Лесные приключения охотника Деяна

Старый ворон, взмахнув мощными, отливающими синевой крыльями, тяжело поднялся с ветки. Снежный буран, бушевавший два дня, истощил свои силы, оставив после себя гладкую снежную пустыню. Небо было чистым, воздух прозрачным. Солнце после долгой арктической ночи, отражаясь от девственно белого снега слепило нещадно. Набрав высоту, зоркий охотник оглядел тундру. Никого. Кушать птице не хотелось. Предчувствуя, как и любое животное, перемену погоды, ворон притащил в гнездо добычу. Пока буйствовала стихия, отсиживался в крепком убежище, устроенном в густой кроне вековой сосны. Дремал, изредка поклёвывая нежное мясо молодого зайца. Собранное из крепких веток, выстланное сухой травой, утеплённое пухом, шерстью, оставленной на кустах после линьки разным зверьём, защищённое сверху разлапистыми ветками вечнозелёного дерева, гнездо было отлично укрыто от посторонних глаз, ветра, дождя и снега. После вынужденного бездействия нужно было размять крылья. Наслаждаясь полным безветрием, чёрный охотник парил в воздухе. Набирая высоту, планировал вниз, чиркая крылом искрящийся снег. На краю своих владений зоркий птичий глаз разглядел вдалеке три точки. Подлетев поближе, увидел что это люди, детёныши людей. Ворон человека знал. Когда-то тот спас ему жизнь и даже имя дал – Кут. Окинув взглядом детей, Кут понял, что жить им осталось немного. Человечину он не ел. Еды в тундре хватало. Да и не мог он кушать родичей того, кто был ему другом. Покружив над детьми, решил слетать до человечьего гнезда. Проведать Деяна и Уну. Подлетев к хижине, он застал охотника и собаку на месте. Старый Деян рубил ветки, а Уна с наслаждением грызла кость. На макушке невысокой ели сидела сорока и костерила собаку на все лады. Скандальная птица порядком надоела, а прогнать её не было никакой возможности. Кут, подлетая сзади, облаял вяжихвостку. В ответ залаяла собака. От неожиданности, удивления и испуга сорока подскочила на ветке и, разразившись по-сорочьи истеричной бранью, умчалась прочь.

– Кут! – засмеялся Деян. – Сколько лет тебя знаем, а никак не привыкнем, что ты на любой лад изобразить можешь.

– Хитрован, – скромно сказал ворон.

– Хитрован, хитрован. Всё ведь помнишь, – спаситель за проделки называл иногда птицу хитрованом.

Охотник зашёл в избушку и вынес сырую свежую рыбку – угощение. Кут клюнул рыбу, но есть не стал. Каркая и оглядываясь на Деяна, поскакал от заимки. Старик понял, что тот его зовёт. Что-то неладно. Приладив к валенкам плетёные лёгкие снегоступы, пошёл за птицей, Уна уверенно бежала впереди. Крылатый следопыт улетал и возвращался, призывно каркал, подлетая к старому охотнику. Деян не зло выругался: «Это тебе летать хорошо, а мне, может, туда, куда зовёшь, до вечера идти». Сев на небольшое деревце, ворон успокоился, а собака залаяла. Охотник увидел в сугробе прижавшихся друг к дружке троих детей. Маленькие, щуплые, те ещё были живы, хоть и сильно замёрзли. Как донести всех троих до избы? Думать надо было быстро. Озадаченный, он пытался и так и сяк взять ребятню на руки. Но унести всех троих не представлялось никакой возможности. Растормошив детей, Деян показал ребёнку повыше встать сзади на снегоступы и держаться за пояс. Двух других взял на руки, и пошли. Малыши вцепились в спасителя. Тщедушные тельца трепетали от холода и страха. Старик почувствовал, как часто бьются маленькие сердечки. Скупая слеза скатилась по обветренной, морщинистой щеке. Шли медленно. Шаги Деяну приходилось делать маленькие, чтоб мог идти прицепившийся сзади ребёнок. Пришли к избе – уже начало темнеть. Ворон, проводив людей с собакой до места, покаркав на прощанье, улетел. Умаялся сегодня Кут. Скорей в уютное гнездо, к недоеденному зайцу. Подлетая к сосне, в темноте увидел идущих цепочкой волков. Те двигались медленно, обнюхивая снег и воздух. В снегу могла сидеть куропатка, а ветерок мог донести запах оленя или лося. Пернатому прохиндею сегодня шутки с лаем понравились. Пролетая над стаей, старый безобразник разразился сначала лаем, затем поистерил как сорока. Всполошившиеся поначалу волки зло посмотрели вслед наглой птице. Вожак зарычал в бессильной злобе.

Жильё Деян соорудил, продумав каждую мелочь. Это была охотничья избушка. Внушительный сруб с земляным полом, посыпанным ароматным сеном. В каждой из четырёх стен по маленькому оконцу, затянутому лосиным пузырём. В центре стояла добротная, крепкая печка из камней, обмазанная глиной, смешанной с песком. Сверху печь была накрыта домоткаными половиками и старыми тулупами. Любимое место отдыха друга Войко, когда тот наведывался с повзрослевшими внуками на заимку отдохнуть от суетной жизни и поохотиться. Справа от входа был расположен лежак. Основа, сплетённая из очищенной от коры ивовой лозы, была покрыта матрасом, сшитым из домотканой материи и набитым сеном. На матрасе лежала огромных размеров медвежья шкура, в свою очередь застланная лоскутным цветастым покрывальцем. В углу лежали две подушки из грубоватой льняной ткани, наполненные пахучей травой. Деян готовил новые подушки и матрас каждую осень, собирая травы с сильным запахом. Особенно любил мяту, что во множестве росла в ивняках по берегам рек. Так и спать приятнее, и лишних насекомых нету. Рядом с лежаком стоял небольшой столик с поверхностью, набранной из тонких обструганных веточек. Под небольшим оконцем стоял сбитый из крепких досок стол и четыре табуретки. Войко смастерил прошлой зимой, привезя заготовки на оленьей упряжке.

Слева от дверей стояли два плетёных ларя. В одном лежали запасы соли, мёд в корчаге, сухари, мука в берестяных туесках, горшок с топлёным салом, небольшой мешочек с сушёной репой. Нехитрая глиняная посуда. В другом ларе охотник хранил наконечники и заготовки для стрел, новый топор, ножи, оселок и ещё всякую разную мелочь. По стенам были развешены пучки с травой, небольшие связки лука и чеснока. На тонкие жерди, прилаженные вдоль потолка, была накинута одежда, портянки, куски ткани. На натянутых верёвках висели сохнущие на распорках выделанные шкурки пушных зверьков и связка сушёной рыбы. По углам у дверей стояли рогатина, копьё, огромный лук и два топора. Снаружи изба казалась устрашающей, прямо жилище злой ведьмы. Крыша из жердей была больше, чем сам сруб. Венчал сооружение огромный, гладко отполированный муравьями медвежий череп. Внутри помещение было просторней за счёт вырытого в глубину на метр пола и казалось вросшим в землю. Вниз вели три широкие ступеньки из обрезанных чурок. Под крышей тоже было помещение. На крючках висели собранные в пучки готовые шкурки пушных зверей, рыболовные снасти. На полу чердака лежало туго увязанное в тюки сено.

Выбившийся из сил старый охотник устроил найдёнышей на лежаке. Укрыл беличьим одеялом. В тепле и безопасности измученные холодом и страхом дети мгновенно заснули. В прогоревшую печь, когда на углях уже не было синего огонька, поставил до утра томиться глиняный горшок с разделанными куропатками. Оторвав от пучков с травой, развешенной на стенах, по несколько веточек, вышел во двор. У трёх вековых сосен, аккурат под засидкой, был построен небольшой навес из тонких стволов молодых берёзок. Посреди постройки стоял добротный стол, вдоль стен три лавки. Снег во дворе и под навесом Деян убирал каждый день. Заимка выглядела ухоженно и уютно. Особой гордостью у охотника был колодец, который он вырыл ещё до постройки избушки, выбрав место двумя веточками лозы.

Возле навеса был выложен круг из камней для костра. Разведя огонь, повесил над костром котелок с водой. Нужно было заварить травы и приготовить целебный настой для себя и детей. Сидя на лавке из струганых брёвен, застеленной волчьей шкурой, старик задумчиво смотрел на огонь. Он никак не мог понять, как могли очутиться вдали от человеческого жилья такие крохи. Мелькнула в голове мысль, что их принесло небывалым ветром, бушевавшим два дня кряду. Наступила ночь. Небо, усыпанное мерцающими звёздами, полная луна, безветрие, тепло догорающего костра. Сердце старого охотника сжалось от непонятной тоски. Он задавал себе в который раз вопрос: почему не обзавёлся семьёй? И невеста была пригожая. Но любовь к воле и дикой природе победили. Теперь он стар и одинок. Уна лежала у ног хозяина, свернувшись колечком. Протяжный волчий вой вывел из дрёмы, собака напрягла уши. Старик положил на тлеющие угли сухих веток, костерок ожил. Яркие языки пламени лизали закоптелые бока железной посудины. Красный, синий, жёлтый, оранжевый огонь, смотреть на это чудо можно было бесконечно. Мужчина кинул в закипающую воду пучок травы, помешал веткой. Немного подождав, снял кипящий котелок и занёс в избу. Дети метались во сне, что-то бормоча и выкрикивая на своём чудном языке. Взяв глиняную плошку с жиром и приладив кручёную верёвочку, Деян вернулся к костру. Горящим угольком зажёг фитилёк. Немудрёный светильник свету давал мало, зато особо и не коптил. Позвав Уну, зашёл в избу и запер двери изнутри на засов. Осмотрев нежданных гостей, примостился с другого краю и задремал. Собака, обычно спавшая в ногах хозяина, не найдя себе места на лежаке, легла у порога.

Три дня Деян почти не спал. Просыпавшихся по очереди детей поил отваром из трав. В избе было жарко, камни хорошо держали тепло. Сняв меховую одежду с малышей, увидел, что это были два мальчика и девочка, с одинаково заплетёнными косичками. Штанишки и нижние куртки из мягких беличьих шкурок, верхняя одежда из меха песца с шапками, пришитыми к вороту, – носились мехом к телу. Исподнего не было. Бурки на ногах из шкуры оленя. Всё было искусно сшито крепкими жилами животных. Развесив крохотную одежонку на чердаке проветриваться, стал думать, во что одеть ребятню. Собрал куски чистой ткани, что имелись в наличии, и принялся мастерить портки и рубашки. Шил здоровенной иглой с толстенными нитками. Осмотрев свою работу, остался доволен.

Дети быстро поправились. То ли трава помогла, то ли закалённый суровой жизнью тундры детский организм. А может быть, и то и другое. Малыши оказались на удивление смышлёными. Девочку звали Мора, мальчика повыше Бур, мальца поменьше Нок. В прекрасный солнечный день дети вышли на улицу. От костра доносился умопомрачительный запах. Деян с утра подстрелил двух куропаток. Оглядев так себе добычу, моментально выпотрошил и сварил, заправив сухим диким луком. Пригласив ребятишек жестом садиться на лавки за стол, подал кринки с варевом. Те пили похлёбку торопясь, обжигая губы, причмокивая. Разглядывая найдёнышей, старый охотник гадал, сколько им лет. Личики сухие, как у старичков, глазёнки узенькие как щёлочки, носики маленькие. Из-под меховых накидок были видны тёмные с рыжинкой волосики. Неужто сихиртя? Тогда понятен их малый рост. Но как они оказались так далеко от большой реки, от своего племени? Те, в свою очередь, разглядывали великана. Белые как снег волосы были на голове и лице, как у зверя. Глаза большие, светлые, как весеннее небо. Руки огромные, сильные. Голос добрый, тихий. Живя в родном стойбище, ребятишки слышали рассказы про больших людей-людоедов. Поначалу очень боялись. Когда Деян уходил из избы, тихонько переговаривались, думали как быть. Бежать-то некуда. Но, после того как незнакомец угостил кусочками мёда, Мора всех успокоила. Такой едой худой человек кормить не будет.

Плохое забывается быстро. Сихиртя потихоньку осваивались в незнакомом месте. Поначалу всё было в диковинку: изба, солёная еда, сладкий мёд. Привыкали к варёному мясу и отварам. Учили новые слова. Старший мальчик Бур был шустрый, как белка. Лазил по деревьям, собирал сухие ветки для костра, нёс дозор в засидке. Маленькому ребёнку ели казались огромными, забираясь на самый верх, он ощущал себя птицей. Мора любила сидеть у огня, часами смотрела на языки пламени, тихо мурлыча понятную ей одной грустную песню. Помогала Деяну разделывать рыбу. Старик удивлялся ловкости, с которой девчушка отделяла рыбную мякоть от кожи и костей. Маленький Нок не отходил от сестры. Куда бы девочка ни пошла, семенил за ней, уцепившись крохотными ручонками за край одежды. Помогал, деловито подбрасывая в огонь маленькие сухие палочки. Пускал густой дым, засунув в костёр смолистую еловую ветку. Бросал на угли снежные комочки и с любопытством наблюдал, как те, шипя, исчезают. Дети всем сердцем полюбили собаку. Теребили мягкую шерсть, целовали в мохнатую морду, говорили ласковые слова. Уна их как будто понимала, слушала. Подставляла чесать своё брюхо, от удовольствия свесив набок розовый язык. Ворон прилетал каждый день, деловито расхаживал вокруг костра, поклёвывал мясо и рыбу, коими щедро угощал друг. Маленькие сихиртя поначалу боялись большую чёрную птицу, но спустя время привыкли. Деян увидел, как Бур с интересом рассматривает лук. Тёплым солнечным днём смастерил для него для него лучок маленький, для детской руки. Мальчик тут же опробовал ценный подарок, метко сбив с макушки невысокой ели шишку. Охотник присвистнул от удивления, ободряюще потрепал по плечу. Лицо паренька осветила счастливая улыбка. Закинув лук за спину, с серьёзным видом направился к соснам нести дозор. Ворон стал часто проводить время на вышке, маленький человечек и мудрая птица подружились. Старик частенько слышал, как Бур что-то лопочет на своём языке, а Кут каркает – отвечает в ответ. Диво.

Укрепление на деревьях Деян соорудил после встречи с медведем. Собаки тогда ещё у него не было. Столкнулся со страшным зверем нос к носу почти у самой избы. На просинец вдруг выдались небывало тёплые дни. Шёл дождь, снег таял. Впадающий в спячку на зиму зверь проснулся и в дикой ярости шатался по лесу. В мгновение ока охотник взобрался на ель. Медведь не уходил, стерёг добычу. Прикинув, что на дереве долго не просидеть, так и околеть можно, стал ждать удобного момента проскочить в избу. Такой момент настал, косолапый ушёл недалеко в лес. С небывалой прытью для своих лет Деян добежал до избушки и едва успел захлопнуть тяжёлую дверь перед страшной слюнявой мордой. Набранный из брёвен лиственницы, креплённый железными скобами вход в жильё был так же надёжен, как и сам сруб. Два дня обозлённый зверь ходил вокруг, сотрясая и царапая убежище охотника. Наконец ушёл. Понимая, что шатун может вернуться, старик решил попробовать его убить. Опыт уже был, правда охотился он тогда с отцом и братом. Крепкая рогатина с обоюдоострым железным наконечником всегда стояла наготове, мало ли что. Деян вышел осмотреть место, где встретит противника. Выбора особо и не было. Дверь в избу оставил открытой. Зверь не заставил себя долго ждать. Мощная бурая масса, недовольно хрюкая, показалась из леса. Истово помолясь про себя, старик приготовился к схватке. Наступив ногой на рогатину, напрягся как пружина, и, наклонившись вперёд, он «окаменел». Всё случилось удивительно быстро. В два прыжка медведь допрыгнул до охотника, поднялся на задние лапы и обрушился всей своей массой на рогатину. Деян среагировал мгновенно. Зверь лежал неподвижно у ног победителя. Спокойного во время схватки охотника вдруг начало лихорадочно трясти. Пришлось выпить отвару и прилечь. Выспавшись после бессонных дней и ночей, почувствовав себя лучше, принялся разделывать тушу. На всё про всё ушла неделя. Тонкие полоски мяса коптились на улице круглосуточно. Желчный пузырь вялился над каменной печкой. Когти из лап были вырваны на продажу или обмен. (Голый череп, пролежав лето в муравейнике, впоследствии украсил крышу избушки.) Со шкурой пришлось повозиться. Деян её мездрил и чесал. Чистил мягким тающим снегом, пока не остался доволен своей работой. Затащив мех на чердак, решил оставить его там до лета, хорошая вещь, нужно до ума довести. Провонявший медвежатиной, решил помыться. Грел воду в котлах пять раз. Мылся в избе: сначала голову, потом туловище, ноги. Воду хорошо впитывал земляной пол. Перестирал с золой пропахшую одежду. Опять день ушёл. Наконец стало холодать. Повалил густой снег, затем грянули морозы, и жизнь вернулась в относительно спокойное русло. Весной соорудил между трёх огромных сестёр-сосен, почти на самом верху засидки, что-то вроде лёгкого домика. Всё лето и начало тёплой осени предпочитал спать там. И прохладно, и комаров нету, и всю округу видно.

Деян каждый день поднимался на вышку и с тревогой всматривался вдаль. Он ждал гостей из городища. Друзья привозили продукты и забирали пушнину. Старик летом сам наведывался в селение. Останавливался у старого друга Войко. Мылся-парился в бане, подстригался-брился, ходил в лавку за покупками, встречался с друзьями, знакомыми и дальними родственниками. Охотника-одиночку все любили за добрый нрав, рассудительность и мудрость. Взрослые и детвора обожали слушать рассказы про диких зверей, леших, русалок и кикимор. Поживя недельку среди людей, он снова уходил в лес. Привыкший к лесной жизни, быстро уставал от людской суеты.

Бур понял, что нужно смотреть с засидки и если увидит кого-то, то предупредить. Как-то под вечер с криком «Дян! Дян!» мальчик буквально слетел с вышки, показывая рукой в том направлении, откуда ждал вестей старик. Через некоторое время подъехали две оленьи упряжки. По человеку на лёгких санях. Приехали внуки старого друга Войко – Евстах и Устин.

– Что долго? Я уж переживать начал, не случилось ли чего, – поинтересовался Деян.

– Евстаха обженили, – засмеялся Устин.

– Откуда девушку взяли? – поднял лохматую бровь дед.

– Да местная, помнишь «кобылу» с белой косой, у кузнеца Малыги дочь, Милку? Её и просватали. Хотела с нами увязаться. Тут же под каждым деревом красны девицы сидят – Евстаха стерегут, – съязвил Устин.

У новоиспечённого мужа от удовольствия на щеках заиграл румянец. Молодая жена была красива, и будущая семейная жизнь сулила только радости. Распрягли оленей, Устин скинул с чердака связку с сеном. Животные принялись с удовольствием жевать пахучую траву. Долгожданные гости стали освобождать сани, передавая старику гостинцы. Подавали то корзину со снедью, то корчагу с мёдом, то вязаные носки с рукавицами. Принимая в руки очередной знак внимания от жителей городища, старик низко кланялся. Разгрузив санки, мужчины расселись вокруг стола под навесом передохнуть. Тут Деян вспомнил про подопечных, те удрали на вышку и сверху разглядывали незнакомцев. Покричал, чтоб спускались вниз знакомиться. Дети робко подошли и прижались к ставшему родным деду.

– Откуда сколотки? С лешачкой снюхался? – поинтересовался-пошутил Евстах.

– Нашёл, – просто ответил старик. – Ворон показал.

– А где этот пройдоха? – поинтересовался парень.

– Кар, – раздалось в ответ из ветвей ели. Любопытный Кут никуда не спешил и внимательно следил за происходящим, удобно устроившись на еловой лапе.

– На ненцев похожи, – произнес Устин.

– Нет, это сихиртя, уж больно малы, – уточнил Евстах. – Что будешь теперь с ними делать? Эка обуза.

– Да не обуза, чай не совсем малыши. Еды хватает. Зиму пусть живут, обуркаются, весной в городище пристрою.

Деян подкинул в костёр дров, поворошил угли. Сноп ярких искр, закрутясь огненным вихрем, устремился в небо. Огонь запылал с новой силой, осветив и обдав жаром сидящих рядом людей. Вскипятив воды для травяного напитка, пошли в избу вечерять и устраиваться на ночлег. Гости привезли много новостей. Евстах был хорошим рассказчиком и приправлял речь забористыми шутками и заразительным смехом. Осмелевшие дети плохо понимали, о чём говорят взрослые, но заливисто смеялись вместе со всеми. Собрались спать, когда уже начало розоветь небо. Гостей уложили на лежак. Маленькие сихиртя наотрез отказались от сна, выразив желание стеречь оленей с дедом Деяном. На следующий день уехать не получилось, испортилась погода. Началась пурга, снег кружило так, что не видно было ни земли, ни неба. Оленей завели на чердак по настилу из тонких брёвен. Те сразу улеглись в сено. Ворон примостился под крышей на жёрдочке. Он решил немного погостить у людей, поклевать вкусных объедков и просто немного развлечься. Да и животных нужно было кому-то охранять. Хитрая Уна, как только началась пурга, утянула хвост в избушку. Деян, сняв с саней оленьи шкуры, уложил на сено вокруг печки, накинул сверху стёганые лоскутные одеяла. Получилось мягкое и тёплое спальное место для Устина и Евстаха. Братья привезли восковые свечи. Теперь изнутри избу уютно озарял мягкий жёлтый свет. Воск горящих свечей распространял сладковатый медовый запах. Тени прыгали по углам, забавляя и удивляя детей. Евстах мудрёно скручивал пальцы, выставляя ладони напротив свечного пламени, и восторженная детвора видела на бревенчатых стенах то морду волка, то лося, то медведя, зайца или лебедя. За вечер переняли забаву, чем немало удивили взрослых. Спать никому не хотелось. Мужчины пили потихоньку, смакуя каждый глоток, бражный мёд. Заедали хмельной напиток солёными огурцами, приготовленным на углях мясом, пирогами с яйцами и рыбой. Дети сосали вкусные медовые соты, грызли сухие пряники, пили сваренный для них сладкий сбитень. Все новости были рассказаны, пришёл черед удивительных историй, коих дед знал великое множество. Выдумывать старик не любил, да и не умел. Обладая завидной памятью, рассказывал всё как есть, что знал и видел. Случа,и происходившие с друзьями и знакомыми, а также свои порой не очень приятные и опасные приключения.

– Мы к тебе порыбачить летом собираемся, рыбы хотим навялить, большой спрос нынче на белую-то, – произнёс Евстах.

– Погоди с рыбой, – старик пошарил в ларе и достал небольшой тряпичный свёрток. Тряхнул за кончик, и на стол с тяжёлым стуком выкатились неровные жёлтые камушки. Золото таинственно мерцало при свете свечей, отражаясь в удивлённых глазах Евстаха и Устина.

– Ух ты! Где взял? – хором спросили братья.

– В сорочьем гнезде, – ответил старик. – Пурга была, гнездо-то, видать, и сдуло. Я пошёл силки проверять, его ногой подпнул, а из подстилки камушки показались. Хорошо солнечно было, так бы и не заметил. Летом поискать можно, рядом где-то, сорока далеко не летает.

– А с этими камушками что делать собираешься? – поинтересовался Евстах.

– Деду своему передашь, Войко. Детей пристроить нужно. Мне теперь есть о ком заботиться, – ответил старик.

– Передам, сделаем, дедушка, – искренне пообещал парень.

Сытые и довольные, полные впечатлений, дети заснули. Им никогда не было так хорошо, разве только с мамами. Прошлая жизнь казалась сном. Мужчины лежали возле тёплой печки и мечтали. Евстах представлял, как найдёт летом золото и что купит своей молодой жене, рослой и необыкновенно красивой Миле. Фантазии хватало. Он представлял супругу в цветастых нарядах, душегрее из красной лисы, расшитом речным жемчугом кокошнике, золотых монистах на шее и длинных увесистых серьгах. Устин к богатству был равнодушен, постоянно витал в облаках и был очень влюбчив. Хотел жить долго, как дед Деян, но при этом чтоб была молодая жена. А как это совместить, придумать ну никак не получалось.

– Дед Деян, а сколько тебе лет? Сто?– спросил Устин.

– Хмм, да поболе, я уж и считать перестал. Бабке Казы́рихе сколь?

– Девяносто на вересень праздновала.

– Ну вот, а её отец, Казы́рь, мой младший брат.

– Дедушка, а как Казы́рь пропал?

– Да ведь сами знаете, сколько раз рассказывал.

– Расскажи ещё, – заканючил Устин.

– По чужим бабам любил ходить Казы́рь, за что бит был не раз. Очень уж охоч был до женщин, а на свою жену после свадьбы внимание мало обращал. Рыбачили мы с ним на большой реке, русалка в сеть попалась. В лодку затащили, хотели из сети выпутать. Эта нечисть чуть посудину не перевернула. Хвостищем бьёт, шипит. До берега еле догребли. Сеть новая была, всю зиму вязал, пришлось резать. Она как освободилась, до воды, как тюлень, поскакала, шустро так. Поплыли мы домой. Навка лодку провожала. То с одной стороны вынырнет, то с другой. На спину ляжет, груди выставит и плывёт, на нас поглядывает. Я на веслах, что есть мочи гребу. А Казы́рь глаза выпучил, к лодке её подзывает. Всякими словами ласковыми называет. Рехнулся совсем, дурень. Эта нечисть подплыла и за чёлн пятернёй перепончатой уцепилась. Так раскачала лодку-то, чуть нас не утопила. Пришлось веслом огреть. Зашипела навка, хвостом плеснула и уплыла. Казы́рь на меня с кулаками кинулся, и ему веслом по сусалам приладить пришлось. С тех пор со мной здороваться и разговаривать перестал. Заболел братко-то. Пить, есть не мог, высох весь. От жены ушёл в старую родительскую избу жить. Всё полурыбой грезил.

– А она красивая, полурыба? – спросил Устин.

– Красивая.

– Какая, расскажи, – не унимался парень.

– Ну, до пояса как девушка, а дальше как у рыбы. Лицо белое, глазищи как у коровы, большие, тёмные. Волосы, как грива у лошади, коричневые и, как тина, скользкие. Руки на жабьи лапы похожи – перепончатые.

– А зубы какие? – поинтересовался Евстах.

– Улыбкой не одарила, шипела только. Да и не до зубов нам было. Наверное, как у белой щуки, в два ряда.

– А груди? Какие у неё груди? – спросил покрасневший от смущения Устин.

– Тьфу, пропасть. Как Казы́рь захотел? Белые груди, большие. Как две репы.