Приключения бодхисаттвы

– Например, высадят у дома маки? – перебил его Волин.

– Например, – согласился китаец. – Ну, а если они не заметят предупреждения или будут его игнорировать…

– На них подадут в международный арбитраж, – снова перебил Волин.

Дима не возражал – и это может быть. Чего только ни бывает в наши дни – даже международный арбитраж. А до этого, например, у строптивцев может сама собой загореться квартира. Как говорят в России, мелочь, а приятно. Но, впрочем, все это не так уж интересно: не мытьем так ка?таньем Московкина заставят выполнить свои обязательства перед КНР. Гораздо интереснее для них фигура Волина.

– А как я связан с Московкиным? – удивился Орест Витальевич.

Оказалось, что никак. Точнее, не был никак связан, пока его не связали компетентные люди. Как говорят китайцы, одним ударом убить двух крыс. Ну, или если больше нравится, то одним выстрелом – двух зайцев. Кукиш фарфоровый, который бизнесмену подбросили, это ведь не столько Московкину, сколько Волину презент – в ответ на его анонимное письмо китайскому послу.

– Вы, Орест Витальевич, не в свое дело полезли, когда решили вернуть Рыбину его коллекцию, – имя «Орест» снова прозвучало у китайца, как «Орлест». – Ваше дело было искать, и, разумеется, не найти, потому что задача эта вам не по зубам. А вы решили начать политические игры. Решили шантажировать – как это у вас говорят? – серьезных людей. Вы понимаете, что с вами может сделать… да хотя бы ваше начальство, если узнает, куда вы сунулись? Ведь это политика, господин Волин, политика чистой воды… К счастью, мы вас не виним. Мы же понимаем, что виной всему ваш добрый друг, старый пердун генерал Воронцов…

* * *

– Так и сказал? – закряхтел Воронцов.

Генерал сидел в своем любимом глубоком кресле перед Волиным и глядел на гостя выцветшими голубыми глазами.

– Так и сказал, – отвечал Волин. И ехидно добавил: – А что, собственно, вас смущает?

– Да так, – отвечал Воронцов. – Старый пердун – это как-то невежливо… Прилагательное, по-моему, грубовато.

– Прилагательное – может быть, а существительное – в самый раз, – мстительно заметил Волин. – Сергей Сергеич, вы хотя бы понимаете, что своими мудрыми советами поставили меня лицом к лицу с китайской разведкой? А ей меня ликвидировать – как два пальца об асфальт.

Генерал снова закряхтел и заметил, что не так-то все это просто. Во-первых, Волин все-таки лицо официальное, должностное. Во-вторых, находится под его, генерала Воронцова, личным покровительством.

– Да? – изумился Волин. – И чем же вы мне поможете в случае чего? Закажете бесплатную панихиду в храме Христа Спасителя?

Генерал насупился и отвечал, что зря он недооценивает значения панихиды. Для загробной жизни, между прочим, вещь очень важная, даже, можно сказать, первостепенная.

– Сергей Сергеич! – Волин в ярости вскочил со стула и заходил по комнате. – Я тоже люблю шутку, юмор, сарказм, наконец… Но сейчас мне не до шуток. Видели бы вы этого Диму!

Генерал отвечал, что ему это не нужно, он в свое время немало этих китайских дим повидал, и, как видите, ничего – жив и здоров. Впрочем, черт с ними, забудем про Диму! Пока, слава Богу, все живы-здоровы, так что будем надеяться на лучшее. А сейчас самое время взяться за новую порцию дневников Загорского.

Волин искренне полагал, что меньше всего его сейчас заинтересуют дневники действительного статского советника. Однако, услышав предложение Воронцова, ощутил неожиданный прилив любопытства.

– Так он, значит, все-таки остался жив? – спросил Волин, раскрывая папку с расшифровкой.

– Читай, – коротко отвечал генерал.

Орест Витальевич бросил взгляд на первую страницу и воскликнул:

– Ага, опять нет предисловия!

– Зато послесловие есть, – сказал Воронцов. – Но я тебе советую читать все по порядку. Чтобы, как сейчас говорят, без спойлеров.

Волин кивнул и углубился в дневник.

Глава первая. Пленник бардо

«– О сын благородной семьи! Путь, данный тебе сегодня – это путь величайшего освобождения, путь, которым не ходил ни один из живущих. Путь этот противоречит человеческому знанию, но он противоречит и знанию божественному. Он противостоит самой природе, но пройти его нужно без изъятий, пройти до конца, и тогда высокая миссия будет исполнена и вся тьма живых существ – спасена…

Голос гремел, словно колокол. Он возникал из пустоты и растворялся в пространстве, он пронизывал каждую клеточку тела, обращался в сияние и затухал во тьме, чтобы возродиться снова и снова. Он не был библейским гласом свыше, он был гласом отовсюду. Он звучал, как непреложная истина, он диктовал, он вел за собой…

– На пути явлена будет тебе абсолютная суть бытия – но не та, что постигают, освобождаясь, смертные, а та, что постигают, возвращаясь, будды. Свет и тьма откроются тебе как единое и нераздельное, истина и ложь пройдут сквозь твое сердце, не изменив его, ты не переродишься, но вернешься к истоку. Отныне нет для тебя благих перерождений, и нет для тебя неблагих перерождений, нет ни ада, ни рая, нет санса?ры[2 - Сансара – круговорот рождений и смертей в буддизме, индуизме и ряде других религий. Пребывание в сансаре сопровождается страданиями, каждое живое существо стремится выйти из этого круга.] и нет нирва?ны[3 - Нирвана – освобождение от сансары, прекращение всех страданий, слияние с Абсолютом.], но есть лишь миссия, которую собрался ты исполнить, вернувшись, как бодхиса?ттва, в мир людей.

Да явится тебе светоносная пустота, а мы будем вести тебя путем небывалым. Помни, если оступишься ты на этом пути, то не погибнешь, но погибнет мир людей и с ним – все прочие миры, ибо если нет перерождений в мире людей, то нет насельников и в иных мирах.

О сын благородной семьи, пришло то, что называют смертью, но не нужно тебе пробуждение, ибо ты достиг его раньше, и не нужны тебе ни тело дха?рмы[4 - Дхарма – устои, основы.], ни Великий принцип. Все, что нужно, это пройти указанным путем, не соблазнившись ни одной новой формой, ни одним миром и ни одним перерождением. Ибо задача твоя – пройти, не перерождаясь, чтобы дух твой, поправ законы ка?рмы[5 - Карма – причинно-следственный закон бытия.], осенил собою мертвое тело и вернул его в мир живых.

Помни, что должен ты вернуться в мир людей, но не переродиться при этом, ибо нет у тебя времени расти и развиваться в обычном человеческом теле, но должен ты быть тем, кем ты был до смерти.

Не нужно тебе медитировать на своего идама – божественного защитника, ибо ты сам – божественный защитник, и сознание твое способно существовать в полной пустоте, даже если погибнет вся тьма миров…

Испытав бардо?[6 - Бардо – промежуточное состояние, в том числе между жизнью и смертью.] предсмертного мига, вспомни бардо абсолютной сути и познай бардо возвращения в сансару, ибо в последней своей жизни не исполнил ты своей божественной миссии, и потому Владыки кармы дают тебе еще один шанс.

О сын благородной семьи, бодхиса?ттва[7 - Бодхисаттва – пробужденный, вставший на пусть спасения всех живых существ.], махаса?ттва[8 - Махасаттва – великий бодхисаттва, достигший вершин понимания всего сущего.]! Четыре дня был ты без сознания и вот теперь очнулся в бардо абсолютной сути. Ужасен будет твой путь, ибо предстоит бессмертному духу вернуться в мертвое, разлагающееся и неподобающее для него хранилище, но ты пройдешь этот путь, или десять тысяч миров обратятся в слепящую тьму. Прими пять ядов, пять омрачений, и ты познаешь, что нет форм и неформ, познаешь, что такое сила мертвой материи, и поймешь, что нет способа сделать мертвое живым. Вспомни пять Татхага?т[9 - Пять татхагат – пять аспектов высшей мудрости изначального Будды.] и постигнешь, что нет невозможного для бодхисаттвы. Какие бы чудовищные видения ни ждали тебя в бардо предсмертного мига – не устрашись! Какие бы прельстительные картины ни возникали перед тобой в бардо абсолютной сути – не соблазнись… Помни, что все перед тобой не есть порождение ума, но есть непреложный закон бытия. Помни, что мертвое сильнее живого, и что влечет оно к себе живое, и побеждает живое, и всему живому назначен конец, и все живое станет мертвым, если только сияющий дух не оживит его…

Голос, гремевший, словно колокол, стал вибрировать, расслаиваться, а потом стихать, меркнуть и блекнуть, а тьма, окружившая пленника бардо со всех сторон, начала мерцать и вспыхивать. Из тьмы этой явился ему свет, ослепительный, невозможный, а из глубин света родился чудовищный звук, как если бы тысяча голодных духов взвыли одновременно, сойдя из своего безнадежного мира на людские могилы, чтобы оживить трупы и терзать их зубами под беспомощные стоны мертвых.

Затем пространство вокруг опрокинулось, засияло жестоким синим светом и явился пленнику бог Вайроча?на, но был он один и не было рядом с ним супруги, Владычицы Алмазного Пространства. «Это луч сострадания благословенного Вайрочаны, я обрету в нем прибежище», – хотел сказать пленник, но губы его не двигались, скованные печалью и страхом. Изошедший из божества свет пронизал его, но вызвал не радость и наслаждение, а боль и тоску, и стало ясно ему, что больше никогда не быть ему на пиру богов. Луч сострадания стал не благословением, а мукой, проклятием, и пленник закрыл от него свое сердце и отвернул от него свое лицо. Сияние сменилось тьмой, а божественные мелодии – ужасным скрежетом, и Вайрочана, беспомощный перед мировым хаосом, распался на атомы.

– Не ищи наслаждения в мягком белом свете мира богов, не увлекайся им и не тоскуй о нем! – прогремел ему голос с недостижимых высот. – Если он увлечет тебя, ты отправишься в мир богов и будешь вращаться в кругу шести видов сансары. Это препятствие заграждает путь освобождения – так не смотри на него.

Он и не смотрел, не смотрел, так ему было страшно, такая тоска обуревала его, словно тиски, сжав ему череп, не позволяли сердцу биться, а мысли – двигаться. Не смотрел он на Вайрочану, не смотрел и на других богов. Не привлекли его пять иллюзорных, нечистых миров: ни мягкий белый свет мира богов, ни мягкий красный свет ревнивых богов, ни мягкий зеленый свет мира животных, ни мягкий желтый свет мира голодных духов, ни мягкий дымный свет адского мира. Напрасно явились владыки-демоны, сияющие пятью цветами, обнимающие соблазнительных жен своих, танцующие с черепами, полными крови. Попусту извивались змеями бесчисленные да?ки?ни[10 - Дакини – женские д?хи, богини, носительницы тайных учений.] – полуобнаженные, нестерпимо соблазнительные. Вотще заходились в сокрушительном танце, божественные воители, хранители закона, гневные божества, пьющие кровь – многоликие, многорукие, многоногие, головы их украшены высохшими черепами, тела – гирляндами из черных змей. Танец их был долог и томителен, как бессонная ночь, но не устрашился их пленник бардо, как до того не соблазнился наготой дакини.

– Это не образы, порожденные умом, – гремел голос, – но реальность, как она есть. Пойми ее и оттолкни ее, иди к другой реальности, туда, где сияет тебе соблазнительным маяком мягкий синий свет людей, свет страданий и омрачений, свет сансары. Иди туда, вернись туда, но не перерождайся!

Легко сказать – иди… Куда идти, когда кругом свет и тьма, пустота и наполненность, дрожит хаос, распыляется космос, гневные боги машут кривыми ножами и пьют, пьют кровь из черепов живых еще людей чудовищные обнаженные гау?ри[11 - Гаури – восемь гневных богинь.], пожирают кишки умирающих и без конца отрывают головы мучеников, которые тут же прирастают снова – и так день за днем, век за веком, тысячелетие за тысячелетием.

Сияй, сияй обманный синий свет, мани в объятия сансары, бросай последнюю надежду, чтобы даже бодхисаттва преисполнился очарованием мира людей, вошел в него, но не так, как положено всем живым существам, а через мертвое, разлагающееся тело. Это попрание всех законов, а, значит, неизвестно, кто войдет в мир таким образом – бодхисаттва, святой или новое, невиданное еще чудовище.

Глаза пленника заволокло красным светом, белым светом, желтым светом, зеленым светом, дымным демоническим светом. Он поднял взор и увидел над собой багровое фиолетовое небо, оттуда грозил ему шестипалым кулаком тысячезубый будда, разевал пасть, в которой дрожал, разворачивался Млечный путь. Из страшного этого, не рожденного еще космоса вдруг выпрыгнул чудовищный десятиликий демон с черными волосами, желтой кожей и косыми, невидящими глазами, прыгнул, загребая руками пространство и время, наклонился над пленником, высунул истыканный когтями язык и закричал пронзительно:

– Хозяин! Хозяин, вы живы?!

Пленник захлопал глазами, десять лиц чудовища задрожали и слились в одно – очень знакомое, вот только вспомнить, кто это, было никак нельзя. Он напрягся, сделал над собой неимоверное усилие – и растворился во тьме. Легкое прохладное покрывало небытия накрыло его разум, охраняя от богов, от людей, и от демонов.

* * *

– Трудный случай, – озабоченно пробормотал лекарь-китаец, моргая глазами. – И вообще трудный, и в деталях. А тут и вовсе что-то странное…

И он потыкал пальцем в темный след на руке Загорского. Ганцзалин только вздохнул – да что ж тут непонятного: здесь когда-то было трупное пятно. Хозяин весь был покрыт ими, когда лежал в тайном зале Пота?лы и сорок монахов читали над ним «Книгу мертвых», пытаясь вернуть к жизни. При этом двое надавливали ему на грудь, чтобы сердце не останавливалось, а еще двое по очереди качали дыхательный мешок, чтобы работали легкие. И все это при мертвом, недействующем мозге.

– Ну уж и мертвом, – наверняка сказал бы Нестор Васильевич скептически, – ты знаешь, что такое кома?

Ганцзалин знал, что такое кома, но у хозяина была не кома. Он был мертв окончательно и бесповоротно, в этом были совершенно уверены тибетские ламы и сам драгоценнейший владыка Тхуптэ?н Гьяцо?. Но нельзя было, чтобы Загорский умер совсем, и нельзя было, чтобы он переродился в другом теле. Именно поэтому монахи читали над его телом тайный раздел тибетской «Книги мертвых», тот самый, который известен только Далай-ламе и одному из его наставников. Раздел этот заучивается наизусть и передается от одного тибетского властелина другому. Он никогда не становится достоянием более чем трех человек одновременно – самого Далай-ламы, его учителя, и учителя его предшественника. Раздел этот принадлежит к самой темной и самой тайной тибетской магии. Магия эта способна заставить переродиться человека в том же самом теле, из которого изошла его душа, притом переродиться полностью, со всеми знаниями, умениями и навыками – и так, чтобы личность переродившегося не потерпела никакого ущерба.