Узник

Рассказав мне всё в мельчайших подробностях от правил пожарной безопасности до картотеки посетителей, при этом постоянно разбавляя инструктаж рассказами о личной жизни, женщина провозилась со мной до девяти часов вечера, хотя рабочий день заканчивался в пять.

Возвращаться домой было страшно. Нарастающая мысль о том, что незнакомец мог выбраться из своей клетки и сейчас ожидает меня где-нибудь в темной гостиной, заставляла мою кровь стынуть в жилах. Потоптавшись возле закрытого здания библиотеки еще с полчаса, я всё же решилась пойти к Максу. К моему удивлению, в окнах его дома не горел свет, однако я всё же взошла на крыльцо и постучала в дверь. Спустя пять минут своего настойчивого биения в дверь и вглядывания в окна без тюлей, я окончательно потеряла надежду на то, что ко мне кто-нибудь выйдет.

Уже медленно идя к своему дому, я думала о том, что увидела в окнах соседского дома – это была запущенность. Ощущение, словно в этом доме никто не обитает уже очень давно, при том, что сейчас в нём живет семья из четверых человек… Наверное, они стеснялись состояния своего жилища, поэтому, за всё время регулярных посиделок на моей территории, они ни разу не пригласили меня к себе в гости.

Зайдя домой, я сделала пару быстрых шагов внутрь и резко включила свет в гостиной. Посмотрев наверх, я с облегчением выдохнула, увидев незнакомца всё еще находящимся за решеткой.

Разувшись, я также быстро, как и вошла, прошмыгнула на кухню. Только оказавшись напротив холодильника, я ощутила сильный голод, накопившийся за прошедший день, после чего еще раз подумала о том, что человек за решеткой должен быть невероятно голодным, а значит и смирным. Сделав на быструю руку десяток  бутербродов, разложив их на фарфоровой тарелке, накрытой белоснежной салфеткой, и грузно выдохнув, я, наконец, отправилась наверх.

Медленно поднимаясь по лестнице, тяжело хромая на правую ногу, я оторвала взгляд от бутербродов лишь после того, как на достаточном для своей безопасности расстоянии остановилась напротив запертой узорчатой решетки. Мой взгляд мгновенно пересекся со взглядом обидчика, стоявшего напротив меня, после чего в воздухе между нами повисла минутная тишина.

– Я раньше не видела тебя в городе. Ты, наверное, недавно приехал, – я запнулась, смотря в холодно-отчужденные глаза молодого человека. – Кхм… Сколько часов ты пробыл в этой комнате и как ты сюда попал?

– Часов, – с непонятной мне иронией повторил незнакомец. Только теперь, при свете ламп я могла четко разглядеть говорившего со мной. Это был парень двадцати трех-пяти лет, высокий, эталонного телосложения, с изумрудными глазами и прекрасным гладким лбом. Я назвала ему текущую дату и время, так как решила, что его ирония связана с тем, что он не до конца ориентируется во времени, но он молчал.

– Вот, – наконец тяжело выдохнула я. – Ты, должно быть, голоден. Я сделала бутерброды с сыром и ветчиной.

Всё еще стоя максимально далеко от решетки, боясь того, что он резко высунет руку и притянет меня к себе, я протянула ему бутерброд с ветчиной. Около пяти секунд он смотрел прямо мне в глаза, после чего опустил руки, до этого скрещенные на груди, и сделал полшага в мою сторону. Медленно, чтобы, как мне показалось, не спугнуть меня, он протянул свою правую руку через решетку. Как только он уверенно взял кончиками пальцев протянутый мной бутерброд, я сразу же выпустила его из рук и отпрянула назад.

За этот вечер дальше мы не продвинулись.

X

Осень окончательно вступила в свои права, утверждая свою позицию осыпанием с деревьев позолоченной и окровавленной листвы, сокращая часы дня, нагоняя сумерки с каждым вечером на несколько минут раньше положенного им прежде времени, крича через дымоход камина необузданным воплем ветра и заставляя воробьев, в долгие холодные вечера, сбиваться в стайки под стрехой моего ветхого дома.

Уже больше недели я ежедневно ходила на работу. Мой рабочий день начинался в девять утра и заканчивался в пять вечера. Всё это время у меня напрочь отсутствовало желание возвращаться домой, поэтому я засиживалась в библиотеке до девяти вечера, перечитывая в очередной раз “Грозовой перевал” или наводя порядок в старых стеллажах, заполненных пыльными, много лет никем не читаемыми книгами.

Каждый день просыпаясь в восемь утра, я шла в ванную, приводила себя в порядок, после чего завтракала, кормила Маффина и относила завтрак наверх своему молчаливому пленнику. Затем проходил длинный, почти без посетителей, рабочий день, который заканчивался плотным ужином – я давно лишила себя нормального обеда. Каждое утро и каждый вечер я относила своему обидчику порцию завтрака и ужина, и каждый раз пыталась заговорить с ним: спрашивала, как ему спалось, желала приятного аппетита, говорила о хмурой погоде – но всё тщетно. Незнакомец оставался молчаливым узником, которого я боялась выпустить, опасаясь его агрессивного поведения, которое он прекрасно продемонстрировал при первой нашей встрече. Впоследствии этот человек не проявлял ярко выраженной враждебности по отношению ко мне, если не считать его спонтанного признания в том, что он хочет сомкнуть свои руки на моей шее, чтобы услышать её хруст…

Живя под одной крышей с маньяком, я ни на мгновение не забывала о том, что наше знакомство едва не стоило мне ноги, на которую я уже почти перестала хромать. Несколько раз я хотела рассказать о происходящем в моем доме Максу, еще более меня тянуло обратиться в полицию, но что-то, чего я не могла объяснить самой себе, всякий раз останавливало меня на полпути к цели. Я словно боялась, что с передачей контроля над своим узником другим людям, я потеряю контроль над ним, а, значит, буду бояться теней каждого угла своего дома. Вдруг он сбежит из полиции? Вдруг его оправдают? Вдруг он вернется сюда? Вдруг закончит начатое?

Всё дошло до того, что, не смотря на выходные, я решила уйти на работу, а затем в лес, чтобы не оставаться под одной крышей с тем, кто непрерывно, молча наблюдал за моими передвижениями по дому. Единственное место, где меня не было видно из его “клетки”, за исключением ванной, была кухня, на которой я начала проводить основное количество своего времени. Однако жуткое чувство присутствия в доме живой души, которую я обоснованно считала агрессором, заставляло меня дергаться даже вне зоны своей досягаемости. Мне казалось, что он меня видит отовсюду и везде, из-за чего по моей спине часто пробегали холодные мурашки. Иногда я задумывалась над тем, что, по факту, я держу живого человека взаперти, но нотки страха снова умоляли мой здравый смысл заткнуться, шантажируя меня тем, что если я расскажу об “этом” кому-нибудь из посторонних – узника сразу же выпустят, и он, рано или поздно, может совершить очередную попытку прикончить меня, и никто не даст мне гарантии на то, что в следующий раз у него снова ничего не выйдет. И почему-то я была уверена в том, что он обязательно предпримет очередную попытку лишить меня жизни, словно я ему навредила более, чем смогла бы навредить за всю свою жизнь кому бы то ни было.

После завтрака я сразу же ложилась спать, чтобы не чувствовать себя подопытным зверьком, за которым наблюдают по другую сторону решетки. Однако сон ко мне не шел. Хотя я и накрывалась с головой тонким одеялом, поверх которого лежал красный шотландский плед, всё равно я всей спиной чувствовала, как оттуда, сверху, из-за решетки за мной наблюдает два холодных, колких глаза. Засыпать приходилось в течение безумно длинного, вязкого часа, и просыпаться по несколько раз за ночь, из-за холода или воя ветра в дымоходе.

Сегодня, десятого октября, я впервые вернулась домой раньше прежнего. В библиотеке стало настолько холодно, что изо рта валил густой пар, и, как назло, дряхлый чайник, который достался мне по наследству от старухи-библиотекарши, отказался работать в самый ответственный момент – когда я хотела вскипятить себе пятую кружку.

Так и не дождавшись окончания рабочего дня, я ушла без пятнадцати пять. По дороге домой я встретила Лидию. Старушка стояла на крыльце своего дома с уже состряпанным яблочным пирогом. Она ежедневно передавала мне свои пироги через Макса, который с каждым днём всё больше клеился к моей скромной персоне. Эти малиновые, яблочные и черничные пироги, если честно, уже не лезли в горло, но я продолжала их брать из вежливости. Вчерашний пирог я выкинула даже не попробовав – Маффин отказывался есть подобную пищу и, по непонятным мне причинам, мой узник тоже не любил пироги, каждый раз оставляя большие сдобные куски нетронутыми.

С Максом мы ежедневно проводили вместе минимум час. Он иногда заходил ко мне на работу и я позволяла провожать себя до дома, но, с появлением в моей жизни узника, я перестала приглашать его в дом, ссылаясь на жуткий беспорядок. Макс мне нравился, честно, как только может нравится друг. Он весь прошедший месяц был со мной рядом и, если не учитывать милые разговоры с посетителями, онлайн-переписку и менее частые созвоны с друзьями, Макс был единственным, с кем я вживую так много общалась в последнее время. Однако я понимала, что я не смотрю на него, как на человека, которого мне хотелось бы поцеловать или, хотя бы, обнять… А он на меня так смотрел. Это мешало нашему общению, поэтому я старалась не впускать его в свою душу дальше пределов моего разума.

Взяв пирог у дряхлой старухи, обладательницы необычайно синих глаз и едва ли ни самой доброй улыбки во всем этом городе, я поинтересовалась о её самочувствии, после чего поблагодарила её за очередное подношение и отправилась к своему дому. Оставив тарелку с пирогом на крыльце, я открыла дверь в дом, после чего развернулась и зашла за северную стену дома, к которой прилегал старый сарай с дровами. Набрав большую охапку пален, я отправилась назад, и, уже выходя из-за, угла в испуге едва ли не подскочила. Передо мной стоял высокий Макс и смотрел на меня своими большими черными глазами. Одно полено свалилось с верхушки пирамиды, которую я создала благодаря немалыми усилиям, и чуть не отбило мне мою многострадальную правую ногу, но я вовремя увернулась от опасности, после чего еще два полена из моих рук полетело прямо к моим ногам.

– Что ты здесь делаешь? – не очень дружелюбно поинтересовалась я, чему причиной было моё откровенное разочарование из-за разрушенной пирамиды дров.

– Бабушка сказала, что передала тебе пирог, и я подумал, что мог бы составить тебе компанию за чашкой чая, – весело ответил Макс, нарочно не заметив недовольной интонации в моем вопросе, после чего подобрал три упавших полена и сейчас уже шел вслед за мной.

– Напрасно ты так думаешь, – ответила я, остановившись на крыльце, напротив открытой входной двери. – Сегодня я хочу провести вечер с котом. Можешь положить это сверху, – сказала я, указывая взглядом на поднятые им поленья.

– Но кот не умеет рассказывать анекдоты, – укладывая поленья поверх моей охапки, решил отшутиться он.

– Хорошее замечание, но сегодня в другой компании я не нуждаюсь.

С этими словами я закрыла входную дверь ногой и отправилась к камину, который находился между кухней и прихожей, вглядываясь своим раскрытым черным ртом в гостиную. Аккуратно уложив дрова возле камина, я обернулась на витражное окно в прихожей и дождалась, пока Макс уйдет с крыльца, после чего отправилась за очередной охапкой дров.

Когда я возвращалась из сарая с третьей охапкой, я остановилась и, не обращая внимания на тяжесть дров, с минуту смотрела вверх, на нависающие прямо у меня над головой, низкие серые тучи. Они словно замерли над моим домом, не намереваясь двигаться с места, пока не дождутся поводыря-ветра, опаздывающего на встречу с ними. В округе было очень тихо, словно вся природа замерла, собираясь с силами перед тяжелой битвой. Так тихо, что я вдруг услышала мерные шаги, доносящиеся через дорогу от меня. Обернувшись, я заметила Мэнди, которая быстрыми шагами направлялась в мою сторону. Сделав вид, будто я не поняла, что она направляется именно ко мне, я отчего-то внутренне напряглась, как напрягаются перед неизвестной опасностью, и аналогично быстрым шагом, которым ко мне приближалась Мэнди, отправилась в сторону своего крыльца.

Поспешно заперев за собой дверь, я с грохотом кинула брёвна рядом с аккуратно сложенной кучей дров, после чего в входную дверь раздался отчетливый стук. Такой гулкий, мощный, тягучий удар обычно принадлежит мужской части населения планеты, поэтому я немного вздрогнула от неожиданности. И откуда в женской руке такая сила? Пока я рассуждала об этом, в дверь снова постучали. Не знаю почему, но меня эти удары раздражали.

– Что-то важное? – не сходя со своего места, прокричала я так громко, что за дверью меня точно должны были услышать.

– Соль закончилась, не могла бы одолжить? – наигранно-молящим голосом попросила соседка.

– Ничем не могу помочь, – всё еще продолжая кричать со своего места, откликнулась я.

– Жаль соли? – уже более прямым тоном поинтересовалась Мэнди.

– У самой закончилась вчера. Сходите к соседке через дорогу.

Еще полминуты я наблюдала через витражные окна прихожей за неподвижной тенью Мэнди, как вдруг моё внимание отвлек ощетинившийся кот, который минут десять неподвижно сидел на подоконнике, спокойно выглядывая на улицу, а сейчас лихо пробежал мимо меня на кухню. Переведя взгляд с убегающего кота на дверь, я не обнаружила больше признаков присутствия Мэнди на своём крыльце, после чего присела на корточки.

В доме было достаточно темно и очень холодно, поэтому, когда огромный чёрный рот камина озарился ярким оранжевым светом, на моей душе вдруг стало немного спокойнее. Успокоившись, я решила заняться обрядом, который проделывала каждую ночь перед сном, а именно – закрыть огромные шторы в гостиной. Когда дело было сделано, я обернулась и, наконец, посмотрела наверх. Незнакомец сидел неподвижно, облокотившись спиной о южную стену, положив левую руку на левое колено, подтянутое к груди, и смотрел на неровный, разгорающийся огонь в камине.

Подойдя к камину, я подкинула в него пару пален и осталась довольна тем, что после зимы тётка решила почистить дымоход, чем спасла меня сейчас от задымления. Отправившись на кухню, я запекла большую, красивую картошку в мундирах и состряпала огромную тарелку салата, заправленную моим любимым видом оливкового масла.

С каждым днём мне становилось всё сложнее жить под одной крышей с категорически настроенным по отношению ко мне незнакомцем. Ощущение, будто я преступник, удерживающий против воли человека и выжидающий момента, когда можно будет попросить за него баснословную сумму денег, начинало выжигать меня изнутри. В дни интенсивного самобичевания мне становилось очень тяжело психологически, возможно именно это и сказывалось на моём прерывистом сне. Однако выпустить агрессора не зная, переживу ли я момент его свободы, а если переживу, не вернется ли он за моей душой повторно, я тоже не могла.

XI

Как обычно принеся своему пленнику поднос с едой, я поставила его на пол. Весь процесс передачи еды был достаточно прост – на его стороне находилась ранее переданная мной посуда, на которую, на безопасном расстоянии, я аккуратно перекладывала еду. Сейчас же я аккуратно накалывала на вилку крупную картошку в мундире и выкладывала её на тарелку по ту сторону решетки.

– У тебя неправильное понятие о ужине.

– Прости? – замерла я. Я не ожидала, что он заговорит со мной, отчего сейчас наверняка выглядела очень глупо. Находясь в позе сэйдза*, я умудрилась лечь грудью на свои ноги, и сейчас, с протянутой рукой, смотря на собеседника снизу вверх округленными глазами и с чуть приоткрытым ртом, я действительно выглядела нелепо (*Японская поза сидения на коленях). Почувствовав, что картошка соскальзывает с моей вилки, я быстро докинула её до пункта назначения, после чего поспешно выпрямилась.

– Ты плотно ешь на ужин, – пояснил парень.

– Это потому, что я лишена нормального обеда.

– Почему во время обеда ты не идешь в кафе или столовую?

– Проблема с деньгами.

– Тогда почему не приходишь обедать домой?

Я не хотела говорить правду о том, что его присутствие меня угнетает, поэтому сначала подумала солгать о том, что работа слишком далеко, но потом решила просто перенаправить вопрос в другое русло.

– Ты что, голодаешь?