Заговор посвященных

Комната на третьем этаже была небольшой, пустой и прохладной. Толстяк и Гоша уложили Венеру на чистый, застеленный розовой скатертью стол, при этом руки ее оказались заброшены за голову, а ноги слегка разведены и полусогнуты в коленях – ни дать, ни взять роженица. Закончив процесс укладки, Гоша и толстяк спросили друг друга:

– Ты будешь?

– Не-а. А ты?

– Я тоже не хочу. Некрофилия какая-то.

– Точно.

Обернулись. Сосредоточенно, долго, оценивающе смотрели на Давида.

– Вот! Он ее и оттрахает, – торжественно заявил Гоша.

– А как его зовут? – неожиданно поинтересовался толстяк.

– Его зовут Самуил, – уверенно сообщил Гоша.

– А-а-а! – обрадовался почему-то толстяк. – Самуил, оттрахай ее, пожалуйста. Девочка очень хотела. Да вот нажралась. Оттрахай. Только маску не снимай. Ты, Самуил, здесь человек новый, тебе не надо знать, кто она, вдруг ее папа будет сердиться. А тебе, Самуил, совсем ни к чему знать, кто ее папа. Договорились?

– Договорились, – ответил Давид мрачно.

Оба сразу ушли, а он увидел на внутренней стороне двери тяжелый засов и быстро задвинул его.

Ну, вот и все, свершилось.

Торжественный сумрак узкой длинной комнаты с рядами стульев вдоль стен, маленькой кушеткой в дальнем конце и господствующим по центру столом окрашивали сусальным золотом четыре тусклых светильника, сработанных под старинные канделябры. Мраморное совершенство божественного плоти вдруг шевельнулось. Руки, освободившись от уже совсем не нужной одежды, легли вдоль тела ладонями вниз и одновременно очень медленно начала подниматься спина, плечи, шея, лицо в серебристой маске, ноги, сгибаясь в коленях, раздвигались все шире, шире, высокая полная грудь нацелилась вперед и вверх набухшими острыми сосками, мелкая сладостная дрожь прошла по животу…

Давид стоял перед нею, окаменев и пожирая взглядом ее всю. Всю, а не отдельные особенно вкусные детали. Она была прекрасна, она была божественна в своем бесстыдстве – Венера! И наконец она открыла глаза, и из прорезей маски полыхнуло в него рубиново-красным. И яркое солнце вспыхнуло в комнате между ними.

Знание, Великое Высшее Знание пылающим шаром ворвалось в голову Давида и рассыпалось внутри и вокруг дождем сверкающих брызг. Свет Знания, свет солнца, вспыхнувшего среди ночи, свет тысячесвечной люстры над столом, которую он включил одним легким взмахом ресниц – ослепительный свет залил все вокруг: розовую скатерть, бордовые стены, золотые канделябры, зеркальный потолок. И дикая первобытная страсть, неодолимо толкавшая его в объятия Богини Любви, уравновесилась вдруг величественным спокойным сознанием причастности к тайнам Вселенной. Теперь он был посвящен. Теперь он знал так же, как и она, что после земной жизни их ожидает другая, совсем другая – вечная жизнь. И это было не как религиозный дурман, не как мистическое откровение, даже не как научное открытие – это было… как проснуться утром от душного кошмара и увидеть, что ты не один под солнцем.

Теперь она стояла перед ним на коленях, подняв руки раскрытыми ладонями вверх, словно поддерживая невидимый драгоценный сосуд.

– Я буду жить вечно? – спросил он.

– Да, – ответила она.

– И мы вечно будем вместе с тобой, Венера?

– Да, – ответила она. – Только не в этой жизни.

– Почему?

– Потому что здесь я не могу быть с кем-то. В этой жизни я создана для всех. Я действительно Венера. А ты… Ты вообще не создан для этой жизни.

– Почему? – снова спросил он.

Она не ответила. Помолчала, потом вдруг сказала:

– Все это случилось так нежданно.

– Ты о чем? – не понял Давид.

Она упрямо повторила, теперь уже с продолжением:

– Все это случилось так нежданно!

Вечерело. Около шести
Старенькая сгорбленная Ханна
Собралась зачем-то в лес пойти.
В руки взяв платок и телогрейку,
Выпив на дорожку девясил,
Кликнула с собою пса Андрейку,
Чтоб один по дому не бродил.
Заперла скрипучую калитку,
Воздух был прозрачен, свеж и чист,
Прогнала с капусты тварь-улитку,
Чтобы не глодала сочный лист…

Полное безумие. Венера читала стихи. Странные, непонятные, сюрные. То ли для детей написано, то ли, наоборот, ребенком. Дьявольщина какая-то.

– …Прокричала выпь в кустах сирени,
Светлячок напуган чем-то был,
Встрепенулись спящие олени
Лягушонок закопался в ил.
И скакала бабушка-колдунья
По болоту прямо босиком.
Все это случилось в полнолунье,
Всюду сильно пахло васильком.[2 - Стихи Ксении Кулаковой]

– Коньяком, – автоматически поправил Давид. – Так точнее. Или нет. Лучше – табаком. Всюду сильно пахло табаком! Что за бред – запах василька? Сама придумала?

– Конечно. Это же поэзия, дурачок. Именно васильком. Я так чувствую!..

– А-а, – протянул Давид. – А сегодня полнолуние, что ли?

– Да, – сказала она. – То есть нет. Не знаю. Просто сегодня Особый день. Для тебя. Только ты лучше молчи. И постарайся понять: ты теперь будешь жить согласно Высшему Закону – Закону Посвященных. Рано или поздно ты встретишь Владыку, который объяснит тебе все. А я… я просто одна из тех, кому доступны высшие радости. Вот так. Любимый, иди ко мне!

– Ты не снимешь маску? – спросил он.

– Нет, – ответила она. – Ты видишь мои глаза – я вижу твои. Что еще нужно? Я люблю тебя! Я больше не могу без тебя.

Ее поза – поза торжественной клятвы стала опять плавно перетекать в позу призыва, в позу ждущей, пылающей, неутоленной страсти, и Давид почувствовал, что еще мгновение, и все бессмысленные грубые покровы просто лопнут на нем…

Еще никогда в жизни он не раздевался так быстро, еще никогда в жизни он не желал кого-то так сильно, еще никогда в жизни он не получал настолько больше, чем желал. Никогда.

Сколько времени они пробыли вместе? Какой смешной вопрос! Разве то, что они делали вдвоем, происходило во времени?