История Смотрителя Маяка и одного мира

– Как это ни странно, с моими друзьями – приходится довольно часто, – усмехнулся Грави.

Теперь, когда Морео был готов слушать, напряжение немного отпустило Врачевателя.

Кошачий Бог стоял, прислонившись к стене, и ждал. Более того, ему, казалось, было интересно, что скажет Великий Врачеватель, для чего он лично явился в эти грязные подвалы.

Это было даже больше, чем Грави мог представлять в своих самых смелых прогнозах, поэтому – лекарский опыт подсказывал ему – начинать следовало с самого горького лекарства:

– Я знал много… немало тех, кто пытался жить здесь ненавистью. Иногда они были даже сильны… сначала… иногда им удавалось зайти довольно далеко, удавалось побеждать. Но всегда это были люди болезни. Поэтому я всегда был сильнее рядом с ними – хотя вообще-то не очень люблю эти игры. И я думаю, что так нельзя получить настоящей силы – все эти люди просто пытались заглушить свою боль, вот в чём была их истинная цель.

Как и предполагалось, Морео это не понравилось. Очень не понравилось. Но он, скривившись, всё же проглотил тошнотворное снадобье, горькое, как порошок корня аира. И, как полагается, отыгрался на лекаре.

– Если бы я не знал, кто ты, подумал бы, что со мной говорит не знающий правил новичок, – прошипел Морео.

– Я знаю, – тихо отозвался Грави, – поэтому я никогда больше не скажу тебе этого.

Какое-то время два человека в грязном полумраке городской канализации просто молчали, избегая смотреть друг на друга. Их молчание было неловким и напряжённым, и все местные кошки чувствовали это высокое напряжение, опасаясь приближаться теперь к своему богу. «Кажется, у него неприятности», – могли бы подумать они. Когда у богов неприятности, впору ожидать самого худшего: возможно, и рыбьих голов больше не будет. Но одно из главных правил кошачьей мудрости гласило: может появиться и новый бог, а потерянную даже одну из жизней уже никогда не вернёшь.

– Если ты… я хотел предложить тебе кое-что – за этим, собственно, и пришёл, – произнёс наконец Грави. Он всегда становился немного косноязычным, когда приходилось долго разговаривать с пациентами, вместо того чтобы лечить их. – Здесь многие из тех, кто собирает знания, хотели бы научиться говорить с животными. И я знаю только одного человека, который действительно это умеет.

Губы Морео растянулись в широкой улыбке, которая напомнила Грави свежий разрез скальпелем на голом бледном теле утопленника, а яркие голубые глаза стали темнее мрака, клубившегося по углам, когда Кошачий Бог сказал:

– О, передай им, что это очень просто. Достаточно всего лишь превратить самого дорогого им человека в какое-нибудь животное.

1.2 Realibus[7 - «Реальное» (лат.).]

1.2.1.Auspicia sunt fausta[8 - «Предзнаменования благоприятны» (формула римских жрецов, гадавших по полёту птиц) (лат.).]

Унимо Ум-Тенебри проснулся от головной боли, острой, как иглы хорошего портного. Он поморщился, но всё же приподнялся, чтобы понять, где проснулся; то, что вчера он лишился отца и дома и чудом избежал смерти в огне, не пришлось вспоминать долго – это знание стояло теперь прямо перед его носом каменной стеной, в которой он мог разглядеть мельчайшую трещину. Но в то же время недавнее прошлое как будто отдалилось – точнее, как будто он только что прочитал об этом в книге, и эхо прочитанных слов ещё звучало в его голове. «Причиняя ужасную боль, гораздо хуже того случая, когда я на спор с Майти выпил вина», – мысленно отметил Унимо. Думать было очень сложно и – снова к нему явился этот образ – напоминало написание слов и предложений на бумаге. Как будто в его голове завёлся собственный секретарь, который сердито махал руками, давая знак мыслить медленнее, чтобы в точности записать каждую незначительную фразу, всплывающую на поверхность сознания. «Секретарь», – вспомнив Скрима, Унимо снова поморщился и подумал, что если секретарь отца так изменился, то, может, и отец тоже был вовсе не тем, кем притворялся все эти годы. Хотя это было ясно и по письму: собственный сын оказался настолько глуп, что отцу пришлось излагать всё в письменном виде. Это, конечно, сам Унимо подумал так, как и то, что всё-таки вряд ли это было справедливо. И даже чуть улыбнулся, представив, как должен был справиться секретарь с записью таких нескладных мыслей.

На нём по-прежнему была зелёная куртка, но он заметил, что несколько серебряных колец оторвались – видимо, когда он спасался от огня. «Когда меня спасали от огня», – мысленно поправил себя Унимо. Письмо всё ещё оставалось в кармане куртки, но Ум-Тенебри, нащупав его, не стал доставать и разворачивать.

Комната, в которой он проснулся, была небольшой и небогатой, вся мебель – кровать, стол и два стула – была сделана из склеенного дерева, окна были открыты и выходили на городские улицы, скорее всего, где-то в центре, поскольку то и дело раздавались крики утренних уличных торговцев, которые обычно сначала обходили окраины, терявшие волшебство утреннего сна раньше, а потом, двигаясь по спирали столичных улиц, приходили в центр, гружённые свежими витыми пирожками с ягодным кремом, солёными рогаликами, свежим молоком из окрестных деревень, жареными горными орехами и высокими кувшинами с кислым соком зеленики[9 - Зеленика – растение, широко распространённое в Горной и Лесной сторонах Шестистороннего Королевства, с ароматными белыми цветами и крупными зеленовато-жёлтыми ягодами с терпким освежающим вкусом.].

Унимо заснул в одежде, но кто-то, очевидно, принёс его сюда и снял с него ботинки, которые обнаружились тут же, под кроватью. Этот кто-то оказал ему большую услугу, поэтому следовало найти его и поблагодарить: вежливость и благодарность за любое добро была сильной стороной Ум-Тенебри, странно сочетаясь со вспыльчивым и упрямым характером некоторых предков. Унимо надел ботинки, расправил помятую одежду и, обнаружив в углу кувшин с водой, стал умываться, с наслаждением погружая лицо с по-прежнему горящими от боли висками в прохладную воду. Увлечённый этим занятием, он не заметил, как кто-то вошёл. Только услышав негромкий перестук пальцами по стене, он вздрогнул, опрокинув глиняную чашу для умывания, и резко развернулся. На пороге стояла женщина – несомненно, та, которую он видел вчера, но выглядела она гораздо спокойнее и увереннее, по-хозяйски. Унимо заметил, что на ней был передник, весь в муке, о который она небрежно вытирала руки, и вспомнил, как вчера она таким же движением вытирала о платье длинные белые пальцы, испачканные в золе.

Женщина заговорила первой, продолжая насмешливо смотреть на испуганного мальчишку:

– Извини, после того как мне пришлось тащить тебя на руках, а потом разувать, как какая-нибудь верная жена напившегося до беспамятства муженька, я позволила себе войти, не услышав ответа на стук. Проверить, всё ли с тобой в порядке. Вчера это было… неочевидно.

Её зелёные глаза, хоть и были насмешливо прищурены, но излучали колючую, грубоватую доброту, известную Унимо по взгляду, которым иногда смотрел на него отец, будто говоря: «Да, ты натворил неизвестно чего, но ты мой любимый сын, и как вот прикажешь на тебя сердиться».

– Лири[10 - «Лири» – женский род обращения «лори», аналогичное «госпожа».], я… меня… моё имя Унимо Ум-Тенебри, и я очень благодарен вам за то, что вы спасли меня, и сожалею о причинённых неудобствах, – наконец совладал с собой Унимо. Сначала он хотел умолчать о своём настоящем имени, но потом подумал, что это будет несправедливо по отношению к той, которая спасла его от смерти.

Женщина удивлённо приподняла брови, потом нахмурилась и, наконец, усмехнулась:

– «Лири», надо же… Меня зовут Тэлифо Хирунди, можно просто Тэлли, но уж точно не «лири». В приюте, в котором я воспитывалась, такое обращение считалось верхом издевательства. И кстати, давай уж на «ты», иначе мне придётся величать тебя «лори», что, согласись, в наших обстоятельствах несколько неуместно. Я – владелица этой маленькой булочной с двумя комнатами – убежищами для нежданных постояльцев вроде тебя. И ещё я делаю самые вкусные на этой стороне старого города пирожки с зеленикой. Это всё, что тебе нужно знать обо мне, а теперь пойдём – поможешь мне по хозяйству. Хоть ты и шейлир, но у меня такое чувство, что заплатить за комнату тебе нечем, – проницательно добавила она.

– У меня есть серебряные кольца, – смущённо сказал Унимо, показывая на свою куртку, – они из настоящего серебра.

В ответ Тэлли фыркнула, развернулась и бросила уже через плечо:

– Советую тебе никому не говорить об этом. И не разбазаривать всё, что у тебя осталось, при первом удобном случае. Всё равно их не хватит, если ты действительно задумаешь расплатиться со мной. И – да, лучше надень куртку наизнанку.

– Я вовсе не… я просто… я буду рад вам помочь… тебе помочь, – запинаясь, Унимо убрал чашу для умывания и поспешил вслед за насмешливой хозяйкой.

Внизу было прохладно и сумрачно: ставни на окнах, выходящих на солнечную сторону, были предусмотрительно прикрыты от по-весеннему яркого утреннего солнца. Булочная была небольшой, немалую часть её занимала печь, украшенная разноцветной каменной плиткой, посередине стоял массивный низкий стол из тёмного дерева, ближе ко входу – несколько столов поменьше с мягкими плетёными креслами, отделённые от кухни высокой деревянной стойкой с баночками и бутылками всевозможных форм и размеров.

– Как тебе? – спросила Тэлли, когда они спустились вниз по крутой, как трап на корабле, деревянной лестнице: очевидно, при её устройстве удобство постояльцев уступало соображениям экономии места.

– Очень… уютно, – вежливо ответил Унимо. Он напряжённо думал, как лучше задать вопрос о произошедшем вчера – так, чтобы получить ответ.

– Не роскошно, конечно, но зато я здесь сама себе хозяйка, – бормотала она, принявшись месить брошенное тесто.

– Чем вам… тебе помочь? – спросил Унимо.

Тэлли коротко взглянула на него и улыбнулась:

– Можешь подмести здесь, метла вон там, – кивнула она в сторону небольшой низенькой двери, ведущей, видимо, в чулан. – А потом поможешь мне перебрать зеленику.

Унимо с готовностью кивнул. Разумеется, дома он никогда не занимался ничем подобным, хотя несколько раз отец заставлял его самого убираться в комнате, когда после очередной его шалости оставалось слишком много перьев, обрывков бумаги, рассыпанных по ковру конфет. Но, конечно, не было ничего сложного в том, чтобы подмести такое небольшое помещение, тем более Унимо, видимо, следовало теперь привыкать к физической работе. Закончив подметать, он, по просьбе Тэлли, расставил на столах свежие цветы на высоких ломких стеблях из одной большой вазы на стойке и принёс из чулана корзину свежей зеленики. Эта ягода появлялась из-под снега с первыми лучами солнца в горах, и её терпкий кислый вкус был знаком всем жителям Тар-Кахола как вкус весны.

Когда они с Тэлли принялись перебирать зеленику от черешков, Унимо наконец решился:

– Тэлли, ты… могла бы рассказать мне о том, что произошло вчера?

Женщина усмехнулась:

– Долго же ты решался. И правильнее будет сказать: «Я хочу, чтобы ты рассказала мне о том, что произошло вчера», особенно… особенно в местах вроде того, где мы были вчера. Просто запомни.

– А где мы были вчера? – мгновенно уцепился Нимо. – И кто был тот человек с флейтой? И как нам удалось спастись? Это магия, да?

Тэлли засмеялась и замахала руками, но Унимо заметил, что её глаза были печальны.

– Эй, не так быстро. Тебе ведь нужна правда? – загадочно уточнила она.

– Ну конечно! – наивно воскликнул Унимо.

– Так вот, правда состоит в том, что я не могу об этом говорить, – хмуро закончила Тэлли, хотя её немного позабавило то, как легко Ум-Тенебри попался на приманку.

Унимо, как и полагалось, разочарованно и удивлённо посмотрел на неё:

– Почему не можешь?

– Потому что мне нельзя, – ещё более угрюмо отозвалась Тэлли, давая понять, что это не шутка.

– Никто не может запретить человеку говорить, ты просто не хочешь мне рассказывать, – нахмурился Унимо. Всё-таки ещё совсем недавно он получал ответы на все свои вопросы. Ну, или почти на все.

Тэлифо вдохнула и положила перепачканные в зеленике руки на колени: