По прихоти короля

7 сентября 1689 г. Исследование снадобий Корвизо привело к столь изумительным открытиям, что все смутились. Не менее были бы смущены, если бы узнали, какие странные лекарства прописывал Корвизо своим больным. Они таковы, что под видом целебных средств он заставлял глотать ужасные гадости, от одной мысли о которых с души воротит, но они особенно повредить не могут. Так что он довольно легко мог бы вывернуться из этого дела, если бы жена его не впутала сюда некую г-жу Лакур, хорошо известную полиции как особу подозрительного поведения, гадалку и сводницу. Г-жа Корвизо утверждает, что муж хотел от нее отделаться, чтобы жениться на этой негодяйке; что он прописывал ей под предлогом несуществующей болезни всякого рода снадобья, от которых до сей поры она отказывалась. Тогда муж прибегнул к г-же Лакур, снабдившей его порошком по известному ей рецепту, одна щепотка которого на стакан воды достаточна, чтобы избавить человека от упорных родителей или от бремени неудобной жены. Порошок этот, один пакет которого удалось захватить г-же Корвизо, завернут в бумагу, на которой сохранились следы почерка г-жи Лакур. Арестованная, в свою очередь, не признает себя виновной.

Король приказал тщательно исследовать дело. Он не переносит ядов и всего, что с ними соприкасается, и хочет дать наглядный урок, так как число давателей этих пилюль велико. Многие прибегают к их услугам. Ни для кого не секрет, что многие из именитейших придворных занимаются этим. Строжайшие запреты не пресекают зла, С тех пор, как г-жа Лакур публично обвинена, некоторые лица скрывают свое беспокойство под видом любопытства. Я не говорю о тех, кто обращался к Корвизо: они отделались чувством отвращения, узнав теперь, какие мази он им продавал и из какого состава и материала они приготовлялись. Но я подозреваю, что г-жа Лакур обслуживала многих, так как у нее можно было найти вино, игру и девиц. Говорят, что у нее много квартир, причем в каждой она известна под другим именем.

13 сентября 1689 г. Начальнику полиции еще не удалось сорвать личины с г-жи Лакур. Что касается Корвизо, то от страха он потерял всякую сдержанность. И он, и дама согласно показывают, что пресловутый порошок был не более как шутка, чтобы припугнуть жену Корвизо, которая ему надоела и от которой он хотел отделаться, отправив ее в провинцию. Лакур способствовала ему в этой хитрой проделке. Он утверждает, что не знал состава порошка, признается в своем полном невежестве в медицине, что служит хорошим уроком для людей, вверяющих свое здоровье в руки подобных шарлатанов, когда небезопасно доверять его даже настоящим докторам, как следует изучавшим искусство врачевания.

Корвизо хвастается, что лечил всегда наобум, и признает себя обманщиком. Для того чтобы смягчить судей, он паясничает самым низким образом. Он сделал себе дурацкий колпак и упрямо не показывается иначе, чем в нем. Нужно срывать его с головы, когда Корвизо ведут на допрос. Он низок и пошл.

15 сентября 1689 г. В деле наступил перерыв. Начальник полиции хочет в подробностях установить прошлое г-жи Лакур, которое очень темно. Теперь занимает внимание следующая интермедия.

В бумагах Корвизо открыли указания на то, что он в течение долгих лет позорным образом эксплуатировал графа де Поканси и выкачивал из него значительные суммы. У г-на де Поканси было два брата, гораздо моложе его, от второго брака его отца. Оба они, неуживчивого характера, были отправлены вместе с ним в армию служить добровольцами. В один прекрасный вечер, при Дортмюде, который тогда осаждал маршал Маниссар, они дезертировали. Корвизо, замешанный каким-то образом, не знаю каким, в эту историю и зная Фландрию, где прежде жил, предложил свои услуги для их разыскивания. Он довольно скоро узнал, что бродяги в Амстердаме сели на корабль, направлявшийся к американским островам. Туда они не доехали, так как один был убит во время драки, а другой за участие в бунте повешен на рее. Смерть эта вовсе не входила в расчеты Корвизо, и он скрыл ее. На первых порах г-н де Поканси искренно желал узнать, что постигло его братьев, и истратил крупную сумму на поиски. Тогда Корвизо придумал, что они сделались морскими разбойниками и странствуют по морям. Он расписывал их бедному Поканси такими опасными и свирепыми, что у того, вместо желания их возвратить, появился безумный страх, как бы они не вернулись. Представьте себе этих дикарей, пьяных, чертыхающихся, с закопченной кожей и в одежде из сплетенных листьев, приехавшими в Версаль. Поканси бросало в дрожь от мысли об этом ужасном появлении, которое Корвизо утверждал возможным и даже близким. Нужно было отсрочить его во что бы то ни стало. Поканси платил. Платил он в течение десяти лет.

То нужно было вооружить транспортное судно, то заново оснаститься. Один взывал, другой требовал, оба угрожали вернуться. Через уста Корвизо они говорили слуху Поканси, хватавшемуся за кошелек. Корвизо прикарманивал деньги, и комедия продолжалась. Все это обнаружилось только на этих днях. Корвизо признался в плутне. Поканси не возвращается к этому вопросу. Всех веселит, как он ошибся в расчете. Даже король соблаговолил позабавиться этим.

21 сентября 1689 г. Кое-что начинает выясняться из следствия начальника полиции по делу г-жи Лакур. Тихонько говорят, что г-жа де Бривуа и другие дамы прибегали к ее помощи и что она в своих показаниях открыла их имена. Теперь приблизительно знают то, что нужно было знать относительно г-жи Лакур. Только прежняя ее жизнь покрыта еще некоторым мраком. Полагают, что пытка его рассеет.

23 сентября 1689 г. К даме Лакур пыток не применяли. Увидя, что дело принимает такой оборот, она вдруг сделалась крайне надменной. Она заявила, что не может давать показаний, не скомпрометировав личностей весьма высокопоставленных, то, что она говорила о г-же де Бривуа – только цветочки; притом она сама такого происхождения, что многим это будет удивительно и что она скрывала это из пристойности, не желая огорчать порядочных людей, находящихся с нею в родстве. В конце концов она так повела дело, что нагнала робость на судей. Кроме того, они боялись, доведя ее до крайности, возобновить ужасы следственной комиссии 1680 года и хотели избавить короля от горьких воспоминаний о ней.

24 сентября 1689 г. Ветер подул в другую сторону. Склонны все дело считать за пустяки. Г-жа Лакур упорно отрицает, что когда бы то ни было хотела отравить жену Корвизо. Между тем г-же Лакур не был неизвестен закон 1682 года относительно продажи лекарств, хотя она и уверяет, что продавала только самые безвредные, вроде тех, которыми торговал Корвизо.

Она еще раз вернулась к попытке отравления г-жи Корвизо, так как кто-то заметил, что, возможно, она желала ее заместить и выйти замуж за вдовца. На это она ответила, что Корвизо стар и уродлив, что же касается того, что он богат, так она ни в чем не нуждается, и пакет с порошком был простой проделкой, над которой можно только посмеяться. В этом пункте она стоит твердо.

Относительно других пунктов обвинения она соглашается довольно легко, особенно в вопросе о дурных нравах. Она не отрицает, что нравы ее плохи и весьма распущенны. Объясняет она это тем, что побуждала ее к этому природная сила, которой она не могла противиться и противостоять которой отказалась уже с давних пор. В этом отношении она следует закону своего темперамента, для которого наслаждение, вследствие долгой практики, сделалось насущной потребностью. Не ее надо винить в том, что жизнь ее протекает не так, как подходило бы ей протекать.

Она прибавила, что тут нет повода волновать людей, поскольку она не производит никакого соблазна. Она не приучает молодых людей к мотовству и не разоряет семей. Что касается продажи лекарств, она заявляет, что только трудность жизни заставила ее прибегнуть к этой торговле. Потому же она позволяла у себя играть и пить. Разумеется, она предпочла бы даром предоставлять лицам, почтившим ее своим обращением за советами, то, за что она брала настоящую цену, и бескорыстно давать им деньги, которыми она снабжала их, к ее большому сожалению, за самые умеренные проценты.

Во всем этом нет ее вины, а провинность ее происходит от того, что судьба далеко не всегда к ней благосклонна. Ей приходилось переживать неблагоприятные полосы жизни, и она удивляется, как могла преодолеть их тягости, не позволяя себе прибегать к средствам, которыми многие без колебаний пользуются и откуда извлекают не только минутную выгоду, но утверждают свое положение как самое устойчивое и почитаемое. Там, где другие возвышаются, она искала только поддержки для себя и решилась на это лишь с большим трудом после перипетий бродячей и трудной жизни по разным странам. В нашей стране она рассчитывала окончить мирно и незаметно свое существование, и она жалуется, что в ее лице беспокоят личность благоразумную и уединившуюся. Относительно прочих сторон своего поведения она отвечает с той же непринужденностью и манерами хорошего общества, что заставляет относиться с доверием к ее утверждению о происхождении. Но на этот счет она ведет себя скромно и сдержанно, давая понять, что многое могла бы рассказать. Она извиняется, что занималась сводничеством. Что касается выкидышей, то она хвалится, что так много способствовала рождению детей, что несколько выкидышей можно было бы ей простить. Все это говорится свободным и шутливым тоном, который сбивает с толку, с итальянским акцентом, причем выражение лица самое естественное. У нее уверенный и сдержанный вид, что дает пищу для размышлений.

28 сентября 1689 г. В точности еще не знают, кем бы могла быть эта г-жа Лакур.

Она рассказывала, что в Амстердаме была любовницей живописца по фамилии Ван Бриксер, который сам себя называл Бриксериус. Он содержал ее и часто писал с нее свои картины. Не раз она изображалась на них обнаженной. Со многих этих полотен сделаны гравюры, и они достигли даже здешних мест. Я видел некоторые из них. По ним можно судить о подлинной красоте г-жи Лакур, хотя художник, может быть, кое-что прибавил от себя и украсил свою модель, как это принято делать. На одной из них она изображена сидящей, на другой она стоит и поправляет локон прически. Лицо замечательно похоже. На нем нет и намека на стыдливость показаться перед всеми обнаженной.

Король приказал, чтобы у нее узнали, кто она такая. Она обещала сказать завтра.

29 сентября 1689 г. Вот что превзошло все ожидания! Ее зовут не Лакур, не Ландони, а Корландони, или Курландон. Она вторая жена Поканси, отца здешнего Поканси, у которого мачеха оказалась таким образом гадалкой, гнусность которой обнаружена и выставлена всем напоказ.

Негодяйка потребовала очной ставки с ним, а также попросила вызвать из Валь-Нотр-Дама, чтобы опознать ее, моего дядю, игумена де Шамисси, которого некогда знавала. Король велел мне передать, чтобы я не огорчался этим сверх меры.

30 сентября 1689 г. Нужно видеть Поканси. Если бы потолок рухнул на них, они не были бы так раздавлены и уничтожены. Действительно, жестокий удар – столь постыдное и неожиданное родство. Маршальша де Маниссар нарочно приехала из Парижа, чтобы упрекать за это Поканси, который тут ни при чем, но который тем не менее взвалил эту тяжесть на их семейство. Завтра должно состояться его свидание с Курландон.

3 октября 1689 г. Третьего дня имела место встреча г-на де Поканси с Курландон. Она приняла его с крайнею любезностью, даже извинялась за беспокойство. Она добавила, что к поступку этому была вынуждена; что ей менее всего желательно было признаваться в родстве, права на которое она ни за что не стала бы восстанавливать, не сложись так обстоятельства, что ей необходимо это было сделать для самозащиты.

Все, что она рассказала Поканси о своем замужестве, точно совпадает с тем, что было ему об этом известно. Она привела на память ему многие подробности, доказывающие ее правдивость. Так что она действительно то лицо, за которое себя выдает. Поканси слишком порядочный человек, чтобы отрицать это, хотя он и удручен. Тем не менее, узнать он ее не мог, так как видел ее всего несколько раз, когда ему было еще лет двенадцать – тринадцать. Она рассчитывает на игумена де Шамисси, чтобы окончательно установить свою личность. Он уже в пути.

Курландон, уходя, вручила судьям бумагу, где, по ее словам, вкратце изложена история ее жизни и главных ее приключений. Уже ходят по рукам копии с этой бумаги. Вот одна из них:

История красавицы Курландон, бывшей г-жою Поканси, написанная ею самою

Родилась я, как мне говорили, девятого числа мая месяца в 1643 году, на одном из островов венецианской лагуны, в монастыре «Водной Божией матери». Мать моя, очень красивая монахиня, родила меня у себя в келье, моля Господа, чтобы мне быть красивой. Она едва успела взглянуть на меня, как меня отнесли в гондолу, ждавшую моего появления. Добрые люди из Джудекки вырастили меня как могли лучше; они не упускали ничего, чтобы ходить за мной, поскольку дядя мой сэр Корландони всякий раз, как навещал меня, давал им цехины.

Когда я достаточно подросла, то есть когда мне минуло тринадцать лет, я поступила послушницей в монастырь «Водной Божией матери». Добрый дядя мой Корландони сам меня туда проводил. Тогда я узнала, что я там родилась, что мать моя там же умерла, произведя меня на свет. По его слезам я поняла, что она была дорога ему. В образе жизни, который там вели, не было ничего для меня неприятного. Я научилась пению и танцам. Монастырская аптека выделывала для продажи за стены монастыря румяна, мази и притиранья. Меня научили множеству тонких и ученых рецептов, из которых многие впоследствии мне пригодились. Подруги мои меня любили. Приходило много господ покупать духи и саше, и мы разговаривали с ними запросто. Я многому научилась из разговоров с ними, и, по-видимому, мои беседы им нравились.

Три года прошли без свиданий с добрым моим дядей Корландони, Он путешествовал. Однажды вечером он вызвал меня к решетке. Он постарел и, по-видимому, не разбогател, потому как платье на нем было очень потертое. Он объявил мне, что скоро увезет меня в Париж. Я плакала при мысли, что мне придется покинуть тихую обитель «Водной Божией матери» в обществе жалкого старика, тогда как многие из красивых господ предлагали мне ехать с ними в раззолоченных гондолах. Действительно, мы путешествовали скромно, ночевали в плохих харчевнях, питались похлебкой, но дядя мой Корландони всю дорогу вел такие рассудительные и полезные беседы, что они сокращали долгий путь. А потому, приехав в Париж, я уже покорилась своей участи и не высказала неблагодарности по отношению к дяде, рассчитывавшему, что юность моя поможет усладить его состояние и окажет в старости поддержку, которую заслуживала его доброта ко мне.

Первое время мне было очень скучно в его темной лавчонке, хотя он и одел меня в турецкий костюм. К нам часто приходил господин по фамилии Поканси. Он был хорошо сложен, хотя уже и не первой молодости. У него было прозвище прекрасный Анаксидомен. Он влюбился в меня и женился на мне. Дядя мой Корландони отправился в одно из бесчисленных своих путешествий и больше не возвращался. Что касается меня, то муж мой, г-н де Поканси, увез меня в старый замок в окрестностях Мёзы. Там провела я три года, каждый вечер подвергаясь возобновляющимся ласкам, родив зараз двух сыновей и изнывая от скуки. Наконец, терпение мое лопнуло, и я решилась вернуть себе свободу. Однажды, когда г-на де Поканси не было дома, я незаметно убежала. Пока я спасалась бегством по полям, я все время думала, каким образом сохранить себе безопасность, как вдруг очутилась близ монастыря, называемого Валь-Нотр-Дамом. Недолго думая, я вошла в игуменский сад. Я находилась в начале грабовой аллеи. Как раз в это время прогуливался игумен. Звали его г-н де Шамисси. Я знала его по слухам, но никогда не видела в лицо, потому что муж мой из ревности удалял от меня всякого, кто мог бы отвлечь меня от него. Он хотел, чтобы из всех человеческих лиц я видела только его.

Как только я увидела г-на де Шамисси, он представился мне как освободитель, и у меня явилась мысль попросить у него защиты. Положение, в котором я находилась, способствовало тому, чтобы растрогать всякого любезного человека. Я думала, что возраст мой и красота расположат его в мою пользу. Старания, какие прилагал мой муж, чтобы ото всех меня скрывать, заставляли меня предполагать, что наружность моя будет не совсем безразлична для человека, про которого ходила молва, что он не недоступен к прелестям моего пола. Неожиданная встреча эта была для него не неприятна, он выслушал меня благосклонно и отвел в маленькую молельню в саду, ключ от которой находился у него. Там провела я несколько месяцев, защищенная от поисков, которые по всем окрестностям предпринял г-н де Поканси. По прошествии этого времени, г-н де Шамисси доставил мне возможность удалиться во Фландрию. Я наняла помещение в Брюсселе и облегчилась там очень хорошеньким мальчиком, которого преподнес мне г-н де Шамисси и которого впоследствии, как вы сейчас увидите, я отослала к нему обратно.

Меж тем кошелек мой начал тощать, и я решила найти способы пополнить его. В них не было недостатка с того самого дня, как я приняла это решение. Я чувствовала большую благодарность к моей матери, монахине, за то, что она родила меня красивой, и к старому своему дяде Корландони, который во время переездов научил меня, как женщина должна пользоваться своею красотою. Я не буду рассказывать сейчас все подробности моих приключений, перечислю лишь последовательно места их действия.

В Брюсселе, который начал уже надоедать мне, так как я прожила там около двух лет, я познакомилась с одним испанским капитаном, который возвращался к себе на родину. Он увез меня с собою, и мы отправились в Бургос, где я перешла в руки испанского гранда. Это был церемонный и набожный человек, который уступил меня архиепископу, готовящемуся стать кардиналом, с которым я и добралась до Рима. Здесь я пробыла недолго, но во Флоренции я завязала знакомство с молодым флорентинцем, которым была очень довольна и о котором очень жалела, когда бросила его ради щвейцарского дворянина. Тот жил в деревянном доме на берегу озера и умер, опорожнив однажды вечером, будучи уже пьяным, два ботфорта один за другим – один с вином, другой с пивом.

О моем пребывании в Австрии не буду распространяться, так как там я не имела удачи и вынуждена была заменить качество моих любовников их количеством, но я возвысилась до курфюрста Марксбургского. Он продержал меня при себе около четырех лет, после чего я переехала в Голландию. Было это в 1673 году.

Тогда мне было тридцать с небольшим, и я продолжала быть красивой, как можно об этом судить по картинам художника Бриксериуса, где я изображена нагою. Но я устала принадлежать кому-нибудь в, отдельности и решила быть доступною для всех. Я купила очень хороший дом в Амстердаме на Амстеле. Туда приезжали издалека, и выдающиеся иностранцы не пропускали случая посетить меня. Я принимала их как нельзя лучше. Я не помню, чтобы у меня возникали какие-либо недоразумения, исключая один случай, когда два молодых француза хотели заплатить мне фальшивой монетой. Потом я узнала, что господа эти бежали от осады Дортмюде, где они служили добровольцами под начальством г-на маршала де Маниссара. Затем они уехали на корабле, шедшем в Америку. Я никогда не знала, как их зовут. Впрочем, они ничего у меня не добились.

Между тем, я достаточно нажила денег и пожелала отдохнуть. Я решила вернуться во Францию; но так как праздность не в моей натуре, я думала посвятить себя занятию, которое давало бы пищу уму и не утомляло тела. Париж изумительное место, где всякий может найти себе занятие. Я водворилась тут в 1679 году, освободившись от всяких забот и решив приносить пользу людям, которые захотели бы довериться знанию уже долгой опытности. Но опытность не заглушила во мне природных чувств. Я была хорошей матерью. Я не беспокоилась о двух моих сыновьях от мужа моего г-на де Поканси только потому, что знала, что они в безопасности и не нуждаются в моих попечениях. Но не так обстояло дело с ребенком, которого я имела от г-на де Шамисси. Я не переставала бдительно следить за судьбою его в Венеции, куда я отослала его, чтобы он вырос среди прелестей этого очаровательного города. Мне казалось, что его рождение, а также и мое, заставляет меня посвятить его духовному званию. Так что, когда настало время, я направила его к игумену Валь-Нотр-Дама. Я послала ему нового духовного сына с запиской, чтобы напомнить ему его обязанности. Я была уверена, что г-н де Шамисси хорошо примет этого юношу, исполненного самых любезных качеств и обладающего совершенною способностью к пению. Г-н де Шамисси в ответ велел мне передать, что он берет на себя заботы о его будущем. О моем будущем он не беспокоился. Водворение мое в Париж казалось мне основательным, и я ничего лучшего не желала, как продолжать там в тишине существование, которое господа чиновники несправедливо потревожили, вызвав его на свет из мрака, где оно скрывалось и где я надеялась его окончить. Если королевский приказ решит иначе и милость его не разрешит мне окончить дни мои в его королевстве, я покорно приму изгнание. Я вернусь в Венецию, и та, что была прекрасною Курландон и г-жою де Поканси, окончит дни свои там же, где они начались, чтобы в минуту смерти слышны ей были из глубины лагун звенящие в морском воздухе далекие колокола монастыря «Водной Божией матери».

7 октября 1689 г. Игумен де Шамисси, мой дядя, вчера у меня за обедом, напившись, несмотря на свой возраст, рассказал во всех подробностях о сыне, которого он имел от Курландон и который находится теперь при нем в Валь-Нотр-Даме.

По его словам, это стройный мальчик, со счастливой и умной наружностью. У него прекрасный голос, и он поет на клиросе. Он ведет правильный образ жизни и отличается достойными похвал нравами. Единственное его пристрастие – музыка. Он сам сочиняет превосходную музыку и научил нескольких монахов в обители петь на голоса. Из этого получаются очаровательные концерты. В характере у него есть что-то справедливое, умеренное и благочестивое, что удивительно, если принять во внимание, каковы у него родители. Сам г-н де Шамисси не может прийти в себя, видя в столь близком по крови ему существе добродетели, пример которых он отнюдь не подавал.

Все это игумен говорил при Ле Вро, первом королевском камер-лакее, служившем в молодости у моих дядьев Шамисси, что создает между ним и нами полезную связь. Этот Ле Вро – человек компанейский и веселый, он много чего может сделать и не перестават оказывать нам услуги в разных случаях. Я очень много вещей узнавал через него. Самые важные придворные считаются с ним, и у него есть дружбы, которые могут возбуждать удивление. Я познакомил с ним г-на де Поканси, который обязан ему многими услугами.

9 октября 1689 г. Вчера произнесено решение по делу Курландон. Она приговорена к изгнанию. Жена Корвизо, глупая жалоба которой всех взбудоражила, отослана в монастырь. Что касается Корвизо, ему велено прекратить свою практику и одеваться пристойно, без смехотворных убранств. Он продолжает притворяться сумасшедшим дурачком.

13 октября 1689 г. Г-н и г-жа де Поканси покинули Версаль. Король велел им передать, чтобы они удалились в свое имение Аспреваль, что после всего происшедшего и можно было предвидеть. Ле Вро напрасно хлопотал за них у короля. Пришлось спешно собраться и уехать. Вот чем окончилось настойчивое желание обоих отличиться и играть роль при дворе: вышло то, что на них указывают пальцами. Они очень удручены и не оправятся. Я видел, как они уезжали. Их карета была уже запряжена, когда подъехал экипаж г-на и г-жи де Корвилей, не знавших о событиях и приехавших поздравить их с праздником с полными руками фруктов и винограда.

25 октября 1689 г. Старая барышня де Маниссар вернулась в Париж жить с г-жою маршальшей, которая не встает с постели. Берлестанж служит у нее чтецом. У нее под одеялом палка, которою она его колотит, когда он повторяет одно и то же или запинается.

27 октября 1689 г. Ле Вро рассказал мне, что за несколько дней до катастрофы с Поканси его посетила г-жа Поканси, умоляя похлопотать за них у короля. Он принял ее как нельзя лучше, так как всегда чувствовал к ней известное вожделение, открыться в котором он не решался, настолько было установлено, что добродетель г-жи де Поканси неприступна. Каково же было его удивление, когда дама, изложив, какой помощи от него она ищет у короля, дала понять, что сумеет отблагодарить его таким образом, каким ему только понравится получить от нее благодарность! Все это она не столько сказала, сколько пролепетала, неясно, со всякими оговорками, покраснев, опустив глаза, из которых готовы были брызнуть слезы, как женщина, изнемогающая от стыда.

Ошеломленный Ле Вро поговорил на следующий день с королем, но его величество ничего не хотел слушать. Ле Вро очень огорчен этим. Он любит женщин, но он человек порядочный, и не следует подозревать, что он воспользовался не заслуженной с его стороны благосклонностью. Ле Вро очень хвалит поступок г-жи де Поканси. Он видит в этом усилие добродетели, достойное удивления. Он утверждает, что маленькая Поканси в данном случае дала пример, до какой степени она заботится о счастье своего мужа. Чтобы поправить положение, она не остановилась перед тем, что должно было ей казаться самым унизительным и постыдным; Ле Вро представляется это вершиной супружеской любви.

18 января 1690 г. Вро замечательно говорит о короле. Однажды вечером он распространялся об исключительной памяти его величества на лица. Он никогда не забывает, кого раз видел. От совершенства этого запоминания, по словам Вро, и происходило предубеждение его величества против бедного Поканси, предубеждение, которое никогда не удалось преодолеть Поканси примерным поведением и которое кончилось тем, что он погиб там, где всякий другой мог бы спастись.

Когда г-н де Поканси после своей женитьбы явился в Версаль, король, отходя ко сну, сказал мне, что видел где-то это лицо. Я стал его уверять, говорит Ле Вро, что г-н де Поканси выезжал из провинции только в Дортмюде вместе с г-ном маршалом де Маниссаром, который и привез его сюда с собой. Это направило мысли его величества на поход 1677 года. Он поговорил об этом несколько минут, и я напомнил ему, уж не помню по какому поводу, его ночной проезд через Виркур. Это название все осветило, как молния. Тогда его величество рассказал мне, что, проезжая через город, который его приветствовал, он поднял глаза к балкону, с которого перевесилась полуголая женщина, рядом с ней находился мужчина, который был не кем иным, как этим самым г-ном де Поканси. Король поручил мне сделать справку. Действительно, я узнал, что замок, где жил тогда де Поканси, находился близ Виркура и что г-н де Поканси очень легко мог находиться на дороге его величества. У короля сделалось выражение лица, которое, как мне известно, не предвещает ничего хорошего людям, вызвавшим его, так как для них оно означает начало отдаления, против которого бессильны все попытки снова приблизиться. С той минуты я стал считать г-на Поканси безвозвратно потерянным. Вы знаете, прибавил Ле Вро, что король в эту эпоху был подвержен внезапным порывам к женщинам, и ему было необходимо сейчас же удовлетворять их. Никакого сомнения, что подобный порыв он почувствовал к даме с виркуровского балкона, но не мог его удовлетворить, так как было невозможно остановить карету посреди улицы и потушить факелы. Ему пришлось проехать мимо, и эта насильственность, к которой примешивалось чувство ревности к счастливому сопернику, находившемуся у того же окна, что и незнакомка, и была причиной, будьте уверены, злопамятства, от которого, не подозревая этого, пострадал бедный Поканси; лицо его король не забыл, ибо он не забывает ни одного лица. Он узнал в Поканси человека, который при всем желании понравиться с первого же взгляда ему не понравился. Так и во всем, заключил Ле Вро, мы зависим от обстоятельств, незначительных сами по себе, но важных по последствиям, которые они для нас имеют.

Таков был рассказ Ле Вро; я передаю его, как слышал. Потом он еще с сожалением потолковал о г-же де Поканси и о невозможности продлить здесь ее пребывание.

Ноябрь 1707 г. Получено известие о кончине г-на графа де Поканси. Он так забыт, что даже не помнят, что он женат на дочери покойного маршала де Маниссара.

Они покинули двор после злосчастного дела Курландон. Больше о них не говорили. Там была у них допотопная хижина, которую они срыли и построились заново. Г-н Ле Лер, архитектор, составил им проект, и Ла Бодельер нарисовал план садов. Говорят, они сидят друг против друга, парадно одевшись, соблюдая строжайший этикет, что очень смешно, когда люди, не имеющие больше никакого значения, да и не имевшие его никогда, люди славные, но не созданные для Двора, от которого они, однако, сохранили привычки, позволяющие им даже в их уединении сохранять вид придворных людей. Он умер бездетным. Жена его была хорошенькой, хотя и не совсем правильного телосложения. Она еще жива.

Примечание

Замок Аспреваль в кантоне Виркур на Мёзе, департамента Ардени, в настоящее время составляет собственность г-на Герон-Жонвиля, бывшего депутата Национального собрания, бывшего министра культов, который восстановил и возобновил его в прежнем состоянии. Он приобрел его в 1867 году у наследников г-на барона Буртю, полковника гвардейских гренадеров, купившего его в 1817 году и жившего там до 1829 года. Он водил лошадей по лестницам и обратил салоны в конюшни и курильни. Полковник был родом из Виркура. Он оставил в окрестностях славу своими кавалерийскими подвигами. На портрете мы видим его коренастым, багровым, с прыщами и широким шрамом. Замок в его руках впал в полное запустение; нужна была вся интеллигентная активность г-на Герон-Жонвиля, чтобы вернуть ему его старинный характер. Теперь это один из лучших образцов французской архитектуры XVII века. Монументальная лестница, производящая благороднейшее впечатление, украшена любопытною живописью, сюжетом которой послужил проезд короля Людовика XIV через Виркур в 1677 году. Там находятся еще несколько картин, изображающих победы короля, из которых одна, «Осада Дортмюде», принадлежит кисти Ван-дер-Мелена.

notes