Я, они и тьма

Йола потянулась к стакану с водой – она могла сама себя обслуживать. Пристегнутый ремень спас жизнь – тело получило совсем незначительные повреждения, и это хорошо. Тело… Она теперь высокая, длинноногая, с дерзким каштановым каре. С резковатыми, но красивыми, чертами лица. И пусть тут она старше на десяток лет – все будет хорошо. Ее никто не будет мучить и истязать, и ненавистное отражение в зеркале не станет постоянным напоминанием того, кем она была раньше. Новая жизнь!

Сокровенное желание, которое сбылось так, как она и мечтать не смела. Мечта о другой жизни, о других людях, о мире, где все и всегда свободны, оказалась реальностью.

Девушка рассмеялась. Соседки по палате посмотрели на нее с недоумением, но Йоле было все равно. Она была счастлива, впервые за долгие годы, полные мучений и страданий.

Счастлива и свободна!

***

Я валялась на кровати, раскинув ноги и руки. Открыла глаза и пялилась в каменный потолок. А в голове маршировали сотни, нет, тысячи образов – незнакомых, странных и вместе с тем – понятных.

Йола, дочь ткачихи. Отец неизвестен. Мать умерла, когда ей было восемь лет. Ни семьи, ни родственников. После – школа рабов: счет, грамота, чтение, музыкальные инструменты. Кухня, сад, огород – работа, работа.

Я безжалостно отсекала чужие эмоции, страшные события, не позволяя развернуться им в моей голове, но порой сдавалась, и тогда, прикрывая глаза, плакала. Вот как сейчас.

Йолу продавали. Но это сейчас не ее, а меня вывели во двор школы рабов. Это я стояла заплаканная, дрожала, страшась продажи. Тоненькая белая веревка на лодыжке была перерезана, и вместо нее через пару секунд оказалась золотая. Но эти пара секунд… Сладкие, но такие короткие секунды свободы! Золотая рабская цепочка… Тем, у кого медная – не повезло еще больше, и мне было их жаль. Они отправятся подальше от столицы и будут тяжело трудиться на черновой трудной работе. Ассоя, Малета – прощайте…

Это я, сдерживая слезы, стояла на огромной торговой площади с такими же несчастными. Мне бы хотелось убежать прочь из этого города, от этих людей. Прыгнуть в общественный мобиль, отправиться в Жасминовый лес или на Григоево плато – картинки этих мест из книжек намертво вбились в память. Но я – рабыня. Я не могу мыслить о свободе, и я никогда не смогу выбирать.

Даже хозяина, который насиловал меня последние несколько лет…

Я снова отогнала от себя эмоции, усилием воли заставив мозг обрабатывать только факты. Как с цифрами, как с данными – считай, сбивай в единое, не отвлекайся.

Почему золотая цепочка? Чем плоха медная? Что это значит? Ага, вот оно! Всего цепочек было пять – тканная, для временных рабов, медная – для тех, кому не давались науки, но хорошо удавалось работать руками. Серебряная – для мастериц и мастеров, которые могли ткать, прясть, лить стекло, работать с металлами. Таких охотно брали в услужение на мануфактуры, и хозяин такого места ими не распоряжался, ему было обычно некогда. Серебряные – самые свободные. Золотые, как я, – ценные: умеют вести хозяйство, сносно работают руками, прекрасно понимают грамоту и даже сильны в науках. Есть еще золотые цепочки с драгоценным камнем, но из своей школы Йола знала всего одну. Девушку очень берегли – она была необычайно красивой. Что с ней сталось и куда такие отправляются – я предпочла об этом не думать.

Меня и так трясло. Рабство, черт возьми! Самое настоящее!

А кто мой хозяин?

Едва я об этом подумала, как в горле снова встал отвратительный ком. Йола что, всегда так на него реагировала? Неудивительно, что девочка пыталась покончить с собой. Как ты в себе силы жить-то находила?

Едва я проявила сочувствие, как в мозг хлынула новая информация, утягивая меня в чужую память все глубже и глубже. Как кадры, мелькали картинки: пренебрежение, первое насилие, первая попытка суицида и неожиданное осознание: если убью себя, то будет плохо, очень плохо. И страх, но страх не за себя – за других.

Почему? Кому плохо? Откуда это?

Но память, до этого выдавшая на каждый мой вопрос картинку чужой жизни, пугливо отступила.

Я встала с кровати, подошла к небольшому зеркалу у столика. Ну, Йола, давай знакомиться.

***

Миленькая – это первое, что пришло в голову. Очень миленькая, миниатюрная. Эдакая куколка. Узкие, но аккуратные маленькие губки, ямочки на щеках, беленькие зубки, зеленые глаза, опушенные темными ресницами. Волосы русые, длинные, сбились в колтун, но были дивной красоты и густоты. Я приподняла прядь, присвистнула – тяжелые.

Провела ладонями по лицу, отгоняя прочь непривычное до неприятия ощущение. Когда на протяжении тридцати с лишним лет касаешься своего лица, свыкаешься с ним. А сейчас я словно трогала чужое лицо, при этом ощущая свои прикосновения. Как странно!

Я зависла перед своим отражением и, видимо, ослабила бдительность. Неожиданно я так стала ненавидеть свое (чужое) лицо, что отпрянула. Окинула взглядом тело, скривилась. Вот это ненависть к себе! Девочка, да как же ты с этим жила?!

С трудом закрывшись и сосредоточившись, продолжила изучение. Ни ран, ни шрамов – значит, не били. Пара синяков на бедрах и спине заставили меня снова скривиться. Видимо, следы насилия.

Аккуратно попробовала растянуться – гибкое тело поддалось. Увидев на полке книгу, не удержалась и открыла ее. На первый взгляд – безумная вязь маленьких букв-рисунков, но… «…и Каменные сердца никто не мог покорить. И пришел тогда ОН и выпил всю кровь, и кровь их, проросши в его плоти…»… Бр-р-р. Жуть. Но я понимала, что ОН – это нечто вроде бога возмездия. Притом не нашего бога, а какого-то чужого. Хм… Местная библия? Сказки? Ознакомлюсь на досуге. Надо же знать, зачем я здесь и что случилось. Я – что? Реинкарнация? Или тут это в порядке вещей?

Память тут же гостеприимно подкинула пищи для размышлений. Нет, никаких реинкарнаций. Никаких других миров. Все тут у них логично и лаконично. Шестнадцать богов, которых почему-то сейчас нет на месте. Император, которого выбирают боги – каждые десять лет новый. О, как интересно. Аристократия – слуги короля. Купцы. Земледельцы. Свободные люди. Лошади. Свиньи. Рабы.

Жуть! Нет, такие новости надо запить, и чем быстрее, тем лучше.

Я открыла шкаф, привычным движением достала платье. Пальцы, чья моторика знала последовательность действий наизусть, спешно застегивали странные и не очень удобные крючки. Я со своим мыслительным процессом не вмешивалась. Поэтому натягивала белье, нижнее платье, газовую тонкую юбку, верхнее платье, стягивала волосы в низкий пучок, закалывала пряди заколками, никак мысленно не участвуя.

Вышла из комнаты. Ноги сами повели меня на кухню.

Там, не обращая внимания на сутолоку и суету и стараясь ни к кому не приглядываться, дала команду: «успокоительное». И растерялась. Йола такого не пила. Вообще. Ни разочка. Да и обычная выпивка здесь – удовольствие мужчин, да и то такое, не очень популярное. Да, тут недалече и свихнуться. А как рассдабляться?

Я с сомнением покосилась на банку с ярко-вишневым содержимым. Это что-то алкогольное? Да, настойка для пропитки выпечки. Тебя-то мне и надо! За неимением новопассита сойдет.

Не обращая ни на кого внимания, я со стуком поставила пустую пиалу перед собой и нацедила половину. Потом подумала – и добила до конца.

Пригубила. Потом еще. Вкусно, сладко, градусов двадцать. Допила залпом.

– Ты как смеешь трогать без спроса хозяйские запасы, негодяйка?!

Чья-то жесткая и сильная рука вцепилась в мое предплечье. Тело Йолы молило сдаться, упасть на колени и попросить прощения. Эт-то что еще такое? Прощения – за что?

Я брезгливо посмотрела на толстые пальцы, поросшие длинными светлыми волосками. Подняла голову выше. Обладатель пальцев не впечатлил. Маленький, круглый, какой-то весь мятый и несуразный, с апельсиновой бугристой лысиной и маленькими редкими усиками. Вывернутые жирные губы и маленькие глазки, навевшие ассоциации с изюмом, который утопили в тесте, довершали чудный образ.

– Руки убрал, – тихо сказала я.

Ну не терпела я, когда меня трогали!

Руки ожидаемо никто не убрал. Я исподлобья окинула взглядом кухню – все в молчании занимались своими делами, никто не собирался вмешиваться и вступаться за рабыню.

– Пош-шла, дрянь, – запыхтел гаденыш. Как это там зовут? Ага. Брыжа, главный повар дома. Он подхватил меня под другую руку и вынес своим немаленьким телом за дверь. Прижал к стене.

– Ты. Подстилка, думаешь, раз тебя хозяин трахает, то все разрешено? – злобно процедил он мне в лицо, дохнув на меня омерзительной смесью сдобы и рассольной кислятины.

– А что, гаденыш, жалеешь, что тебе не досталось? Ты смотри только, слюней в суп не напускай.

Я попала в точку. Мерзкий повар не прочь был попользовать рабыню. Что с нее, убудет? Только вот хозяин ясно и четко дал понять, что такого не потерпит. Да и такие рабыни стоят огромных денег, а пользоваться такой роскошью Брыже было не по карману. Поэтому девчонке часто доставалось от гада: то суп ее пересолит, то вовсе оставит голодать. В общем, гадил по мере сил и возможностей. У, собака страшная!

– Я тебе так скажу, – прошипел разозленный до гипертонии повар, – лучше бы тебе на кухню больше не заходить. И вообще смелая ты больно стала! Не пороли давно? Ну так я подмогну.

Я усмехнулась.

– Ну попробуй.

Как таракана, стряхнула с себя его потные ладошки. На прощание долго и с обещанием посмотрела в его глаза и отошла.

Повар, озадаченно моргая, остался у стены, не предпринимая попыток меня задержать. Такое поведение Йоле было совсем не свойственно. Она, зная особое отношение этой пакости, старалась на кухню не заходить.

Ну-ну. Я себя растаптывать и унижать не позволю никому. Горло перегрызу, в крайнем случае, себе, но не поддамся. А для повара подготовлю какую-нибудь гадость.