Оценить:
 Рейтинг: 0

Дело Черных дервишей

Год написания книги
2022
Теги
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
10 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

И Волков неожиданно легко выпорхнул из комнаты. Хозяин и помощник переглянулись.

– На главпочтамт, – скомандовал Загорский. – Если она там, мы ее сразу узнаем.

На конверте, который был у Нестора Васильевича, стоял штамп почтового отделения, откуда было отправлено письмо Беликова, так что гадать, куда именно идти, им не пришлось. Главпочтамт располагался на углу Крылова и Пушкинской, рядом с консерваторией. Редкие тополя на этой стороне улицы не защищали от прямых лучей солнца, и тротуар раскалялся так, что, казалось, можно на нем яичницу жарить.

– Яичницу жарить мы пока не будем, – решил Загорский, – а вот телеграмму, пожалуй, пошлем.

В здание он вошел один, оставив Ганцзалина печься на солнце. Окинул быстрым взглядом помещение с работниками и редкими посетителями и увидел сидящую за стойкой высокую женщину со строгим лицом.

Очередь Нестора Васильевича подошла через десять минут. Очаровательно улыбаясь, он навис над строгой барышней, протянул ей бланк, на котором значилось: «Туркестан, Ташкент, Главпочтамт». Текст телеграммы гласил: «В раю ужасно скучно. Облака жесткие, арфа, на которой приходится играть, расстроена и фальшивит. Апостол Петр на побывку не отпускает. Жалею о случившемся. Ваш Беликов».

Прочитав телеграмму, почтовая барышня подняла глаза на Загорского. В глазах этих плескалась тьма…

Спустя несколько секунд праздные зеваки, сидевшие на корточках возле здания консерватории, увидели, как дверь главпочтамта распахнулась, оттуда стрелой выскочила высокая женщина в платье и шароварах и сломя голову бросилась прочь. Следом за ней метнулся невесть откуда взявшийся китаец, в несколько прыжков догнал беглянку. Та заметалась между деревьями, но ловкий китаец не давал ей удрать и наконец окончательно прижал к тополю. Та развернулась и сверкнула на него обжигающим черным из глаз.

– Убью! – прошипела она…

Ганцзалин только ухмыльнулся и железной рукой вывернул ей запястье.

Когда Нестор Васильевич вышел из здания почты, глазам его представилось фантастическое зрелище. На другой стороне улицы, недалеко от консерватории, на горячих кирпичах тротуара лежал Ганцзалин. Верхом на нем сидела почтовая барышня. Коленом она упиралась китайцу в кадык, а правой рукой, видимо, пыталась выдавить ему глаз. Ганцзалин перехватил ее руку и сопротивлялся изо всех сил, но было видно, что надолго его не хватит.

Расстояние между почтой и сражающимися Загорский преодолел за несколько секунд. В прыжке он сбил женщину на землю и покатился вместе с ней по тротуару, стараясь, впрочем, не ранить и не травмировать слишком тяжело. Хорошее воспитание, однако, сыграло с ним злую шутку. Пока они катились, женщина так ткнула Загорского в живот твердым кулачком, что у него перед глазами поплыли звезды. Превозмогая боль, он попытался выкрутить ей руку. Однако та проявила необыкновенную ловкость и, вывернувшись, как змея, осыпала Загорского градом молниеносных ударов. Один из них достиг-таки его горла. По счастью, он пришелся вскользь, однако Нестор Васильевич закашлялся и вынужден был выпустить противницу.

Та воспользовалась моментом и ринулась прочь. Нестор Васильевич, продолжая кашлять, проводил ее оторопелым взглядом. Потом вернулся к Ганцзалину, который с трудом поднялся и сидел теперь прямо на тротуаре, ошалело глядя перед собой.

– Ты стареешь, дружище, – сказал Нестор Васильевич, – с тобой справилась женщина.

– На себя посмотрите, – огрызнулся Ганцзалин.

Загорский помог ему подняться. Под глазом у помощника наливался огромный синяк.

– Ты цел? – спросил Нестор Васильевич с некоторой тревогой.

– Там видно будет, – проворчал Ганцзалин.

Несколько секунд они мрачно смотрели друг на друга.

– Похоже, этот противник нам не по зубам, – наконец сказал Нестор Васильевич. – Надо бы обзавестись оружием.

Глава четвертая. Жизнь и смерть красноармейца

«Дорогая моя и разлюбезная мамаша Капитолина Александровна!

Так что пишет вам с оказией сын ваш, красноармеец Пухов, стоя в ночи на станции Туркестан в далекой от родного нашего села Кри?вичи жаркой туркестанской сторонке. Страна эта, дорогая моя мамаша, не похожа на то, что вы видели в предыдущую свою жизнь, и не дай вам, конечно, Бог такого увидеть и в будущем. Здесь кругом целыми днями жаркое лето, солнце печет до мозгов, а воды в пейзаже почти никакой, только из железного бака, да и то по приказанию командира, товарища Веретенникова. Цветет эта вода безбожно, и хотя ее всегда надо кипятить, но все равно очень я опасаюсь происхождения от нее чумы, холеры или других, неизвестных науке заболеваний.

По всему периметру обступают наш паровоз степи и пустыни, шипят змеи и как бешеные скачут козлы, называемые для красоты речи сайгаками. Обычные козлы тут тоже имеются, но в гораздо меньшем количестве, а все больше овцы и зачем-то верблюды. Верблюд, разлюбезная мамаша, это такой лошадиный ублюдок, по виду как будто собрались со всей деревни мужики и мутузили его весь вечер, а потом отпустили душу на покаяние. Описать его человеческим языком нельзя, а другим, извините, не решаюсь. На спине у него две кочки, и если влезть между ними, он так сдавит, что хоть караул кричи. Кроме того, далеко и метко плюется, часто попадая в морду лица. Меня это несчастье не коснулось, поскольку сызмальства вашими заботами рос юрким и смышленым, а некоторые другие красноармейцы, не такие грамотные, исплеваны были до насквозь. Зачем в хозяйстве такая скотина, никак не пойму – разве что для борьбы с мировой контрреволюцией, и то вряд ли. Ходят, однако, слухи, что с него стригут теплую шерсть, полезную от ревматизмов, молоко пьют, а жареное мясо пускают в прожор. Что ж, очень может быть. Места тут насквозь татарские, а они, известно, едят все, даже коней с верблюдами, а вина при этом никакого нет или, может быть, от трудового народа прячут.

Как меня забросило в такую даль, об этом, мамаша, отдельный и обстоятельный разговор. Скажу только, что благодаря своей грамотности попал я в охранную команду, а везем мы ценную книгу, по которой все на свете татары молятся своему татарскому Богу. Раньше книга эта лежала в городе Уфе, теперь, значит, пришло ей время сдвинуться к югу, в город Ташкент, а нам – вместе с ней. Не знаю, зачем ее охранять и кому такое добро кроме татар надобно, но сказано охранять – будем охранять хоть до наступления мировой революции (по-вашему, мамаша, это все равно как второе Пришествие).

Вообще страна тут исключительно татарская, хотя и православные попадаются. Комиссары, как и положено, все больше из жидков, но наш товарищ Веретенников – такой русский человек, что хоть кол на нем теши и гвозди из него делай. Очень это положительный и свойский командир, хотя и строгий. Совсем не забалуешь у него – как начнет орать, волосы дыбом. Слава, думаешь, тебе, Господи, что сейчас не военный коммунизм и к стенке просто так за здорово живешь любого-всякого уже не прислоняют, а только особо отличившихся. Пиф, как говорится, паф и ой-ей-ей – вот тебе и весь разговор. Ну, да нам с такими не по дороге, поскольку нам революция – мать родна.

Племена тут живут тоже татарские, но между собой по названиям различаются: есть киргизы, есть кайсаки, узбеки есть и прочие разные тюркмены. Все почти ходят в халатах и малахаях, а бабы не только в платьях, но в штанах под ними. Некоторые бабы также закрывают накидкой волосы, это называется чадра, а другие – и все лицо вместе с телом до колен, это есть паранджа. Из-за этого никак нельзя понять, красивая перед тобой или так, оторви и брось. И даже, говорят, при свадьбе женихи сами не знают, кого им сосватали. И только уже обженившись, понимают, какой выпал на их долю удивительный крокодил. По этой грустной причине многие здешние мужчины имеют по две, три и более жен, так как пытаются всякий раз угадать красивую, но никак не могут.

Что же касаемо нашего задания, то оно довольно-таки секретное, чтобы не прознали враги мировой революции. Вам же я об этом пишу, как вы есть моя мамаша и от вас у меня секретов никаких нет и быть не может, поскольку вы через меня тоже стали не обычная крестьянка, а сроднились, если можно так сказать, с мировым пролетариатом.

Еда здесь также хорошая, нажористая. Больше всего любят плов, разные баурсаки и лагман. Это вроде нашей лапши, но сытная, с мясом. Мяса тут едят много, и чего бы его не есть, если оно ходит вокруг на четырех ножках, мекает и само просит, чтобы его съели. От здешнего киргиза слышал я такую присказку. Среди всех, кто ест мясо, киргизы в мире на втором месте. А кто на первом? Волки. Мне это совсем не смешно кажется, но сами киргизы радуются, как дети, как будто кто больше мяса съест, тот и в рай попадет без пропуска.

Саму книгу, которую везем, нам не показывают, ее в особом ящике хранят. Сопровождают нас несколько ученых татар, среди которых главный Риза[11 - Пухов имеет в виду Ризаитдина Фахретдинова – башкирского и татарского писателя-просветителя, ученого-востоковеда, религиозного деятеля. Фахретдинов был председателем комиссии по передаче Корана Усмана туркестанским мусульманам. С 1922 по 1936 годы – муфтий Центрального духовного управления мусульман.] и один еврей, фамилия Шмит[12 - Александр Эдуардович Шмидт – русский и советский арабист, востоковед, преподаватель. В 1920-е годы – профессор Туркестанского университета, участвовал в доставке Корана Усмана из Уфы в Ташкент.]. Этот еврей, видя мою грамотность, объяснил, что книге этой уже тысяча с лишком лет, поездила она по всему миру, а теперь на родину возвращается. Написал ее Магометов зять, Хали? Осман[13 - То есть халиф Усман.]. Потом злые люди этого Хали убили, а кровь его попала на страницы книги, и оттого книга эта у татарских племен считается первой и главной среди всех книг. Зачем такую книгу отымать у наших татар в Уфе и отдавать другим татарам, ташкентским, этого я понять не могу. Еврей Шмит на это говорит, что традиция и уважение, и что раньше много веков книга эта лежала как раз-таки у ташкентцев в городе Сморканд[14 - То есть Самарканд.]. В Сморканде этом есть могила местного святого, который при жизни ее у себя хранил и после смерти пожелал, чтобы она его не покидала…»

– Пухов, – позвал Веретенников. – Слышь меня, Пухов?!

Пухов оторвался от письма, поднял голову.

– Что-то подозрительно тихо вокруг. Сходи обойди вагон, глянь, все ли в порядке. Фонарь возьми, а то темно на улице – хоть глаз выколи.

Пухов кивнул, сказал «слушаюсь», взял со стола английский фонарь, встал, одернул гимнастерку, прошел к выходу. Выпрыгнул из вагона в черную, теплую как летняя вода, темноту. У них в средней полосе если на улице темно – то, значит, холодно и уж по меньшей мере прохладно. А здесь воздух и ночью такой теплый, что кожа его не чувствует. Дневной жары нет уже, но тепло, тепло, и весь ты растворяешься в этой теплоте.

Пухов услышал шорох за вагоном – как будто какое крупное животное пробежало: то ли волк, то ли козел. Положил ладонь на кобуру, расстегнул, ощутил под рукой прохладу нагана. Им кроме винтовок в этот раз выдали и наганы. Винтовка хороша на открытых пространствах, во время боя, а когда помещение небольшое, действовать наганом сподручнее. Выхватил, пах-пах! – кончено дело.

Хотел обойти вагон, но передумал. Нырнул прямо под него, между колесами, но сразу на другой стороне вылезать не стал, затих на минуточку. Ждал. Если есть кто, рано или поздно себя объявит.

И точно. Не так увидел красноармеец Пухов, как почувствовал – с той стороны вагона пробежала неслышная тень. А вот мы тебя сейчас…

Ловко выскочил из-под вагона, наставил наган в спину темной тени, скомандовал негромко:

– Стоять! Руки!

Тень застыла.

– Руки! – повторил Пухов. Злоумышленникам такой окрик обычно сильно не нравится, это значит, что он, красноармеец Пухов, в любой миг готов открыть стрельбу по врагам мировой революции.

Тень подняла руки вверх. Но как-то неуверенно подняла, боязливо.

– Повернись, – велел Пухов.

Тень медленно повернулась. Луна светила слишком слабо, чтобы разглядеть лицо, но что-то в очертаниях тени показалось ему подозрительным. Какая-то неправильная была эта тень, ни на кого не похожая.

Пухов включил фонарь, свет ударил в зажмурившуюся физиономию. Пухов ахнул.

– Баба, – сказал он удивленно, и тут же поправился: – Девка!

Чадра покрывала голову девушки, но не закрывала ее лица. Лицо это было нежным, юным и уж точно не мужским.

– Ты что тут делаешь? – Пухов фонарь чуть притушил, сам подошел поближе. – Что рыскаешь возле особого объекта? Тут девкам нельзя, слышишь меня или нет?

Она смотрела на него, изогнув длинную шею и слегка прикрыв лицо ладонью, сквозь растопыренные пальцы видны были черные, как ночь, глаза. Пухов почему-то подумал, что трудно человеку без женщины, и что даже тут, в Туркестане, среди явных татар, попадаются очень милые собой девушки. И, может, хорошо, что они тут только ненадолго остановились, а скоро уже будут в Ташкенте, отдадут бусурманскую книгу и с Богом поедут обратно в Оренбург, где все понятно и кроме всем известных татар и башкир полно также русских баб и девок, женись на любой – не хочу.

– Ты чего тут? – повторил он, делая еще шаг вперед. – Заблудилась, что ли? Как звать?
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
10 из 11