Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972
Венеция нас встретила замарашкой. Моросил мелкий дождь, ветер бил в лицо. Мы увидали город как бы в черновом чертеже, лишенным всякого красочного очарования. И все же, когда мы очутились на катере и он двинулся прямо по залитой водой улице среди вереницы дворцов и домов, которые потянулись за нами, – это было удивительно.
К решеткам хлынули каналы —И всплыл Петрополь, как тритон,По пояс в воду погружен…Нам отвели комнаты в старинном здании отеля «Луна». Мраморная доска на стене возвещала, что здесь проживал немецкий живописец Фейербах (и это лишний раз напомнило нам о том, что мы до сих пор не позаботились об увековечении памяти нашего великого Иванова).
Окна наших комнат выходили на тесную улочку, по камням которой звонко отдавались каблуки редких прохожих. В нишах напротив окон тихо ворковали голуби – в дождливые дни им нечего было делать на площади Св. Марка[523].
Некоторые подробности поездки выясняются из травелога Б. Полевого, написанного сразу по возвращении в Москву:
Поезд из Австрии подходил к городу по неширокой дамбе, и издали показалось, что тут случилось невиданной силы половодье: закопченные здания окраин поднимались прямо из воды, и вода плескалась у самых стен. Потом мы вышли из большого красивого вокзала и тут же убедились, что никакого половодья нет. Широкая лестница спускалась к воде, волны омывали нижние ее ступени. Как троллейбусы, деловито и буднично двигались по каналу маршрутные катера. Точно такси, толпились у причалов на специальных стоянках черные гондолы, красиво выгибая тонкие лебединые шеи. <…>
Расторопные продавцы бойко продавали туристам открытки с видами, пестрые бусы, изготовлением которых славятся местные мастера-кустари, пакетики с кукурузой, которые тут приобретают для кормления голубей. Загорелые женщины из пригородов с грубыми, обветренными лицами выгружали из гондолы на берег большие корзины с букетиками белых и синих подснежников[524].
Следуя классическому канону, Полевой особенное внимание уделяет непарадной Венеции, скрытой от менее проницательного туриста за глянцевым фасадом. Отдельно его сочувствием пользовались рыбаки, описание безрадостной жизни которых занимает добрую половину очерка:
Вообще венецианскому рыбаку не до красивых парусов. Все его имущество – это лодка, которую он унаследовал иногда даже не от отца, а от деда. В ней он и живет вместе с женой и старшими детьми, оставив младших на попечении стариков где-нибудь в хижине на отдаленном острове. Здесь же, вернувшись с лова, заведя лодку в один из окраинных каналов, причалив где-нибудь под мостом, рыбак готовит себе пищу. Это густо сваренная кукурузная каша, кусок хлеба, иногда бутылка вина да две-три рыбки похуже, отобранные из улова. Даже в самые удачные годы рыбаку едва хватает денег, чтобы расплатиться с долгами, починить суденышко, подлатать парус, пополнить снасть. Но венецианский рыбак не унывает[525].
Далее следует опущенная нами (по недостатку места) сцена совместного возлияния советского писателя-орденоносца и неунывающего рыбака – вино из «заветной бутылочки, оплетенной соломкой», алюминиевые кружки.
За полгода до этого поблизости от того же причала дегустировала блюда местной кухни писательница З. А. Гусева, работающая в смежном жанре советской агиографии («Светлый путь работницы», «Партизан Владимир» etc):
Цены на продовольствие в Венеции значительно выше, чем в других городах. На рынке возле Большого канала мы видели, как, отсчитав лиры, женщины бережно клали в корзины каких-то покрытых зеленоватой слизью каракатиц, водянистых скользких осьминогов, что-то вроде задних лап лягушек, рогатых, хвостатых моллюсков – все, что здесь красиво именуется «фрутти ди маре» – плоды моря. Когда их подавали в ресторане красиво подготовленными, они не показались нам вкусными. Итальянцы же ели их с аппетитом и несколько разочарованно смотрели на наши сомневающиеся лица[526].
Описание ее венецианских дней, в общем вполне традиционное (если вычесть экзальтированную реакцию на внутреннее убранство отеля: «Глянешь на стены – и оторопь берет. В приемной, залах, коридорах, на лестничных клетках и в комнатах – всюду развешены картины современных художников-абстракционистов»[527]), заканчивается довольно необычной, но весьма художественной кодой:
У причала нас ждала группа портовых грузчиков. Они подбежали к нам и, протягивая руки, помогли вылезти из гондол, потом окружили нас, стали показывать свежие номера газет.
Один, вероятно, не зная, как лучше выразить свои чувства, хлопал меня по плечу, а потом поднимал руку и показывал на небо, где несся наш первый спутник. Другой держал развернутую газету «Унита» и, улыбаясь, кивая головой в знак согласия, показывал пальцем то место, где было написано: «Мы испытываем великую, чистую и полную радость оттого, что к этому историческому этапу человечества страна социализма подошла первой…»[528]
39
Три значительные по объему советские делегации побывали в Венеции в 1960 году. Первая из них традиционно посещала биеннале, где был открыт советский павильон с выставкой двадцати двух художников. У карикатуриста Б. Ефимова, подробно описывавшего итальянский маршрут своей группы, не нашлось добрых слов ни для мероприятия, ни для города в целом: «<…> выставка, с которой наши художники и искусствоведы расстались без всякого нажима и, более того, весьма охотно, была венецианская „Биеннале“, где в светлых, с большим вкусом оформленных павильонах кривлялись и выворачивались наизнанку бессмысленные абстракционистские экспонаты-уроды»[529]. Единственным светлым пятном этой части поездки оказалась всеобщая забастовка венецианцев, оставившая группу советских искусствоведов и художников запертыми на Лидо:
…Огромные афиши на стенах венецианских домов и старинных палаццо призывают к всеобщей десятичасовой забастовке солидарности. Они расклеены в утро последнего дня нашего пребывания в изумительном городе и лишают нас возможности посетить ряд исторических памятников и галерей, так как весь персонал прибрежных пароходств, команды катеров и даже живописные гондольеры прекратили работу.
Мы отрезаны от города, но нам и в голову не приходит огорчиться – настолько волнует и трогает до глубины души зрелище могучей и дисциплинированной солидарности трудящихся перед лицом наступающей реакции[530].
Сходными интонациями окрашены дневниковые записи Э. Казакевича, побывавшего в Италии весной этого же года (у нас нет сведений ни о его попутчиках, ни об организаторах экскурсии):
Палаццо Дожей. Львиный зев для доносов.
Город Венеция ночью. Не город, а очень большой дом с узкими коридорами.
Гондолы. Гондольеры.
Засратое Мурано. После Гуся-Хрустального это просто дерьмо. Зато венецианское.
Русская хозяйка стекольной фабрики. Глупая и ничтожная. Муж – прелесть, участник Сопротивления. Его женитьба на русской идейное действие, а она оказалась столь ординарной мелкой хищницей-хозяйкой[531].
Не в пример лучше документировано самое многолюдное из советско-венецианских мероприятий 1960 года – Толстовский конгресс. Бумаги о подготовке к нему (естественно, с советской стороны) сохранились в составе архива Союза писателей, что позволяет проследить некоторые тайные пружины отечественной литературной дипломатии.
Архивная тетрадь открывается кратким резюме о предстоящем событии:
Встреча устраивается в Венеции, на острове Сан-Джорджо Маджоре, с 29 июня по 3 июля 1960 года. В качестве ее устроителя, финансирующего встречу, выступает итальянская организация «Фонд Чини», существующая преимущественно на средства графа Чини, одного из крупнейших итальянских монополистов, председателя акционерного совета компании САДЕ («Сочьета адриатика ди элеттричита» – Адриатическая компания по производству электроэнергии)[532].
Здесь же приводится список организаторов (У. Оден, И. Берлин, Дос Пассос и др.), причем две из фамилий вызывают особенное смятение: «Особо необходимо отметить, что в состав комитета входит известный организатор антисоветской пропаганды в Италии ренегат Иньяцио Силоне <…> и такой известный своими антисоветскими выступлениями журналист и критик, как И. Берлин, проживающий в Оксфорде, но сотрудничающий в изданиях ряда европейских стран»[533].
Итальянская сторона приложила список лиц, которых было бы желательно видеть среди гостей: К. А. Федин, М. П. Алексеев, проф. Эйхенбаум (против этой фамилии сделана пометка «скончался»), А. Б. Гольденвейзер, Н. К. Гудзий, В. Ф. Булгаков, Н. Н. Гусев, К. Н. Ломунов (заместитель директора Дома-музея Толстого в Москве), Д. В. Никитин (бывший врач Толстого, помечено «недавно умер»), П. С. Попов (профессор философии МГУ), Н. О. Пузин (научный сотрудник дома-усадьбы «Ясная Поляна»), А. И. Поповкин (директор дома-усадьбы «Ясная Поляна»), Н. С. Родионов (редактор нескольких томов юбилейного собрания), И. И. Толстой, В. И. Толстой, Б. Л. Пастернак.
Из приглашенных лиц, не считая потомков Толстого, в окончательный состав советской делегации попал один-единственный человек – Н. К. Гудзий. Это обстоятельство вызвало известное волнение принимающей стороны, ловко потушенное остальными членами делегации:
Еще до открытия встречи нашей делегации, в которую входили секретарь правления Союза писателей СССР Г. М. Марков (руководитель делегации), профессора В. В. Ермилов и Н. К. Гудзий и консультант Инокомиссии СП СССР Г. С. Брейтбурд (секретарь-переводчик делегации) пришлось столкнуться с попыткой дискредитации ее состава. На состоявшейся за день до открытия встречи пресс-конференции Сергей Толстой зачитал список из 16-ти человек приглашенных участвовать во встрече из Советского Союза и заявил, что лишь один из приглашенных, а именно проф. Гудзий приехал в Венецию. Что же касается отсутствия остальных приглашенных, то причины его ему, якобы, неизвестны. Наш ответ на это заявление Сергея Толстого, содержавший ссылку на официальные переговоры по поводу состава нашей делегации с послом Италии в Москве Пьетромарки, прозвучал вполне убедительно для прессы и для участников встречи, поскольку мы отметили, что большинство приглашенных из Советского Союза лиц находится в возрасте от 70 до 90 лет и не могли принять участие в поездке заграницу[534].
Г. М. Марков, автор отчета, отложившегося в бумагах Союза писателей, сетует и на иные примеры недоброжелательства, скопившиеся за дни конгресса: «Из Толстых в Венецию приехали Татьяна Альбертини-Толстая, Сергей Толстой, Александра Толстая (внучка) и Илья Толстой, причем ведущую и далеко не всегда дружественную по отношению к нам роль играла Татьяна Толстая <…>»[535]. Там же кратко упомянуто о присутствии на конгрессе нескольких русских эмигрантов и периодически возникавших дискуссиях с их участием. Одну из них упоминает хроникер «Граней» – когда Г. Адамович (выступавший в качестве манчестерского профессора) противопоставил Толстого Достоевскому («Для западного мира, в течение последнего пятидесятилетия, скорее влияние Достоевского оказалось преимущественным, но это несомненно не так для русских, к какому бы политическому направлению они ни принадлежали»[536]), ему возражал В. Ермилов, «сказав, что в Советском Союзе и Достоевский и Толстой считаются великими писателями и что не следует и неправильно противопоставлять одного другому»[537].
Адамович, едва вернувшись домой, описывал детали мероприятия – и в газетной хронике[538], и в частных письмах:
Все было интересно, венецианский «конгресс» был пышен до крайности, но я устал от него и от обозревания красот так, что теперь буду лежать дня три. Остаюсь, впрочем, при своем мнении, что очаровательнее Венеции нет, вероятно, ничего на свете. <…> В Венеции была советская делегация, и в ней – проф<ессор> Гудзий, тамошняя знаменитость и душка (правда), помешанный на поэзии. Знает все и всех, а когда я назвал Ваше имя, сказал: «Ну, как же – „Двор чудес“! Где она и что она?» Я Вас описал, как мог[539];
Вы спрашиваете о Венеции. Было очень пышно, нарядно, многолюдно, вроде какого-то парламента. Но по существу довольно сумбурно, «кто в лес, кто по дрова». Советские делегаты держались вежливо и любезно до крайности, хотя Слоним устроил маленькую перепалку из‐за доклада Ермилова, по духу, конечно, вполне советского. Меня очаровал проф. Гудзий, – кажется, Вы его знаете или с ним были в переписке? Умный, скромный, милый, и много рассказавший интересного. Было немало Толстых: мой доктор, Сергей, Татьяна Альбертини и Никита (не знаю, чей он сын) из Стокгольма, болтавший совершенную чепуху. Зато Сергей, доктор, прочел доклад хороший, с защитой Софьи Андреевны, правда, вскользь, но верной. Говорили на всех языках мира, но переводчики из кабинок тут же все переводили, так что люди сидели в наушниках. К моему большому удовольствию Глеб Струве к прениям приглашен не был и сидел в публике, в компании с Лоллием Львовым[540].
Несмотря на сравнительное изобилие источников, единственная деталь, касающаяся бытовой стороны поездки, скорее символична, чем обстоятельна, – много лет спустя Гудзий вспоминал, что они с Ермиловым плавали по Венеции в одной гондоле[541].
40
Официальные материалы о выезде советских писателей за рубеж сохранились в крайне фрагментарном и неупорядоченном виде. Так, наряду с неплохо документированным визитом на Толстовский конгресс, в официальных списках Союза писателей СССП 1960 года значатся еще четыре итальянских визита мастеров слова: в феврале Б. Н. Полевой, Г. М. Мусрепов и Г. С. Брейтбурд ездили на неделю ради участия «во встрече европейских и негритянских деятелей культуры»[542]; в июле М. П. Бажан, А. Б. Чаковский, М. И. Алигер, М. Танк и тот же Г. С. Брейтбурд (главный по советско-итальянским культурным связям[543]) посещали 2-й конгресс Европейского сообщества писателей[544]; в сентябре с таинственной формулировкой «по плану „Литературной газеты“» путешествовали Л. А. Кассиль и С. С. Смирнов, и, наконец, в сентябре А. А. Сурков, М. П. Бажан и (конечно) Г. С. Брейтбурд участвовали в работе руководящего Совета Европейского сообщества писателей[545]. Относительно следующих лет подобные сводки не сохранились или пока не найдены. Это же касается и документов Союза кинематографистов, в которых могли бы оказаться целые комплексы переписки, касающиеся участия в Венецианских кинофестивалях, традиционно расположенных к советским фильмам. Пока же приходится поневоле довольствоваться документами разысканными или очевидными. Так, неплохо известны обстоятельства поездки девятнадцати советских писателей осенью 1962 года – в основном благодаря тому, что по пути они сговорились сочинить коллективный травелог, причем каждому члену делегации отводился один день[546]. Венеция досталась Я. Хелемскому:
У отеля «Принчипе», как и у большинства венецианских зданий, два фасада: один – парадный, отраженный в воде, другой – сухопутный. Парадный выходит не больше не меньше, как на Канале Гранде. Сухопутный – на привокзальную улочку.
Я спустился в холл. В дверях справа зеленела вода, подступающая к террасе летнего ресторана. Слева, в доме через улицу, посверкивала витрина магазинчика с венецианским стеклом.
Вооруженный кинокамерой «Ако-8» и фотоаппаратом «Зоркий», я сперва пошел направо.
На террасе меня обдало резкой сыростью и ослепительным светом. Канале Гранде сам по себе не слишком широк, во всяком случае в этом месте. Если смотреть его не в перспективе, а взять маленький отрезок, о величии и говорить нечего. Облупившееся здание напротив, вода, которая вблизи отнюдь не прозрачна. Начинаешь замечать подробности. К полосатому причальному столбу прилип большой краб, он неуклюже шевелится в мутной влаге. Плывут окурки, кожура банана, пустая консервная банка, какие-то подозрительные отбросы. Фундамент нашего красностенного отеля, выступающий из воды, весь в плесени, он влажно поблескивает, облепленный илом и тиной. Грязновато и запущено.
Но если поднять глаза, общий план канала прекрасен[547].
В длинный венецианский день вместились наблюдения за бытовой жизнью города, прогулка по набережной, осмотр вокзала (!), плавание на гондолах с товарищами по делегации («Старик, будь человеком, щелкни нас»[548]), посещение собора Святого Марка и Дворца дожей и даже распропагандированный американец, случайно подвернувшийся под руку («– Хиросима тоже была красивым городом». – «Кристофер вздохнул и сокрушенно развел руками»[549]). Тем же вечером делегация покинула Венецию.
Документы, касающиеся писательской поездки следующего, 1963 года, сохранились не полностью, но зато представляют собой черновые персональные списки с вычеркиваниями и маргиналиями, позволяющими наблюдать (хотя и в заведомой неполноте) особенности работы механизма, регулирующего советские зарубежные экскурсии. Так, первая версия списка туристов, собирающихся в Италию в октябре 1963 года по линии Союза писателей, открывается именем филолога К. С. Айни, снабженным карандашной пометкой «ЦК Таджикистана». Далее следуют искусствовед М. М. Ашрафи, поэт и депутат Верховного Совета Литовской ССР К. П. Корсакас, прозаик и бывший нарком государственной безопасности той же Литовской ССР А. А. Гузявичюс, вычеркнутый карандашом Д. А. Юделевичюс, потом поэты М. А. Дудин[550], Н. М. Полякова (вычеркнутая на одном из этапов), В. В. Торопыгин[551] и О. Н. Шестинский. Далее следуют писатель В. Н. Собко, филолог В. Д. Войтушенко и неизвестная нам Я. В. Собко (вероятно, родственница другого соискателя); трое последних объединены фигурной скобкой и пояснением «Киевский промышленный обком»[552].
Насколько можно понимать логику вычеркивания из списков (судим по нескольким образцам, подшитым в том же деле), «иностранная комиссия» Союза писателей старалась не пускать никого дважды в одну и ту же страну: так, из поездки 1963 года именно по этой причине были выброшены М. В. Исаковский и его жена. О самом путешествии сведений у нас немного; главными из них мы обязаны сложившейся традиции ретроспективного отчета, который писал – скорее не по велению сердца, а по заданию организаторов – один из путешественников. В этом случае летописцем был П. А. Сажин, прозаик-маринист. В итоговом тексте он хвалил подбор попутчиков («Поездка прошла отлично: группа оказалась хорошей и дружной (были мелкие издержки за счет особенностей характера некоторых чересчур ярких творческих индивидуальностей. Но под воздействием коллектива эти особенности не успевали приобрести устойчивости)»[553]), мягко сетовал на недостаточную проработку экскурсий («Мне кажется, что в программу итальянских маршрутов следовало бы включить поездки на некоторые итальянские предприятия, посещение рабочих клубов. Неплохо было бы ввести в программу и прием в редакции „Унита“») и радовался щедрости благодетелей: «Между прочим, Союз писателей правильно сделал, что добился выделения для писателей-туристов специальной суммы в инвалюте на кино и театры. К сожалению, сумма эта очень незначительна (2.500 лир) по сравнению со стоимостью билетов <…>». Впрочем, конечный бенефициарий отчета (или, по крайней мере, один из них) виден из последней его части: «Из нашей группы личные контакты были лишь у Н. К. Чуковского с Гидашами (Будапешт) и у Камала Айни с итальянским профессором, видным иранистом, участнико<м> 25 Московского конгресса востоковедов синьором Скерча»[554].
41
Не хуже сохранились документы о подготовке двух писательских поездок в Италию в 1964 году – в апреле-мае и ноябре. Отчет о первой писал литературовед М. Р. Шкерин:
Докладываю: туристская группа писателей, бывшая в Италии с 22 апреля по 4 мая, благополучно вернулась 5.5.64 г. в Москву. В соответствии с планом «Интуриста» мы посетили: Турин, Милан, Геную, Флоренцию, Рим, Неаполь и Капри. На пути в Италию мимолетно осмотрели Париж, а на обратном пути в Москву осмотрели Будапешт.
Я не перечисляю по фамилиям тех, кто входил в группу – они известны Правлению, – скажу только, что коллектив подобрался хороший, взаимоотношения сразу же установились товарищеские, и за все время путешествия не произошло ни малейшего инцидента[555].
Организация поездки не обошлась без досадных недочетов – так, на Капри желающие не смогли увидеть здание, где располагалась ленинская партийная школа («Ни бывший с нами представитель „Интуриста“ <А. П.> Муратова, ни итальянский гид не знали этих достопримечательностей»), а советник посольства по культуре Г. В. Горшков не смог организовать автобус, чтобы доставить делегацию на первомайский вечер. Но главный ее недостаток был в ее маршруте:
«Все мы очень жалели, что в программе не было Венеции. Это исключение решительно ничем не оправдано. На будущее Венецию непременно надо включить в программу взамен Турина, где нет никаких достопримечательностей»[556].
Это удалось исправить при подготовке второй экскурсии, состоявшейся зимой того же года. В документах иностранной комиссии СП СССР сохранились рекомендации ее будущим участникам – так, Комиссия по выездам за границу при Башкирском обкоме КПСС рекомендовала включить в ее состав Мустая Карима и его жену, Правление Союза писателей Украинской ССР в симфонии с Киевским промышленным обкомом советовали отправить в Италию И. А. Цюпу, М. С. Цюпу и Л. И. Кравец. Союз советских писателей Азербайджана настоятельно рекомендовал прозаика и сценариста Э. К. Мамедханлы, поэта М. Г. Сеидзадэ и фантаста Е. Л. Войскунского. Затем Союз писателей передавал список (пополнившийся лицами из неизвестных нам источников) в МИД, который, кажется, часть соискателей вычеркнул – так, из списка, несмотря на рекомендацию киевских партийных властей, выбыла М. С. Цюпа. Отдельными путями двигался еще один список, подшитый к делу с визой «Решение МГКПСС», – в нем значилась писательская чета М. З. Дальцева и Н. С. Атаров, литературовед Б. Я. Брайнина, переводчица Е. Д. Калашникова, филолог С. А. Макашин с женой Т. М. Велембовской, прозаик О. Н. Писаржевский, автор учебника по истории марксистско-ленинской философии А. П. Петрашик, Н. К. и М. Н. Чуковские, Д. Д. Благой, драматург А. П. Штейн и неизвестная нам Л. Я. Бутневская[557]. Старостой и летописцем группы был назначен Н. С. Атаров, на первой странице отчета которого приведен итоговый список экскурсантов:
В декабре 1964 года, в течение тринадцати дней, в туристской поездке по Италии находилась группа писателей – москвичей и киевлян – в составе семнадцати человек. Группа первоначально была сформирована в большом составе, но за пять дней до отъезда скоропостижно скончался О. Писаржевский, не смогли прибыть бакинские и эстонские писатели. Поехали: писатели с женами – Н. Атаров, С. Макашин, Д. Павлычко, Н. Чуковский, а также Д. Благой, Б. Брайнина, Е. Калашникова, О. Иваненко, театровед А. Богуславский, преподаватель по кафедре эстетики музыкального училища им. Гнесиных Г. Ермаш, киевская журналистка Л. Кравець <так>, сотрудница одного из украинских издательств В. Осмак, жена писателя А. Штейна (драматург А. Штейн вынужден был остаться в Москве ввиду подготовки премьеры его пьесы о Ленине).
Обязанности старосты группы Секретариат возложил на Н. Атарова.
Группу встретил в Милане представитель «Интуриста» Э. Я. Козлов.
В автобусе, – что, по мнению участников поездки, так хорошо способствовало поэтическому восприятию страны – группа проехала по намеченному маршруту: Милан – Венеция – Флоренция – Рим – Неаполь с Помпеей <так> – Рим. Погода в декабре была отличная, солнечная, и писатели остались довольны как избранным маршрутом и организацией поездки, так и самой атмосферой поездки: москвичи познакомились, подружились с киевлянами, критики-литературоведы с прозаиками[558].
В отличие от большинства образцов жанра отчет Атарова выглядел скорее не как служебная записка, а был больше похож на травелог, готовый к публикации:
Думалось и о том, как мучительно и страшно обкрадывают себя буржуазно-декадентские деятели искусств, эти бедные «дети своего времени», которые, по словам Андрэ Моруа, «не хотят и слышать о сюжете или литературных образах…» <…> С удовольствием вся группа вспоминала об импровизированной встрече с коммунистами-активистами мэрии из маленького местечка Рокка-Горда <…> Пели песни – «Катюшу», «Подмосковные вечера», итальянские и советские партизанские, под конец грянули «Интернационал», обменивались значками, открытками, рабочие надписывали свои фамилии на номерах газеты «Унита», высыпали на улицу – проводить автобус друзей.
Впрочем, несмотря на расширившиеся границы жанра, сведения о сомнительных контактах путешественников содержатся и здесь: «Во Флоренции профессор Д. Благой был приглашен преподавательницей русской литературы флорентийского университета Марией Лупорини к студентам-славистам педагогического факультета. В этой встрече участвовали также Н. Атаров и А. Богуславский»[559].
42
Вероятно, небезынтересным мог бы быть и обзор последующих поездок, продолжавшихся во второй половине 1960‐х и начале 1970‐х годов, но здесь в дело вмешиваются обстоятельства непреодолимой силы: в архиве Союза писателей этих документов нет либо они подшиты так, что выявлению не поддаются[560]. Попавшие в печать отчеты этого времени сводятся или к подробнейшему, буквально пошаговому описанию поездки на остров Святого Лазаря[561] или к краткому травелогу, исполненному тревоги за стойкость венецианских фундаментов:
