Авторское кино
– Милый Арман, ты забыл, что в фильмах моего дорогого мужа должны быть только подлинные эмоции, – зловеще пропела Корнелия и расхохоталась в мрачном пространстве подвала.
День съемок был сорван, но Лукаш Чермак выглядел на удивление довольным и взволнованным. После произошедшего он ничего не сказал жене, позволив ей удалиться в свою комнату на втором этаже. Его не волновала и потрясенная съемочная группа, тревожно смотрящая на Армана, который тяжело дышал, сидя у ящиков.
Корнелия поднялась на первый этаж и впервые не стала закрывать дверь изнутри, а, наоборот, демонстративно распахнула ее в коридор. Девушка грациозно подошла к зеркалу в полный рост и посмотрела на свое отражение.
– Я постояла за себя, – пропела Корнелия, медленно разрывая свое белое платье, испачканное черной краской. – Я готова наказать тех, кто посмеет посягнуть на мою свободу…
Девушка осталась у зеркала совершенно обнаженной и стала рассматривать себя. Любуясь отражением, она крутилась и изгибалась, поправляла измазанные черной краской волосы и проводила по своему телу изящными руками. Вдруг половица в коридоре скрипнула, и Корнелия, медленно повернувшись, увидела звукорежиссера Вислава, застывшего в дверном проеме ее комнаты.
– Нравлюсь? – игриво спросила девушка, и, без всякого смущения, медленно пошла к молодому человеку.
Вислав испуганно попятился назад и упал. Вскочив, парень бросился бежать со всех ног. Он мчался прочь, но постоянно оглядывался на девушку, которая, стоя в коридоре, спокойно за ним наблюдала и улыбалась.
Эпизод четвертый. «Человек, который кричал».
Лукаш Чермак не спал. Дневной конфликт, произошедший между его женой и Арманом, будоражил сознание режиссера. Лукаш был счастлив и горд от того, что эмоции актеров получились настолько подлинными в сюжетно важной сцене его художественного фильма. То, что режиссер творил с душой своей жены, в тот момент его волновало меньше всего. Куда больше его беспокоило сохранение настроения подлинности в чувствах и эмоциях, царящих на съемочной площадке.
Наконец, спустя несколько часов, Лукаш Чермак стал дремать внутри своего спального мешка. В тот самый момент, когда глубокий сон уже окутывал режиссера, по его обросшему лицу пробежала тень, упавшая со стороны окна. Лукаш открыл глаза и приподнялся в спальном мешке. За мутным стеклом окна, в лунном свете, стоял женский силуэт с чуть покачивающимися на ветру волосами. Он стоял к режиссеру в профиль и, задрав голову, смотрел на луну. Лукаш нервно сморгнул и снова удивленно уставился на окно. Силуэт исчез, словно был причудливой игрой тени или галлюцинацией из разгулявшейся фантазии режиссера.
– Корнелия…, – прошептал Лукаш Чермак и тихо выбрался из спального мешка.
Режиссер прошел мимо трех спящих на полу мужчин и, скрипя ступенями лестницы, поднялся на второй этаж. Через открытую дверь, из комнаты Корнелии, на пол коридора падала полоса лунного света. Лукаш Чермак встал в дверном проеме комнаты и мрачно посмотрел на пустой спальник своей жены и большое разбитое зеркало, чьи осколки зловеще поблескивали в лунном свете. Через минуту режиссер спустился по лестнице, заглянул в гостиную комнату и только тогда заметил, что в густом сумраке сопят только трое мужчин. Звукорежиссера Вислава в гостиной не было. Лукаш поспешно надел широкополую шляпу, накинул на плечи куртку и тихо хлопнул входной дверью дома.
Над Карпатами стояла лунная ночь. С деревьев с тихим шуршанием спадали и, закручиваясь в воздухе, черными пятнами улетали листья. У крыши старого дома, со злым, тихим писком кружилась пара серых летучих мышей, которым подпевали покосившиеся ставни окна. Вокруг заросшего мхом и порослью массивного фундамента шептала подсыхающая, высокая трава. В эту беспокойную симфонию ночи неожиданно ворвался одинокий мужской крик. Он прозвучал протяжно и хрипло, словно эхо от оружейного выстрела, и затих в звуках ночных Карпат.
Спустя час, Лукаш Чермак вернулся в дом и справился у проснувшейся и перепуганной съемочной группы, не вернулись ли Корнелия и Вислав. Узнав, что его жена вернулась несколькими минутами ранее, режиссер, прихватив камеру, взбежал по ступеням на второй этаж. Корнелия сидела на полу комнаты в шелковом халате и, словно играющий ребенок, медленно передвигала указательным пальцем осколки зеркала, составляя из них причудливый узор. Босые ноги девушки, по самые колени, были вымазаны глиной. Лукаш Чермак наставил на жену объектив камеры и заговорил дрожащим от волнения голосом:
– Где ты была, дорогая?
– Я гуляла, – промурлыкала Корнелия озорным тоном.
– А где Вислав, ты знаешь?
– Вислав, – девушка странно хихикнула, передвигая пальцем очередной осколок. – Зря он тогда убежал. Мы бы могли здорово провести время…
– Да что с тобой такое, Корнелия? – спросил режиссер, продолжая снимать свою жену на камеру. – Ты сама на себя не похожа!
– Лукаш, я соскучилась, – девушка поднялась с пола и, держа маленький осколок зеркала, подошла к мужу. – Останься этой ночью со мной…
– Пойдем вниз, в гостиную…
– Неет, – пропела Корнелия. – Я хочу побыть с тобой наедине.
– Не думаю, что при сложившихся обстоятельствах это уместно…
– Ты боишься? – спросила девушка и расхохоталась.
Режиссер болезненно отшатнулся и, смерив жену высокомерным взглядом, вышел из комнаты. Выражение лица Корнелии тут же помрачнело. Она посмотрела в темный прямоугольник дверного проема комнаты взглядом хищника, вышедшего на охоту.
– И не зря…, – прошептала девушка вслед мужу.
В разгорающихся оттенках бледного, осеннего утра, Лукаш Чермак сидел в гостиной комнате в окружении своей съемочной группы. Влад, Зигфрид и Арман мрачно переглядывались между собой, не нарушая тяжелого, затянувшегося молчания. Единственным, что разбавляло эту вязкую и зловещую тишину, было пугающе веселое пение Корнелии, доносящееся со второго этажа.
– Босс, извините за то, что я сейчас скажу, но это все зашло слишком далеко, – нарушил молчание осветитель Зигфрид. – Мне самому становится до жути страшно…
– Поверь, оно того стоит, – отрезал Лукаш Чермак, не глядя на мужчину.
– Серьезно? – Вскочил с пола Арман. – А как же человеческая жизнь?
– Эй, не забывайся, дружище, – сверкнул глазами Лукаш Чермак. – Не пользуйся моим особенным к тебе отношением.
– Ты, действительно, фанатик, Лукаш! – Арман схватил со своего рюкзака пачку сигарет и, выйдя из комнаты дерганной, не свойственной ему походкой, хлопнул входной дверью дома.
Режиссер проводил актера мрачным взглядом и тяжело поднялся с края старого дивана, на котором сидел. Когда мужчина заскрипел ступенями лестницы, поднимаясь на второй этаж, мимо него, вниз, сбежала Корнелия в ярко красном платье. Румяная и довольная, она даже не взглянула на мужа, словно его не было вовсе. Лукаш Чермак остановился на середине пути и обернулся ей вслед. Тяжело вздохнув, режиссер продолжил свое восхождение.
Разбитое зеркало блестело на полу комнаты Корнелии замысловатым узором. Лукаш опустился на колени, поставил на пол включенную видеокамеру и принялся медленно складывать осколки вместе, словно большую, острую с краев мозаику. Спустя тридцать минут, режиссер сложил все зеркальные кусочки и окинул мрачным взглядом результат своих трудов. Не доставало одного длинного, чуть изогнутого осколка.
Корнелия ходила вокруг сарая без окон, изредка касаясь рукой его шершавой, деревянной поверхности. Девушка ступала босыми ногами по холодной траве и улыбалась, не обращая никакого внимания на Армана, который, дымя сигаретой на длинном крыльце старого дома, напряженно за ней наблюдал. Очередной орех, спрятанный в щели между досками, не вызвал у девушки никакого удивления, будто она точно знала, что должна была его найти. Жена режиссера надавила пальцами на бугристую скорлупу, украшенную орнаментом из зеленой краски, и достала записку с парой жемчужных бусин и красной тесемкой.
«Прячусь тут от папы. Мне страшно. Он стал другим. Это из-за того, что я взглядом убила ту гадюку. С тех пор папа меня боится. Все чаще сижу в сарае и читаю книги. Это – то немногое, что мне разрешено…
Дора Миллер 10 лет, 15 апреля 1936 года».
На крыльцо дома вышел оператор Влад и наставил на Корнелию включенную видеокамеру. Девушка тут же скрылась за углом сарая, прижавшись к его стене изящной спиной. Она сжала находку в кулаке и трепетно, словно любимое дитя, поцеловала его.
– Бедная, бедная моя Дора Миллер…, – прошептала Корнелия.
После обеда Лукаш Чермак взял с собой Влада и сказал остальным, что спустится в лес, к охотничьему домику старика Ежи, чтобы один из его сыновей помог им обыскать местность. Режиссера и его оператора не было целый день, и вернулись они только под утро, мрачные и напуганные. Лукаш собрал всех обитателей дома на кухне и, выдержав паузу, под прицелом включенной оператором камеры, тихо заговорил:
– Господа, я прошу всех одеться и следовать за мной, – режиссер заметил, как с кухни ускользает его жена, и повернулся к ней. – Тебя это тоже касается, Корнелия…
Четверо мужчин и девушка шли цепью по жухлой траве, пока возглавляющий это шествие режиссер не остановился у самого откоса, за которым вниз уходил заросший мелким кустарником пологий склон. Лукаш Чермак удручено постоял на его краю, словно над могилой, и повернулся к своей команде. Следующей к краю откоса подошла Корнелия. Внизу, у большого пожелтевшего куста, лицом вниз лежало тело мужчины. Девушка отшатнулась назад и, обхватив себя руками за плечи, с ужасом в глазах посмотрела на мужа.
– Как…, как это случилось? – задыхаясь спросила Корнелия.
– Из его спины торчал обмотанный бинтом осколок зеркала…
– Но я не…, – прошептала Корнелия дрожащим голосом и, горестно разрыдавшись, упала на колени. – Я не помню! Я совсем ничего не помню!
Чуть поодаль от режиссера и его рыдающей жены стоял оператор Влад. Он снимал происходящее дрожащими руками и, казалось, сам был близок к состоянию обморока. Арман и Зигфрид многозначительно переглянулись между собой и, не сказав ни слова, направились обратно к дому, находящемуся в пятистах метрах от них.
Вечером Корнелия сидела в сумраке на полу своей комнаты и, покачиваясь, смотрела на отдающие холодом осколки зеркала. Девушка не знала, сколько времени прошло с того момента, как она увидела тело Вислава. Горло саднило от боли. Гуляя босыми ногами по холодной земле, жена режиссера простыла. Желая выпить воды, она покопалась в своих вещах, но не найдя бутылку, наконец, решилась спуститься на первый этаж. Вступив на ступень лестницы, девушка услышала голос своего мужа, разговаривающего с Зигфридом.
– Я не могу обратиться в полицию! – шипел на осветителя не на шутку встревоженный режиссер. – Она же моя жена! Корнелию посадят или признают невменяемой! И тогда все! Понимаешь? Все!
– Но она убила человека, Босс, – голос Зигфрида звучал фальшиво и неуверенно, словно он сам не верил в то, что говорил. – Мы же не можем оставить это вот так…
– Завтра вечером мы уедем. Я увезу Корнелию из страны…
Жена режиссера ушла обратно в свою комнату и присела на край подоконника. Зловещее нечто, что преследовало Корнелию с детства, снова вернулось и затаилось где-то рядом. Оно шипело на нее из углов комнаты и постепенно приближалось, скользя по полу. Девушка учащенно задышала и испуганно прижалась спиной к холодному стеклу окна. Хотелось спрятаться, раствориться. Лишь бы покинуть этот дом. Тут Корнелия вспомнила про грецкий орех, который нашла последним. Бросившись в темноту, к своим вещам, словно в осиный улей, она дрожащими руками достала его из отделения рюкзака.
– Помоги мне, Дора, – шептала девушка в темноте. – Я не знаю, что мне делать. Пожалуйста, помоги мне…
В коридоре второго этажа послышались тяжелые шаги, и Корнелия испуганно отползла к стене, словно была приговоренной к казни, и близился час рассвета. Через мгновение свет керосинового фонаря залил комнату персиковым цветом, в котором глаза девушки блестели, словно у загнанного в ловушку зверя. На пороге комнаты стоял оператор Влад, он оглянулся назад, в коридор, и прикрыл за собой дверь.
– Корнелия, – Влад выдержал короткую паузу, которая показалась девушке целой вечностью, – мне нужно с тобой очень серьезно поговорить…
– Он был твоим хорошим другом, – прохрипела девушка из угла комнаты, в который обреченно забилась. – Мне очень жаль…
– Речь не о нем, – оператор снова оглянулся на дверь. – Речь о тебе.
– Я ничего не помню! Ясно? – резко перешла на крик девушка. – Вы, все вы знаете, что я иногда хожу во сне! Как я могу отвечать за то, чего не помню! Как вы смеете обвинять меня?
Корнелия бросилась на Влада, стараясь вцепиться ему в лицо, но мужчина увернулся, и девушка пролетела мимо него, ударившись ладонями о стену, с которой в свете фонаря заклубилась пыль. Жена режиссера принялась колотить оператора руками, а он, как мог, уклонялся от ее хаотичных атак.
– Убирайся! Все убирайтесь! – надрывно кричала Корнелия. – Я ничего не помню! Слышите? Я совсем ничего не помню!
Неожиданно, между Владом и девушкой прыгнул крупный, дымчатый кот. Сверкая желтыми глазами, он утробно заверещал, встав перед мужчиной на дыбы. Оттесняя его к двери, животное шипело и било в воздухе лапой. Оператор вывалился в коридор, открыв своим весом дверь, и, поспешно перекрестившись, побежал прочь. Кот тут же успокоился и, урча, принялся ласково тереться о дрожащие ноги Корнелии.
– Спасибо, Дора, – прошептала девушка.
По лестнице, с грохотом, поднимался Лукаш Чермак. Корнелия слышала его едкие ругательства и сбивчивое дыхание. Не дожидаясь появления мужа, девушка взяла кота на руки, зашла в комнату и закрыла дверь, опустив засов.
Эпизод пятый. «Узоры и браслет».
Что-то мокрое и шершавое коснулось щеки Корнелии. Девушка открыла глаза и, сонно поморщившись, увидела сидящего перед ее лицом кота. Он спокойно посмотрел на Корнелию сквозь ночной сумрак своими желтыми глазами, а затем, проследовав к двери комнаты, остановился и обернулся к девушке. Жена режиссера спокойно наблюдала за загадочным животным, а оно так же спокойно наблюдало за ней. Но через какое-то время, потеряв терпение, кот несколько раз требовательно постучал лапой по закрытой двери комнаты.
Как только Корнелия открыла дверь, кот неуловимой тенью выскользнул из комнаты, но, к удивлению девушки, тут же остановился и замер посреди коридора, внимательно на нее посмотрев. Когда Корнелия сделала шаг за пределы комнаты, ее новый знакомый, тоже, продвинулся чуть дальше по коридору. Девушка сделала еще несколько шагов, и кот снова сдвинулся с места. Жена режиссера уверенно пошла за котом, а тот, убедившись, что за ним следуют, побежал трусцой. Он вывел Корнелию на холодное крыльцо дома, и она тревожно отпрянула обратно к двери: вдоль тропинки к сараю в два ряда стояли низкие факелы, чье зеленое пламя дрожало и зло шептало на ветру. Гладкая и серая дверь сарая светилась зелеными узорами флуоресцентной краски, которые изображали растительный орнамент. Кот уверенно побежал по дрожащей зеленым светом тропинке и замер миниатюрной фигуркой у этих таинственных, светящихся врат. Немного помедлив, Корнелия проследовала за ним. Ее черный силуэт бросал на тропинку неровную тень, дрожащую в демоническом зеленом свете факелов. Чем ближе девушка подходила к светящейся узором двери, тем отчетливее слышала тихое девичье пение и загадочный, меланхоличный звон колокольчиков.
– Освободи меня, Корнелия, – тихо пропел кто-то нежным голосом из-за двери сарая. – Я так устала. Освободи меня, Корнелия…
Кот сидел у ног жены режиссера и пристально следил за каждым ее движением. Корнелия приложила к светящейся гладкой двери ладонь, и на ее серой, деревянной поверхности, взорвавшись маленькой зеленой вспышкой, появилась замочная скважина. Корнелия испуганно отшатнулась и посмотрела на своего желтоглазого спутника. На месте внезапно исчезнувшего кота, в жухлой траве, лежал большой медный ключ и поблескивал своим желтым металлом. Девушка аккуратно подняла его и, повертев в руках, обратила взгляд на замочную скважину.
– Освободи меня, Корнелия…, – снова тихо пропел кто-то из-за двери.
Жена режиссера напряженно выставила перед собой ключ, словно нож, и стала медленно приближать его к двери сарая. Он уже аккуратно вошел в замочную скважину и чуть скрипнул механизмом замка. Но в последнюю секунду Корнелия повернула ключ обратно и рывком извлекла его из двери. Дрожа всем телом, девушка нагнулась к замочной скважине и заглянула в нее. С обратной стороны на нее смотрело нечто своим выкатившимся из орбиты страшным белым глазом, покрытым мутными, полопавшимися сосудами, словно грязной паутиной. Чернильный зрачок и мутно зеленая радужка этого глаза хаотично дрожали из стороны в сторону, подобно беспокойному пламени факелов, выставленных вдоль дорожки к сараю. Корнелия вскрикнула и упала на спину. Тут же, в дверь сарая, с его обратной стороны, что-то врезалось со звериным визгом. Так, что со стен полетела белая пыль, и посыпались щепки.
Девушка вскрикнула и проснулась одновременно с пронзительно громким раскатом утреннего грома. Настолько мощным, что, казалось, сердитое небо упиралось прямо в крышу этого старого, сельского дома. Корнелия вытерла тонкой рукой холодный пот со лба и убрала назад прилипшие к лицу волосы. Дом стоял беззвучно, словно до смерти напуганное бушующей стихией живое существо. Ни скрипа, ни голосов, ни, даже, самого тихого шороха. Только рычащая и зло стонущая стихия за окном, бросающая звонкие копья капель в старый фасад и в мутные стекла. Взгляд девушки скользнул по подоконнику и замер на предмете, который на нем лежал. По спине жены режиссера пробежал холодок, а тело моментально покрылось мурашками. На фоне стекла, заливаемого с уличной стороны каскадом дождя, лежал еще один орех. Встревоженная девушка подошла к окну и удивленно посмотрела на неожиданную находку. Рядом с орехом виднелись четкие следы грязных кошачьих лап. Рука разломила орех со следами старой, запекшейся крови, и из него на ладони девушки упали маленькая, свернутая записка и затертый значок СС «Череп и кости». Почерк в испачканной кровью записке был быстрым и кривым, он настолько отличался от обычного почерка Доры Миллер, что, казалось, это писал совершенно другой человек.
«Это свершилось. Когда я использовала свой дар, на кухне их было шестеро. Им так и не удалось прикоснуться ко мне. Они не смогли свершить свой чудовищный замысел. Их гадкие, черные сердца взорвались, словно закисшие бомбы, только потому, что я так захотела. На кухне, в крошку разлетелась вся посуда, окно выбило вместе с рамой, со стен осыпалась штукатурка. Теперь мне очень плохо. Из носа и глаз течет кровь, голова раскалывается. Прячусь в сарае. Они уже близко. Они жаждут мести. Прозвучал приказ брать меня живой. Я им не дамся. Я останусь непокорной ни людям, ни злой судьбе. Эта ветхая обитель станет моим монументом…
Дора Миллер 17 лет, 15 августа 1943 года».
В комнату постучали, и Корнелия, вздрогнув всем телом, выронила из рук свою находку. Стук повторился уже более настойчиво. Девушка тихо подошла к двери и прислонилась к ней спиной.
– Кто это?
– Корнелия, это я – Арман. Открой, пожалуйста, дверь…
– Убирайся.
– Корнелия, я не причиню тебе вреда. Пожалуйста, открой…
– Убирайся!
– Не кричи! Дело касается твоей жизни! Да и моей тоже…
– Что ты имеешь в виду?
– Мне не хотелось бы говорить об этом вот так, через закрытую дверь…
– Только так и никак иначе, Арман.
За дверью воцарилась тишина, и девушке даже показалось, что Арман беззвучно ушел. Но, через минуту актер тяжело вздохнул и заговорил снова:
– Я…, я люблю тебя, дорогая Корнелия. Я полюбил тебя с первого взгляда, как только увидел. Как бы я не уважал Лукаша, я больше не могу сносить того, что он делает с тобой. Я больше не могу смотреть, как он губит тебя…
– О чем ты?
Арман не успел договорить. В коридоре, со стороны лестницы, раздался характерный треск и топот стремительно приближающихся ног. За дверью послышались звуки борьбы и ругань. Девушка рывком скинула засов и распахнула дверь. По полу коридора, словно сцепившиеся дворовые коты, катались режиссер Лукаш Чермак и Арман. Актер, явно побеждающий на фоне режиссера в весе и физической форме, отбросил его от себя на метр. И, потирая рукой ссадину на подбородке, схватил Корнелию за руку.
– Мы уезжаем, – сказал, как отрезал, Актер.
– Я никуда с тобой не поеду! – Корнелия попыталась вырваться, но Арманд продолжал упорно тащить ее по коридору.
Оклемавшись, Лукаш Чермак поднялся с пола и со скрипучим криком бросился на своего недруга. На этот раз Арман не стал церемониться и двинул увесистой рукой режиссеру прямо под дых. Лукаш хрипло вдохнул, сгорбившись, отшатнулся назад и упал, держась за живот.
– Как ты посмел! – Корнелия вцепилась свободной рукой в лицо актера и одним рывком оставила на его лице три кровавых полосы.
Арман вскрикнул и, отпустив Корнелию, схватился за лицо руками.
– Дура! Ты – беспросветная дура! – Актер зло посмотрел на свои окровавленные пальцы. – Это все из-за него! Понимаешь, это все он виноват!
– Да? – Корнелия лукаво улыбнулась, демонически захихикала и стала медленно приближаться к Арману. – А может это не он, а дух ведьмы? Может, это милая подружка Дора говорила мне что делать и вела меня. Ты не думал, что это она указывала мне, кто должен жить, а кто умереть?
– Что? – задыхаясь, то ли от испуга, то ли от негодования, выдавил из себя Арман. – Что ты такое несешь? Больная! Ненормальная! Да вы оба ненормальные!
Актер попятился, а затем, держась за оцарапанное лицо, побежал. Спускаясь по старой лестнице, он споткнулся и упал, с грохотом покатившись по ступеням. Оказавшись на первом этаже – на полу, в прихожей, он, крича, схватился за поврежденную во время стремительного спуска руку. К нему подбежали Влад и Зигфрид. У входной двери стояли их нагруженные походные рюкзаки.
– Какого хрена здесь происходит? – спросил у актера оператор Влад.
– Рука! Моя рука! – кричал лежащий на полу Арман. – Они ненормальные! Они оба ненормальные!
– Так ты идешь с нами, как только закончится гроза, – осветитель Зигфрид, помог Арману встать на ноги, – или и дальше будешь играть с этой психической в любовь?
– Она же жертва! Как вы не понимаете? – охал Актер.
– Пускай сами разбираются, – Влад накинул на плечи рюкзак. – Я сваливаю. Лучше, рискуя жизнью, спускаться по размытой дороге, чем оставаться в этом Богом забытом месте!
– Но Арман не сможет пойти с нами, – придерживая за здоровую руку, Зигфрид помог стонущему от боли актеру сесть на кухонный стул. – Он травмирован…
– Тем хуже для него, – сухо сказал Влад и, не дожидаясь ответа, хлопнул входной дверью.
Через мгновение его фигура за окном уже быстро отдалялась от дома под моросящим дождем…
Корнелия села перед лежащим в коридоре мужем и положила его голову себе на колени. Он все еще с трудом дышал, смотря перед собой затуманенным взглядом. Девушка нежно гладила рукой по его волосам и тихо напевала колыбельную.
– Пришло время поставить точку, – неожиданно произнес Лукаш хриплым голосом. – Принеси мою личную камеру, дорогая…
– О чем говорил Арман? Я не совсем поняла его.
– Принеси камеру, и я все тебе расскажу…
Корнелия спустилась на первый этаж и, даже не взглянув на Армана с Зигфридом, расположившихся на кухне, прошла в гостиную комнату и достала из сумки мужа его видеокамеру. Вскоре спустился и сам режиссер. Бросив на Армана полный презрения и смертельной обиды взгляд, он вышел на улицу. Корнелия молча последовала за ним – за своим гениальным мужем.
Дождь капал на мрачное, морщинистое лицо режиссера. Его муза ступала за ним босыми ногами, двигаясь чуть поодаль изящным силуэтом. Так они и подошли к сараю. Лукаш Чермак вздохнул, взял у жены камеру и включил ее. Корнелия спокойно наблюдала за каждым его действием. Ее красивое, бледное лицо источало спокойную меланхолию и покорность.
– Ты готова, дорогая? – спросил режиссер неожиданно живым и бойким голосом, наставив на Корнелию объектив своей камеры.
– К чему?
– К правде, – улыбнулся режиссер и скрылся за углом сарая, проигнорировав его большую гладкую дверь.
Дойдя до угла сооружения, режиссер одной рукой оторвал хлипкую деревянную панель, за которой оказалась новая дверь с ручкой и маленьким замком. Режиссер рывком сорвал со своей шеи цепочку, на которой покоился маленький ключ, и открыл им тайный проход в таинственное до этой минуты для девушки место. Предлагая жестом руки зайти жене первой, он встал сбоку от дверного проема. Слыша учащенное биение собственного сердца, взволнованная Корнелия зашла в сарай. В это мгновение ее глаза горели благоговейным блеском, словно она ступила под свод прекрасного готического собора.
