По прихоти короля

– Хлеба… хлеба!.. Да здравствует г-н маршал! Хлеба… хлеба!..

Некоторые женщины целовали ему сапоги, платье, другие с угрожающим видом показывали ему кулаки. Крики разрастались в рев восстания.

– Ну, сударыни, позвольте мне проехать! – говорил, раскланиваясь, г-н маршал.

Но толпа не слушалась и не расступалась. Г-н де Маниссар, выведенный из терпения, поднял лошадь на дыбы. Антуан де Поканси, находившийся около него, поступил так же, их примеру последовало несколько всадников, ехавших за ними. Толпа шарахнулась назад с криками ужаса и гнева. Лошади толкнули грудью женщин и опрокинули их. Какую-то девушку лягнули до крови.

Г-н де Маниссар воспользовался смятением, чтобы добраться до ратуши. Со ступенек лестницы он хотел обратиться к толпе с речью. Та вдруг обернулась круто в другую сторону. Раздался оглушительный крик:

– Смерть Даланзьеру!..

Тот показался из-за угла рынка. Г-н де Маниссар и Антуан узнали его по красному платью.

Внезапно он был окружен и исчез в неистовой свалке, дикий мятеж женщин обратился, на него. То был ужасный натиск. Не переставая пронзительно вопить, они давили друг друга, одни – чтобы посмотреть, другие – чтобы бить его. Вдруг они расступились, и снова стало видно толстого Даланзьера в конце коридора, образуемого ими. Жирное и белое тело его подпрыгивало по мостовой, его волокли четыре или пять мегер. На нем не было ни одежды, ни парика. Перед крыльцом он снова упал без движения. Старуха, которая одна уже дотащила его до этого места, наклонилась над ним и впилась зубами в ягодицу. Она была растрепанной и гнусной со своим куском мяса во рту.

Г-н маршал сошел на три ступеньки. Старуха смотрела на него с идиотическим видом. Она выплюнула на землю человеческое мясо и утерла губы. Г-н де Маниссар поднял пистолет: куча пестрых тряпок рухнула на мостовую.

Через пять минут площадь была безлюдна и безмолвна.

– Да, – сказал г-н де Маниссар, передавая обратно Антуану пистолет, который он взял у него из рук, – это лучше всего и послужит им уроком. Красное платье бедного Даланзьера раздразнило их аппетит. Но зачем попадаться им на глаза, имея вид свежей туши? А теперь пойдемте обедать. Корвиль прислал мне дыню из своего сада. Пускай дадут знать г-ну де Шамисси, я хочу оказать ему любезность, а корки пошлем Берлестанжу: это может быть полезно при его болезни.

У дыни г-на де Корвиля была темная корка, но сочное розовое мясо; это была последняя дыня, которую пришлось кушать г-ну де Шамисси, так как он был убит через день бомбой, пробившей крышу дома и попавшей в низкую комнату, где он жил. Лицо у него было все в крови, и когда обмыли рану, увидели, что он продолжает улыбаться, выставив зуб. Г-н де Маниссар, увидев его в таком положении, испытал чувство скорби, которой г-н де Шамисси наверно не испытал бы по отношению к нему в подобном же случае. В конце концов, Дортмюде действительно был истощен, и приближалась минута, когда нужно было решиться сдать его. Наступал уже сорок восьмой день с начала осады, а г-н де Монкорне и де ла Бурлад не делали никаких усилий приблизиться к Мёзе, и г-н маршал де Ворай не давал о себе никаких известий. Наконец, накануне г-н де Маниссар застал городского голову г-на Ван Верленгема за чисткой городских ключей и за примеркой, какой они имеют вид на серебряном блюде, на котором ему придется скоро поднести их г-ну де Раберсдорфу.

Этот последний делал все приготовления для общего приступа. Место его стоянки так близко соприкасалось с некоторыми частями рва, что туда падала земля с его прикрытия. Он полагал, что легко займет Дортмюде через брешь, сделанную в его укреплении и кое-как заваленную рогатками и кулями с землей.

Г-н де Раберсдорф пошел бы на приступ немедленно, но во время одной из вылазок было сожжено большое количество фашин. Г-н де Корвиль вел себя в этом деле как нельзя лучше, и обратно принесли его на носилках, раненного в ногу мушкетными выстрелами. В таком виде посетил его Антуан в доме г-жи Слюис. Она горько плакала, видя своего постояльца в таком бедственном положении.

У Антуана не было больше времени заниматься г-ном де Корвилем. С минуты на минуту ждали приступа г-на де Раберсдорфа. На третий вечер не ложились. В неприятельском лагере были большие передвижения, но только наутро с удивлением заметили, что траншеи пусты и работы оставлены. Г-н де Маниссар не верил своим глазам. Г-н де Раберсдорф стремительно снимал осаду и спешно переправлялся на ту сторону Мёзы. Весь день прошел в наблюдениях за этим неожиданным зрелищем. Г-н де Маниссар, опасаясь какой-нибудь западни, запретил кому бы то ни было покидать свой пост. Все, что он мог сделать, это послать вслед г-ну де Раберсдорфу конную сотню, чтобы узнать, куда он направляется. Остальная конница была или без лошадей, или на таких лошадях, у которых остались только кожа да кости. Антуан находился в числе привилегированных.

Ночь была достаточно светла, так что они могли удостовериться, что г-н де Раберсдорф удаляется от Дортмюде. К заре он сделал пять или шесть верст и остановился при входе в Валефскую равнину. Антуана чуть не схватили на колокольне, куда он забрался, чтобы лучше видеть. Конный отряд, бывший с ним, окружила внизу неприятельская часть и перебила в церкви, куда он скрылся. Антуан через слуховое окно смотрел на стычку. Случайно лошадь его, привязанная на маленьком кладбище, осталась на своем месте. Он вскочил в седло и направился в Дортмюде.

Было десять часов утра, и Антуан сошел наземь, чтобы отдохнуть на лужку, где бы и лошадь его подкрепилась высокой густой травой; сам он закусил еще неспелое яблоко, как вдруг вскочил: раздался пушечный выстрел со стороны Валефской равнины, где стоял лагерем г-н де Раберсдорф.

Антуан галопом пустился к Дортмюде. Время от времени он останавливался, прислушиваясь. Канонада не прекращалась; Антуан с наслаждением слушал ее заглушенный гул.

Маршал де Маниссар был еще в постели, когда около полудня Антуан явился сообщить ему новость. Завязалось сражение, и г-н де Раберсдорф мог схватиться только с г-ном де Вораем. Г-н де Маниссар сразу выскочил из-под одеяла, не обращая внимания на то, что он обнаружил свернувшуюся там г-жу Ван Верленгем, которая тихонько вздыхала, что ее увидели в натуральном виде, даже без нижней рубашки.

День был тревожный. Г-н де Маниссар шагал по редуту, построенному при входе на мост. Площадь и улицы гудели. Горожане вышли из своих подвалов и наслаждались воздухом на солнце. К четырем часам пополудни начали появляться беглецы. Лошади без седоков бродили по полю, тележки катились вдоль рва. Гарнизон был так истомлен, что офицеры не пытались делать никакой вылазки. Ни у кого не было уверенности.

Вдруг вдали показался большой конный отряд. Подымая пыль, масса шла прямо на Дортмюде, разобрать что-либо не было возможности. Это могло быть возвращением г-на де Раберсдорфа с таким же основанием, как и прибытием г-на де Ворая.

Наконец, пыль рассеялась. У верховых были мундиры и штандарт полка Лангардери. Их встретили радостным возгласом. Крик: «Да здравствует король!», начавшийся на редуте, обошел весь город – с равелина на равелин, с одного укрепления на другое, потом пошел по кривым улицам и разразился в самом центре Дортмюде, на главной площади. Обнимались, пели.

С укрепления при въезде на мост махали шляпами. Солдаты подымали вверх мушкеты и пики. Прислуга у орудий подымала фитили. Всадники приближались. Лошади перепрыгивали через загородки и покинутые траншеи. Земля обваливалась под копытами. Блестели поднятые сабли.

Первый прибывший был на пегой лошади. Он остановился на самом краю рва. У него на сабле был наколот большой круглый хлеб, который он бросил изо всех сил. Каравай взлетел в воздух. От солнца он казался совсем золотым и имел форму короны.

XIII

Г-н де Маниссар выехал верхом навстречу г-ну де Вораю. Маршалы учтиво раскланялись. Весь Дортмюде выстроился на их пути, и постоянно раздавалось: «Да здравствует король!». Невзгоды осады казались забытыми. Припрятанная провизия словно чудом появилась на свет божий. Бутылки с вином ходили по рукам, пили прямо на воздухе. Радость была повсюду велика. Г-на де Ворая принимали как спасителя. Г-н де Ворай был верхом на темной лошади, с маленькой головкой, в красной сбруе и с подвязанным хвостом. Под г-ном де Маниссаром была белая, худая лошадь. Большинство других было прикончено на питание их всадников, так что кавалеристы пешими образовали шпалеры в высоких сапогах, с которых они из тщеславия не сняли шпор.

Г-н маршал де Ворай был коротенький плотный человек. На нем была кираса по старой моде. Большой спутанный парик обрамлял его сероватое лицо со строгими глазами и седыми усами и бровями, которые он постоянно хмурил. Он был непреклонен, ловок, набожен, и в портупее у него были зашиты частицы мощей. Рукою в буйволовой перчатке он сжимал голубой жезл с золотыми королевскими лилиями. Отправились в церковь отслужить благодарственный молебен. Становились на колени прямо на пол, так как скамейки пошли на фашины. Стекла были перебиты, и не хватало куска крыши в углу. Г-н де Ворай мелко крестился. Г-н де Маниссар казался расцветшим и веселеньким.

Своему упорству относительно защиты Дортмюде он был обязан тем, что сделался основным стержнем всей кампании. Г-н де Ворай был ему признателен за это, поскольку терпеть не мог г-на де Раберсдорфа.

Г-н де Маниссар рассчитывал извлечь значительные почести из этого дела, в котором он, кроме того, получил удовольствие частного свойства. Он не без лукавства думал, что прекрасные глаза г-жи Ван Верленгем были путеводными звездами, которым он вверил свою судьбу. Венера и Марс одинаково были к нему благосклонны. Таким-то образом, думал г-н де Маниссар, видимые предметы таят в себе тайные, и самые легкомысленные причины имеют значительные последствия. Он бы охотно поделился своими соображениями с г-ном де Вораем, если бы тот был менее угрюмого характера и был в состоянии оценить подобный урок, служивший сильным доказательством против слепой веры маршала в глубокий расчет, который и составлял, по его мнению, военное искусство.

Единственной досадой для г-на де Маниссара было то, что ему приходилось расстаться с г-жою Ван Верленгем, хотя он достаточно попользовался ею, чтобы быть в состоянии обойтись без нее, но боялся оставить ее во власти ревнивого мужа. Бургомистр, по-видимому, что-то подозревал: у него был странный и нахмуренный вид. Когда г-н маршал возвращался с молебна, где он вдоволь намечтался о своей возлюбленной, он услышал, что в доме – страшный крик. Крики неслись из комнаты г-на де Берлестанжа. Г-н де Маниссар подумал, что у бедняги припадок каменной болезни, но остолбенел от удивления на пороге при виде открывшегося перед ним зрелища.

Берлестанж, в ночной рубашке и в колпаке, бегал, насколько ему позволяли его волосатые ноги, преследуемый сильными ударами веревки, наносимыми ему г-жою Ван Верленгем. Молодая женщина потрясала длинной шелковой плеткой с кисточками, которая была ничем иным, как шнурком, на котором обычно висела пустая клетка скворца. У Берлестанжа было такое смешное выражение лица, что г-н де Маниссар расхохотался, а г-н бургомистр, следовавший за ним по пятам, разинул рот и вытаращил глаза.

Тогда г-жа Ван Верленгем объяснила им, что обозначает эта сцена с г-ном де Берлестанжем. Она спустилась к мнимому больному с лекарственной настойкой, а он захотел, не вставая с постели, допустить с ней преступные вольности, за что она его и наказывала, Говоря это, она смотрела на мужа, у которого при таком доказательстве добродетели исчезли все сомнения, какие он мог бы испытывать. Г-н маршал рассыпался с самым серьезным видом в похвале г-же Ван Верленгем, на что она отвечала, отвесив учтивейший поклон, что нет никакой заслуги дать отпор наглецу, когда сумела устоять перед более знаменитыми из опасных людей.

От такого ответа удовольствие г-на Ван Верленгема достигло крайних пределов, потому что, хотя он и был доволен, что честь его нисколько не пострадала, тем не менее он был польщен, что г-н де Маниссар ухаживал за его супругой. Г-н де Маниссар в довершение хитрости сказал бургомистру, что он обладает драгоценной женщиной, которая свои двери лучше охраняет, чем он сам собирался охранять ворота Дортмюде. Слова эти нагнали легкую краску на г-на Ван Верленгема и заставили его пожалеть, что заметили, как он чистил городские ключи и примерял их на серебряном блюде.

Покуда шел этот обмен любезностями, г-н де Берлестанж вернулся в свою постель и натянул одеяло до подбородка.

– Что же касается вас, производитель камней, – сказал ему, издеваясь хвастливо, г-н де Маниссар, – я почти не сомневался, что здесь найдете вы себе камень преткновения. Я напишу об этом супруге. А вас, сударыня, позвольте проводить и простите меня за беспокойство, причиненное этим бездельником.

Г-н маршал предложил руку г-же Ван Верленгем и вышел в сопровождении бургомистра, обернувшегося, чтобы бросить Берлестанжу величественный взгляд. Когда они были уже за дверями, бедняга чуть не умер от разлившейся желчи, тем более что, как он впоследствии признавался Антуану, негодяйка не раз приходила к нему по утрам прямо из кровати г-на маршала, ложилась к нему еще не остывшая и в таком возбуждении, которое ясно доказывало, что полного соответствия у г-на маршала она не находила.

Г-н маршал и г-н де Ворай решили остаться здесь до конца кампании этого года. Было мало вероятности, чтобы враг захотел ее продолжать после ряда неудач. Битва при Могене и двукратная осада Дортмюде в достаточной мере покрывали короля славой К этому же присоединялся значительный перевес, который г-н герцог де Ворай имел на Эско, давший ему возможность, оставив часть сил под прикрытием, поспешить лучшею частью войска на помощь в Дортмюде и рассеять полки г-на де Раберсдорфа на Валефской равнине. Бой был непродолжителен; г-н де Раберсдорф увидел, что его солдаты разбежались в самом начале дела, он сам был увлечен общим бегством и утонул, желая переплыть Валефский канал. Тело его нашли у шлюза, вспухшим от воды, платье было запачкано илом и парик весь в тине.

Успехи эти в высокой степени были удовлетворительными. Решили прочно занять страну и до наступления зимы для развлечения взять несколько городов. Это было поручено г-дам де Монкорне и де ла Бурладу. Все опасения по поводу Мозельской армии рассеялись. Так что дела были в отличном состоянии и не оставляли желать лучшего.

Г-н де Маниссар торопил с возвращением в Париж. Заботы о своем здоровье возобновились с прежней силой, и не проходило дня, чтобы он не считал себя при смерти. Правда, он не особенно боялся пуль, но дрожал при малейшей колике, которые теперь повторялись довольно часто как следствие неблагоустроенного питания во время осады. Он начал чувствовать пресыщение от г-жи Ван Верленгем и подумывать, что, когда вернется домой, г-жа маршальша найдет его немного утомленным.

Со своей стороны и герцог де Ворай мечтал о возвращении домой. Дома вокруг него всегда были люди духовного звания. Его дом был похож на монастырь. Он занимался там душеспасительным чтением. Король прощал ему это пристрастие к уединению и раздумью, хотя и не любил, чтобы господу Богу оказывали больше внимания, чем ему самому, но таланты г-на де Ворая снискивали ему прощение в недостаточном соблюдении придворных обязанностей. Таким же образом больше считались со служебными заслугами г-на де Маниссара, чем с его причудами относительно здоровья.

Г-н де Маниссар согласился обходиться без услуг Антуана де Поканси. Было условлено, что Антуан поедет в Аспреваль устроить свои дела, а г-н де Маниссар проездом заберет его оттуда и повезет с собою в Париж посмотреть город и постараться найти себе место в подлунной.

Перед отъездом из Дортмюде он не преминул посетить г-на де Корвиля. Рана его понемногу заживала благодаря уходу г-жи Слюис. Антуан застал г-на де Корвиля сидящим под трельяжем беседки, нога его была затянута в лубки. Он занимался тем, что разбирал зерна на фаянсовом блюде и раскладывал их по пакетикам. Г-жа Слюис была около него с лейкой в руках. Садик по мере сил восстановили. Ползучие дыни вздували свои корки. Завивались кочны капусты. Летали бабочки над выжженной землей, и наклоненные зеркала у окон блестели. У г-жи Слюис глаза были красные. Муж ее, захотевший вернуться в Дортмюде на судне, был задержан солдатами г-на де Раберсдорфа и расстрелян как шпион. Г-н де Корвиль смотрел на молодую вдову с надеждой и нежностью. Антуан простился с ним у калитки с окошечком, до которой тот захотел его проводить. От лубков нога его плохо сгибалась, но вид у него был довольный, и он жевал зеленый листик.

Г-н де Поканси в последний раз обошел улицы Дортмюде. Работали над восстановлением попорченного. Плотники на лестницах чинили крыши. Каменщики лопатами месили известь. Солдаты, развеселившись, перепрыгивали через бревна. Горожане бродили, задрав головы. Почерневшая каланча высилась как угасший факел. Базарная площадь была оживлена: выставки рыбы из Мёзы с разной чешуей, плоды и овощи говорили о вернувшемся изобилии, мясо висело на крюках у мясников. Антуан вспомнил о бедном Даланзьере и его нарядном красном платье.

Он послал нарочного к г-же Даланзьер с извещением о смерти мужа, так что, когда на обратном пути в Аспреваль он зашел к ней в Виркур, он встретил ее уже в подобающем наряде и в обществе Корвизо.

– Вот и вы, сударь, – сказал доктор Антуану, – живы и здоровы, по крайней мере с виду, потому что никогда нельзя знать, какие тайные зародыши назревают в здоровье, сохранившемся в наилучшем состоянии, особенно после такого занятия, которому вы подвергали свое. К счастью, я нахожусь тут, чтобы наводить в нем порядок.

Антуан ответил, что он очень недолго пробудет в Аспревале и скоро отправится в Париж, но Корвизо сообщил ему, что и он поедет туда же: сразу после свадьбы с г-жою Даланзьер он намерен покинуть Виркур. Его таланты сумеют найти применение у вельмож.

Во время этого разговора г-жа Даланзьер с восхищением смотрела на облюбованного ею урода. Она чувствовала привлекательность в его безобразии и мечтала о ласках на своей коже длинных черноватых ногтей Корвизо. Доктор, относившийся до сих пор к ней свысока, смягчился, когда узнал, что она сделалась богатой вдовой. Он так приручился, что накануне посещения днтуана согласился унаследовать от Даланзьера и его супругу, и его имущество.

Антуан поздравил нареченных, и сели за стол. Корвизо беспрерывно острил и паясничал, г-жа Даланзьер слушала его с упоением. Корвизо начал с того, что любезно стал издеваться над виркурскими дамами. Он не щадил их физические недостатки. Послушать его, так все они были или зобатые, или хворые, а потом он уверял, что ум у них самый недалёкий и тупой. Ни одна не заслужила пощады. Он не только разбирал их лица, но жестоко трунил над недостатками телосложения, а г-жа Даланзьер с удовольствием чувствовала, что у нее свежее, здоровое и чистое тело, и поглядывала на Антуана, словно ища воспоминаний в его глазах.

Между тем нужно было, наконец, переменить тему разговора, и Антуан осведомился об игумене Валь-Нотр-Дама. В обители не произошло перемен, если не считать приезда нового послушника, как говорят, из какого-то итальянского монастыря. Г-н де Шамисси страшно им увлекся, и теперь этот монашек вертит и игуменом, и обителью, у него замечательный и прелестный голос, кроме того, он умеет аккомпанировать на всевозможных инструментах. На клиросе он божественно поет. Он принялся учить монахов музыке. Эти добрые люди, которые за всю свою жизнь знали только свои псалмы, с трудом соответствовали подобным нововведениям. Стоило послушать, как гудел собор от этих усилий и как в саду они собирались группами, чтобы вместе разучивать то, что от них требовалось, и так старались, что пот выступал на лбу и перехватывало глотку.

С самого начала трапезы Корвизо сгорал от нетерпения спросить у Антуана о его братьях и ждал, что тот сам о них заговорит. Наконец, не мог дольше терпеть и сам задал вопрос г-ну де Поканси с притворным интересом.