталось.

А вот что делают на столе ключ и книга? Книга – это, скорей всего, Священное Писание. Тэк-с…

Глеб стряхнул с сигареты пепел, склонился к картине, уперев локоть в колено, и оперся подбородком на кулак. Забавные все-таки были люди эти фламандцы. Две картины внутри одной. Принцип матрешки. Что за маниакальное желание уместить на куске холста или дерева весь окружающий мир?

Глеб глубоко затянулся. Сигарета обожгла ему губы. Он чертыхнулся и вмял окурок в пепельницу. Затем осторожно потрогал пальцем обожженную губу и, не найдя серьезных повреждений, снова принялся разглядывать картину. Вернее, те две работы, которые висели на стене в виртуальном пространстве, созданном Тильбохом.

Монах, изображенный на одной, по всей вероятности, был алхимиком. Пытался создать философский камень или превратить ртуть в золото, ну, или еще что-нибудь в этом роде. Надо полагать, угробил на это большую часть жизни, не говоря уже о средствах. Вот бедолага-то. Хотя… Как знать, может, ему и удалось? Самые главные тайны человечества остаются нераскрытыми, даже много столетий спустя.

Оставив монаха в покое, Глеб перевел взгляд на кухарок. С чего бы это вдруг им зажимать пальцами носы? Вид у женщин простоватый. Наверняка им не привыкать к сильным и резким запахам. Что за непереносимая вонь заставила их сморщиться? Вопросы, вопросы, вопросы…

Однако прежде всего нужно было решить, что делать с картиной. Глеб закурил новую сигарету и глубоко задумался. Потом посмотрел на телефон. Он явно медлил с решением… Может, не стоит? Вдруг чувство, о котором он почти забыл, вспыхнет с новой силой, как это бывает в дамских романах?

Корсак перевел взгляд на свое отражение в стеклянной дверце шкафа и иронично скривился. Чепуха! Сейчас он уже не тот неуклюжий щенок, каким был восемь лет назад. Если в тридцать лет мужчина все еще не научился управлять эмоциями, то грош ему цена.

Корсак решительно взялся за телефонную трубку.

7

Если вы хотите найти в Москве место, где нет суеты и спешки, куда не проникают звуки внешнего мира и где вас всегда рады видеть (при условии, что у вас в кармане завалялась хотя бы пара сотен рублей), езжайте во Владыкино. Выйдите из метро и, закурив сигарету, топайте прямо к гостинице «Алтай». Обогнув гостиницу, увидите перед собой ярко освещенную дверь, над которой красуется вывеска с четко выведенным контуром рояля. А большие синие буквы, словно в подтверждение правдивости рисунка, гласят – «Джаз-клуб «Белый рояль».

Смело открывайте дверь и входите. Несколько ступенек наверх, и вы окажетесь перед еще одной дверью. За ней вас ждет уютный маленький мирок, из которого вы точно не захотите никуда уходить. Именно здесь и сидел наш герой Глеб Корсак, с душевным трепетом ожидая встречи, которой так тщательно избегал последние восемь лет.

Ни пьяной болтовни, ни грубых выкриков. Тихое, уединенное место, куда приводят не жен, но исключительно любовниц.

Глеб стряхнул с сигареты пепел, скользнул взглядом по стеклянной двери, затем снова поглядел на большой плазменный экран. Рыжая Нэнси Синатра, похожая на кошку-переростка, задушевным, вкрадчивым голосом мурлыкала свою знаменитую «Bang-bang».

«Bang, bang, you shot me down…» «Бах-бах». Вот ты меня и пристрелил. «Милая песенка», – усмехнулся Корсак, потягивая пиво из высокой стеклянной кружки.

На последних аккордах песни в клуб вошла молодая женщина в светлом пальто и темных очках. Обежав взглядом зал, она двинулась к столику, за которым сидел Корсак. Завидев ее, журналист поднялся со стула.

– Глеб, – выговорила женщина, подходя к столику и протягивая ему обе руки. – Глеб!

– Здравствуй! – Лицо журналиста, обычно бесстрастное, дрогнуло, и по его жестко очерченным губам скользнула улыбка.

Глеб сжал ладони женщины в своих пальцах, и она, смеясь, поцеловала его в щеку. Несколько секунд они разглядывали друг друга, затем Глеб, словно опомнившись, отодвинул свободный стул и сделал приглашающий жест.

Сев на стул, женщина сняла темные очки и сунула их в карман пальто, а потом улыбнулась.

С болью в сердце Глеб отметил, что она по-прежнему хороша собой, но теперь по-другому. Лицо осталось таким же породистым, но слегка осунулось. Мягкая линия губ стала четче, строже и элегантней, а застывшая сдержанная улыбка была улыбкой женщины, знающей себе цену. Вот только карие глаза совершенно не изменились. Большие, спокойные и такие глубокие, что на дне их могли обитать самые невероятные чудовища – столь же изящные, сколь и смертоносные.

– Если бы ты знал, как я рада тебя видеть, – улыбаясь, проговорила Ольга, не сводя с Глеба сияющих глаз. – После всех этих лет… Рассказывай. Как поживаешь?

Глеб смотрел на женщину как завороженный, не в силах оторвать взгляда от ее тонкого лица, и не мог произнести ни слова.

– Что же ты молчишь? – весело спросила она.