Франсуа и Мальвази. III том

…А теперь приглашаю вас к торту с сюрпризом! – громко воззвал маркиз, указывая рукой вверх, очевидно за спины смотрящих. Все обернулись назад: по зале везли огромный торт величиной и высотой с большой круглый стол. Поэтому не было ничего удивительного в том что шоколадный мавр умещался глубоко в середине и чтобы достать конверт из его шоколадных рук пришлось тянуться при помощи с опасностью влипнуть.

Конверт достали и вслух зачитали коротенькое письмецо: в нем главный повар упоминал о сюрпризе – нужно дождаться когда догорит свеча. Она уже догорала в руках мавра, и долго ждать не пришлось… сначала с сильным хлопком разлетелся в сторону мавр, потом рвануло из недр кремово-бисквитного наслоения обдав залу и присутствующих обильным количеством неприятного вещества, облепившего особенно на ближайших лицо волосы и не так уж страшно – одежду. Всеобщий крик, особенно недовольный женский. И если среди мужчин нашлись шутники сказавшие – поели, то слабый пол был просто взбешен подобной выходкой и тут же начиная очищаться от сладкого стали недовольно расходиться. Князь де Бутера – младший подумал хорошо что здесь не было Мальвази.

В то же время со стороны Палермского собора видимого вдалеке за вершинами садовых деревьев, освещенного некоторым светом, послышалась трескотня выстрелов. По широкой площади перед собором демонстративно наступали толпы восставших. Они шли медленно, казалось крайне неохотно и поэтому капитан засевшего в саду отряда приказал наступать, чтобы разогнать сей мятежный сброд заблаговременно, не подпуская близко к дворцу, который стоял за садом и виллой Бонанно не так далеко, чтобы не пострадать от выстрелов, особенно по окнам.

Защитники большей частью бросились в нападение по широкой виа на соборную площадь по которой шли и уже приостановились бунтовщики. От них раздавались редкие гулкие выстрелы, но защитники дворца бежали не обращая внимания, желая как можно скорее приблизиться. Они уже добежали до самой площади и начали гнать, как в это время из-за боковой стороны соборных пристроек им чуть ли не в тыл обрушился сильный засадный отряд восставших марсальцев д'Алесси. В это же время кончили притворное отступление на площади. Наступавшим грозило попасть в полное окружение, но капитан, оставив заслоны от одних и других, устремился на маленькую улочку Виколо-Брунья, справа, в ее узком пространстве, меж высоких глухих стен отряд нашел укрытие, если не сказать спасение, потому что марсальцы видя как среди них много испанских мундиров налетели на них с убийственным остервенением атаковать и в узком уличном проходе. Но вскоре было видно от них остался один заслон. Защитники дворца не давая себя отрезать, бросились по улочке до конца, свернули в сторону свернув в сторону дворца направо на площадь Сан-Джованни…, с которой уже виден был надстоящий на возвышении, как развернутые книги, Нормандский дворец, и до сада было вовсе рукой подать, но было слышно как участились ружейные выстрелы. Д'Алесси прорвался возле ограды сада, почти безболезненно отогнав остатки защитного отряда. Отогнав его от решеток не перелезая через них. В это время основная часть его во главе с д'Алесси сломав решетчатые ворота устремились и мимо виллы Бонанно через широкую садовую дорогу к самому дворцу, во дворец. С налета ворваться не успели, потому что успели ударить защитники и удар их был настолько силен, что пришлось отступать в самый конец дворца к Порта-Нуова. Она была захвачена, но все входы и выходы были закрыты и защищены внутренней дворцовой стражей. Защищаясь узким проходом Порта-Нуовы д'Алесси повел основную часть отряда в несколько сотен человек в открывшуюся им другую сторону дворца, оказавшуюся невозможной для штурма из-за высоких стен. Д'Алесси почувствовал что сильно просчитался. Нужно было дать бой защитному отряду и по возможности уничтожить его.

Он повел пошедший за ним отряд обратно, но увидел что остальные отряды устремились уже вниз в долину к Орлеанскому дворцу. Это сулило еще больший успех, можно было еще захватить ворота Кастро, с тем чтобы разрушить их. Больше шуму и меньше крови.

Оставшийся открытым Орлеанский дворец был захвачен. Д'Алесси ходил по его залам чувствуя себя победителем. Ворота захватить не удалось, его защитил какой-то отряд, засевший на узкой улице Бастионов под дворцовой горой. Их невозможно было достать, даже зайдя по подножию дворца сверху, настолько неудобен был склон.

От Кальварузо пришло сообщение, что из Портового замка вышел большой отряд испанцев. Нужно было уходить за гору, стоявшую над собором и дворцами.

Зачем испанцам сдалось это? видно де Карини плясал под дудочку Спорада, и во дворце скрывались жены знатных испанцев.

* зажигательная речь *

Наутро следующего дня, дав сенату собраться д'Алесси вошел одним из последних под восторженные крики и отчасти на осторожные взгляды, взойдя на трибуну он начал свою речь, которую готовил всю ночь. Он говорил выучено, зажигательно о низчайшем налоге и о войне, которую нужно устроить за это дело, в общем обо всем том, от чего многих тошнило и они вспоминали те радостные времена, когда были у Спорада за пазухой. После событий вчерашней ночи не только у дворцов, но и перед зданием сената многих ныне подташнивало от того с кем их втянули сцепиться. Монти вообще хотел реабилитироваться в глазах Спорада через наушников его бывших и здесь, и на площади. Он перебил д'Алесси в защиту Спорада:

– Пока вы вчера были около дворцов Спорада запросто мог захватить сенат. Но он этого не сделал однако же!

– Потому что не смог бы этого сделать! – отпарировал д'Алесси.

– Он бы смог, это мы бы не смогли защититься. Пришлось откупиться арестантами.

– Что?! Кто посмел выпустить арестантов?! – вскричал раздраженно д'Алесси и обратил внимание на выступившего из дверей начальника охраны и командира единственно оставшегося защищать сенат отряда.

– Мы бы не удержались. Их был целый полк! Я вынужден был уступить требованию!

– Что?! Отдать Турфаролла! Почему не защищались!!

Д«Алесси с гневом выхватил пистолет всегда у него взведенный и выстрелил во Фьора. Тот упал раненным.

– Командор! – вскричал Монти, – Кто вам давал такое право!

Д«Алесси и сам почувствовал что погорячился, но все пошло не к лучшему, а худшему.

Этим утром последние гости покидали дворцы, уезжая под охраной от города в свои места…

Часть II. Вылитая Копия

В ранний рассветный час подъезжает карета княгини.

Местоположение виллы Монтанья-Гранде между морем и сушей, приподнятой над берегом, приходилось как раз на гребень поднятия, что делало то место краем, от которого с одной стороны опускался пологий уклон к воде, а с другой лицевой стороны продолжалось ровное место. Оно незаметно переходило от естественного покрова со светлым полотном дороги через еле заметную, редкую ограду, на открытую на первый взгляд ровную площадку двора, заставленную однако же бортиками клумб и бассейна.

Позади же коричнево-светлого здания изящного барокко, высившегося над склоном, опущение представлялось где ровным, где обрывистым, как за огражденной терраской над заводью пруда, неподалеку от подножия и больших прямоугольных окон, а где просто всхолмленным, но так или иначе полностью заросшим и обросшим почти до самого песчаного берега, куда меж райских кущ садовой зелени опускалась террасками белая лестничная дорожка.

Въехала карета с эскортом, который сразу же по остановке был отпущен на все четыре стороны вместе с полученным на всех весомым кошелем.

Приезд был ранний и нежданный, поэтому из слуг, встречавших княжну по прохождению ее по лестнице наверх успели только бодрствовавшие стражники из охранения и только две служанки, поднявшиеся столь рано по служебным обязанностям. Несмотря на то, что приезд сеньоры событие для домашней челяди большой важности, и слуги, и служанки застыли в преклоненных позах, глядя на них можно было бы заметить переглядки. Виновницей сего события была хрупкая фигура, тонкие черты, очарование и восточная прелесть в лице: что-то креольское, или даже сарацинское, но скорее всего столь зачаровывающее на лице смуглянки выразились итальянские мотивы. Марселина же вызывавшая в одном парне много нестерпимых душевных чувств, что они прорывались через стеснение, сама напротив была к нему ярко выражено равнодушна. Да и был этот молодчик ей в самом деле неподходящ: широк и статен, неуклюж и вязок, и это при ее-то резвости, чувствуемой даже в неподвижной позе. И в дородных продолговатых чертах лица, толстых в палец губах – все в полную противоположность ей, но как раз в этом несоответствии через обратное сеньора княгиня, смотревшая что называется «со стороны» нашла, что они очень подходят друг другу. Но ее более интересовали свои чувства. Обуреваемая ими она еле сдерживалась, чтобы не дать искушению нескромной радости прорваться нескромным вопросом. Мальвази поднимаясь по ступеням бессловно указала Марселине идти за ней. Та, уходя, прыснула, заметив, что увалень не сориентировавшись по изменившейся обстановке продолжал стоять в согбенном положении к ним задом.

Гостиная зала, очень большая, обставленная роскошью, свойственной дому Спорада, повлияла на вошедшую приезжую так, как влияет свойственная душе обстановка, в которой чувствуешь себя как дома. Сеньора Мальвази и была дома, входя и проходя вместе со служанкой на удобное место, где ей с нетерпением хотелось поскорее расспросить.

Поснимав перчатки с рук резкими срывающими движениями и бросив их на широкую заднюю спинку софы, Мальвази разом же и уселась напротив стоявшей Марселины, выжидающе вопросительно взглянув на нее, взволнованно в это же время положив обе руки на четко очерченный из-под низу подол. Марселина видя, что госпожа приготовилась и ждет услышать то, зачем она сюда приехала, все же начала не с того.

– Наконец-то вы вырвались сеньора, вы снова здесь! – воскликнула она с оттенком неподдельной радости.

– Благодаря тебе. Не твое бы письмо, я не в жизнь бы не решилась! Да, а… Где тот, о ком ты писала?

– Он занимает комнату этажом выше и к настоящему времени еще наверное не проснулся.

– А он…?

– Вы все решите сами. Я право и не знаю, что и говорить о нем, но вы сами когда увидите его поймете, что я должна была вам обязательно написать то, что я написала, – прочувственно проговорила Марселина и обратив внимание на какой-то шорох, указала рукой. – А вот наверное и он идет. Идите скорее, встретьтесь на лестнице, пока никого нет!

Мальвази с волнительно колотящимся сердцем поспешно встала и направилась к дверям, со страхом и радостью думая о том, кого она может там встретить? В груди казалось готово было разорваться, когда она подходя слышала, и причем отчетливо, что в тоже время с коридора один за другим быстрые шаги приближаются все ближе, и вот!… в раскрывшейся створке она увидела его! Их взгляды встретились, но так как он продолжал идти не смогши остановиться сразу, а взгляд его был устремлен вперед, то не смотря под ноги и как не чувствуя их, наступив на небольшой порожек, следующим шагом запнулся и не выровняв положение, чуть не налетел на сеньору. Но вовремя спохватившись, он выпрямился, затушевав оказию движением руки соответствующим реверансу поклона. Он был такой же, но с более волнистым волосом, рассматривала она его почти с ужасом, совсем загорелый, старше и мужественней, лишь только черты лица чем-то напоминали знакомые, а вроде бы и совсем не он, но похож… Совсем запутавшись, она чуть не вскрикнула, когда он вновь поднял на нее глаза, такие знакомые, чуть не склонившие ее к великой радости. Выразительно с надежной глядя в них и не находя ничего кроме интереса к ней, сильно опечалилась и как последний всплеск надежды или слабости было то, что она еле прошептала, смутившись к окончанию:

– Франсуа…

Франсуа не было, это она словно бы вновь явственно поняла с тем, как услышала от самой себя это милое печальное слово, столь неуместное в данной обстановке и несбыточное в последующей жизни, что почувствовала себя непонятно равнодушно, после этого нахлынувшего: отчаянно жаль невозвратимое.

Наблюдавший за чувствами, охватившими сеньору, молодой человек, словно бы чувствуя за собой вину, что не оправдал собою ее надежд, оказавшись не тем, высоко эмоционально переживая ее печаль, и как будто перебирая с этим, что можно было бы подумать, он насмехается или гримасничает после прошептанного: «Франсуа», горечно ужался и не выдержав, бросился перед ней на колено:

– Сеньора! Я знаю о вашем горе!.. уверил он. – Я вам его заменю!

Но ее минутная слабость прошла и она выразительным взглядом осадила его пылкость.

– Пойдите вон, кто вам сюда позволял входить?! Закройте дверь с другой стороны!

Растроганный до глубины души несчастьем сеньоры молодой человек в темном или черном костюме, имевшем оттенок траурности ровно настолько, насколько имело оное его лицо – нинасколько, когда его осадили и выставив вон, показали спину, так же до глубины души оказался раздосадованным и вид его теперь представился жалким и побитым. Неожиданный оборот как обухом по голове прозвенел в его голове, после чего оставалось только чтобы не портить карьеру, убраться по добру по здорову, не раздражать. Только он это сделал, постаравшись все же как можно послышней закрыть за собой дверь и сам не зная, что этим хотевши добиться, как Марселина переведя от дверей робкий взгляд на проходившую сеньору, виновато попросила:

– Простите меня пожалуйста, я вам принесла только лишние огорчения.

– Неправда. Воспоминания о нем самое лучшее, что у меня осталось, – глубоко разочарованно вздохнула княгиня. – Тем более, что он действительно немного похож и тебе ничего другого не оставалось, как сообщить об этом мне.

Минуту спустя, прошедшую в молчаливой задумчивости, сеньора Мальвази почувствовала усталость пред несбыточностью надежд, попросила:

– Я устала с дороги, расстели постель и помоги раздеться.

* * *

Неподалеку от виллы Монтанья-Гранде, но подалее от моря, в зелени сада расположилась вилла Дианы Тарифа в окружении проглядывавших решеток и стен. Сама же тетка Диана взобралась на самое высокое место на открытую беседку бельведера и собиралась пробыть там долго за питейным времяпровождением. День выдавался ясным и приветливым, и к тому же событийным. С самого утра она знала, что приехала к себе на виллу княгиня де Монтанья-Гранде, и так что день действительно представлялся интересным, главным образом последующими событиями, которые старая Диана хотела пронаблюдать с высоты бельведера. Ждала она главным образом того, что эта мерзавка Клементина, которую она опасалась как огня, поедет нанести визит, и как она это проделает, было интересно посмотреть! На то и нарочно бельведер был поднят так высоко!

Пока же тетка Диана обозревала сверху свою виллу. Кругом все выглядело в лучшем ярком свете. Свежий ветерок с видимого отлично синего моря способствовал аппетиту. Живописнейшие окультуренные окрестности только придавали настроению внешний комфорт. То же, что называется внутренний комфорт, или вернее сказать душевному спокойствию очень способствовало то, что ее воспитанник занимался умом, играя с учителем сеньором Ласаро в шахматы и уже довольно долгое время, что означало столь долго сопротивляясь он проявлял при этом большую умственную способность. Только-то и осталось что так косвенно влиять остатками былой роскоши от прежнего прекращённого. Хотя стоило только о Альбертике хорошо подумать, как он не изменяя самому себе тут же нарушил подобные представления, бурно сведя партию на ничью – китайскую, как он сам громко объявил и схватившись за краешек большой шахматной доски навернул ее с немногими оставшимися в живых фигурами на сеньора Ласаро, с которого, а прежде на которого те посыпались как камни. Беседка, где игрались шахматами, была без навеса и вообще находилась на открытом месте, так что старая Диана могла видеть как выражает свое недовольство с едкими сухими гримасами сеньор Ласаро, и как заливается выхлопами звончайшего смеха, отклоняясь спиной на спинку, паскудный толстяк, это дрянной мальчишка, вмиг выведший ее из себя, так что ей от прилива злости захотелось оказаться рядом и потумкать острыми костяшками своих кулаков по его бестолковой голове! Руки Дианы нервно сжались и после того, как она дала волю напредставлявшись как бы она его отволтузила, представила как бы он после этого медленно протяжно и надолго затянулся бы ревом с неизменным под конец: «ду-ра!» – успокоилась, дав чувствам уняться.

…Хотя играл этот балбес в шахматы просто изумительно! И это сеньор Ласаро сам вынужден был ей смущенно признаться, как ему это не было трудно, что такого не удавалось еще никому! На пустой доске в середине загнать единственно оставшегося у черных короля единственно оставшейся у белых королевой – короля в мат! Это невозможно!! Тут ей, Диане, самой немного игравшей в эту игру, пришло в голову, что это действительно невозможно?.. Это трудно даже кучей фигур… Но сомнение развеялось, когда она заменила в своей голове «загнал в мат» на «победил». Она сама это видела: – сеньор Ласаро отвлекся сказать ей как этот чертенок хорошо играет, а тот воспользовался моментом и рубанул короля.

Долго ли, коротко ли, старая Диана так сидела то в думах, то созерцании, все более уходя в себя… как внимание ее привлекло…, она чувствовала такое, что сразу заставило ее прийти в себя, в то состояние, когда кулаки ее снова нервно сжались при виде этой мерзавки Клементины, когда та не просто вышла, но явно намеренно, о чем свидетельствовало в ней все, и в том числе то, как она была одета. Совсем не та распустиха, как она позволяет себе выходить из спальни и прогуливаться дальше без стыда и совести. В одном пеньюаре!