Lex est voluntas

– Насколько я понимаю, с момента появления аномалии прошла почти неделя, – возразил Степан. – И разобраться самим у вас не получилось.

– Орешек попался твердый, – признал Вернер. – Ребята в сто сорок третьей группе очень талантливы. Но я бы на вашем месте не стал тратить время на этот эпизод. В конце концов, это просто студенческая шалость.

– Из-за которой вы уже шесть дней не можете проводить эксперименты, – не согласился Стариков. – Думаю, время потратить все-таки стоит. Расскажите подробнее, что это за аномалия, кто из студентов её установил, – попросил он.

– М-м… хорошо, – почесал седую бровь профессор. – Только я вас очень прошу, не наказывайте этих ребят слишком строго! – взволнованно добавил он.

– Мы в тюрьму за шалости не сажаем, – успокоил его Степан. – Будут сотрудничать – отделаются выговором.

– Что ж… воздействие аномалии можно наблюдать на нашей экспериментальной площадке, – махнул рукой Вернер.

В мыслеинтерфейсе появился широкий экран – казалось, он возник сам собой, повиснув в воздухе рядом с профессором. На экране демонстрировался участок поверхности Цереры – относительно ровное поле, освещенное многочисленными прожекторами. По его серой глади тянулась легко различимая надпись, выполненная чем-то темным.

– «Каждому лектору – в … по вектору», – прочитал Степан. – Гм.

– Классика, – прокомментировал Тимофей.

– И вы из-за этой надписи приостановили эксперименты? – посмотрел на Вернера квестор. – Стереть не пробовали?

– Вы недооцениваете наших студентов, – обиженно заявил профессор. – Надпись стереть невозможно, её существование определяется законом. Более того, эта надпись – лишь верхний слой фрактала, который начинается на атомарном уровне.

– Если возьмешь микроскоп и посмотришь на образцы местной почвы, то увидишь надпись на каждой частице, – пояснил будущий аспирант. – И она повторяется при любом увеличении.

– Мы полагаем, что ребята установили закон, который изменил углы между электронными орбиталями атома углерода, – пояснил Вернер. – Если бы они выбрали какой-нибудь другой элемент, не столь распространенный, мы бы могли продолжать опыты. Но углерод – основа биологического цикла, мы просто не можем его обойти. Поэтому мы взяли паузу. Аномалия без поддержки рано или поздно пропадет.

– Может, вместо ожидания стоило перенести приборы на другой участок Цереры? – предложил Стариков. – Или это слишком долго?

– А я не сказал? Аномалия охватывает всю нашу маленькую планетку, – смущенно улыбнулся седовласый профессор. – Надписями сейчас покрыта вся Церера.

Степан вздохнул: терраформисты в своем репертуаре, на мелочи не размениваются.

– Вы говорили со студентами? – спросил он. – Просили их снять этот закон?

– К сожалению, они не помнят точных параметров, – развел руками Вернер.

– Это ж студенты, – пробасил Тимофей. – Себя вспомни.

– А без точных данных – сами понимаете, можно сделать ещё хуже, чем сейчас, – на всякий случай добавил профессор.

Стариков кивнул. Попытка снять аномалию вслепую легко могла её усилить, в таких случаях была только одна рекомендация: ждать, пока закон не ослабнет и не перестанет действовать. По крайней мере, так было написано в учебниках. Однако эльвариец по имени Тэккат имел на сей счет другое мнение.

Степан прислушался к своим ощущениям. Лаборатория была наполнена аномалиями, как лавка восточных специй – ароматами. Законы звучали в сознании квестора цветными нотами, сливаясь в сложный аккорд из радужных линий, выстраиваясь в многомерную музыкальную филигрань из света. Все они взаимодействовали друг с другом, порождая на пересечении линий новые, неожиданные оттенки и звуки.

Некоторые законы обеспечивали в лаборатории земные условия – привычную гравитацию, защиту от радиации, нужное давление и состав атмосферы. Они были яркими, но охватывали лишь небольшую область сложного сплетения. Стариков сосредоточился на внешних границах своего восприятия и обнаружил слабую, еле светящуюся линию, закрученную в замысловатый узор. Она оставляла ощущение эха уже отзвучавшей мелодии – а Тэккат как-то упоминал, что закон, оставленный без поддержки, похож на стихающий аккорд.

«Исчезни», – напряг волю Степан.

Мягкий толчок – словно от внезапно налетевшего порыва ветра – заставил квестора сделать шаг назад. Чужой закон сопротивлялся, давил, увеличивал свой напор всё больше и больше, но в конце концов отхлынул в бессилии. Нить бледного света погасла, сделав клубок аномалий чуть менее запутанным.

– Ого, – негромко произнес Тимофей.

– Похоже, у вас получилось, – присмотрелся к виртуальному экрану профессор. – Надписи не видно.

– Мужчина, ты меня пугаешь, – нервно усмехнулся будущий аспирант. – Этот закон пятнадцать человек устанавливали.

– Пятнадцать студентов, – пожал плечами Стариков. – И он уже был на последнем издыхании, я его просто добил.

– Ты же знаешь, что при коллективном законотворчестве воля не складывается, а умножается? – уточнил Тимофей. – Именно поэтому у нас тут только командная работа – одному человеку не под силу терраформировать планету.

– Знаю, – кивнул Степан. – У нас был курс терраформирования. Кажется, при переделке новой планеты за образец берутся данные с Лазурного Берега Франции, верно?

– Есть несколько вариаций, но основной набор параметров мы действительно берем в Авиньоне, – подтвердил Вернер. – Смотрим, какие законы там действуют и переносим их в новый мир. Для нас Лазурный Берег – своего рода эталон.

– И это был очень грамотный выбор отцов-основателей нашей кафедры, – подмигнул Тимофей. – Студенты обязаны регулярно посещать Ривьеру, чтобы проникнуться нужной атмосферой. Сто сорок третья группа вчера оттуда вернулась, отдохнувшая, набравшаяся сил, готовая к новым подвигам.

– Кстати, не проводишь меня к этим героям? – попросил его Стариков. – Чтобы долго их не искать.

После воспитательной беседы с юными терраформистами Степан решил сгонять в Мельбурн за оставленной там доской для серфинга. На обратном пути, когда он уже входил в городской терминал со своим длинным грузом, в его мыслеинтерфейсе замигал вызов от незнакомого абонента.

«Квестор Стариков», – отозвался парень.

«Как дела, Степан Александрович?» – раздался в голове голос Арепьева.

Степан скосил глаза на имя возле значка связи.

«Симус О’Брайен? – усмехнулся он. – Как вы обманули систему идентификации личности?»

«Потом научу, – пообещал пенсионер. – Слушай, Степан Александрович, я все-таки хочу передать тебе записи, которые я делал, пока работал на Ермолина».

«Мы же с вами договорились, что я сам разберусь, – напомнил Стариков. – Проведу независимое расследование и, если ваша история не подтвердится, вы явитесь с повинной».

«Но с моими материалами ты поймешь, где копать! Не хочешь рассматривать их как доказательства – ради бога, но хотя бы ознакомься! Иначе твое расследование затянется на годы».

«Нет. Ваши записи будут влиять на мои суждения», – не согласился квестор.

«Вот ты упертый, – проворчал Арепьев. – Ладно, давай так: я тебе их передам, а ты с ними делай что хочешь. Можешь не открывать».

«Не надо».

«Встретимся в Лондоне, в пятом Пузыре. У меня тут сейф с данными».

«Вы что, на Земле?! – мысленно воскликнул Степан. – Вы помните, что в розыске? Вы хотя бы внешность поменяли?»

«Не учи ученого, – отмахнулся пенсионер. – Жду тебя».

Вызов завершился.

Стариков ещё минуту неторопливо продвигался вместе с людским потоком к порталу в Москву, потом скрипнул зубами, пробормотал «старый осел» и направился к другому терминалу.