Секта в доме моей бабушки

Репертуар у нас был большой. Мы играли примерно двадцать разных спектаклей.

Как-то в актовом зале одной из школ мы репетировали «Незнайку в Солнечном городе». Я играла Мушку. В зале сидели мои родители, которые ненадолго приехали нас навестить. Главный тоже наблюдал за нашей игрой. В разгар репетиции он нас остановил. Он так часто делал, чтобы начать очередную беседу, обсудить поведение того или иного человека.

На сей раз Главный был недоволен мной. Он закатил длинную речь, смысла которой я не помню. Потом сказал моим родителям, чтобы они со мной поговорили. Мама с папой отвели меня в какой-то пустой класс, долго мне что-то объясняли (я совсем не помню что), потом посадили на стул. Мама скрутила мне руки за спинкой стула и держала, чтобы я не вырывалась, а папа бил по лицу (это называлось «бить морду»). У меня началось сильное кровотечение из носа, а папа все бил и бил. Потом я пришла домой – в коммуну – уже без родителей, сняла свое любимое платье, погрузила в наполненную холодной водой ванну, но так и не смогла отстирать кровь. Пришлось его выбросить.

Спустя годы я спросила папу: как он мог так со мной? Папа клялся, что не помнит такого. Сейчас я ему верю. Я знаю, что порой самое страшное люди стирают из памяти, так как это невыносимо ни помнить, ни объяснить.

– На сколько баллов злоба?
– На 9.
– А протест?
– На 9.
– Очень хорошо. Теперь давай слоиться, чтобы сбить агрессию.

Пощечина в Чебоксарах

Однажды в Чебоксарах мы выступали на сцене в школе-интернате. Показывали «Терем-теремок». Все время своего пребывания в коллективе я играла в этом спектакле лягушку. В этот раз я отыграла первую сцену, и занавес закрыли. Неожиданно ко мне подлетел Главный и с размаху залепил мне пощечину, крикнув в лицо: «Ты будешь нормально играть сегодня, сволочь?! Немедленно расслабься и прекрати злиться, тварь!» Я не успела даже ойкнуть, как занавес уже открыли. Передо мной полный зал, и надо продолжать спектакль. Щека горит как ошпаренная. Я быстро взяла себя в руки и доиграла спектакль до конца.

Тогда мне показалось – и много лет потом я была уверена в этом! – что благодаря той пощечине я получила дивное ощущение высвобождения и абсолютного расслабления. Что я тогда почувствовала, как свободно вдруг начало двигаться тело, как раскрепостилась пластика, мне стало легко говорить, пропал страх аудитории, и я отлично доиграла спектакль до конца. Ведь то же самое Главный велел сделать и моим родителям, когда они меня избивали, выдернув из спектакля про Незнайку.

Какой я тогда сделала для себя вывод? Что халтурить нельзя. Надо всегда выкладываться полностью, как в последний раз. И быть готовой к тому, что он действительно окажется последним, – тоже всегда.

Мне редко давали роли, которые я хотела играть. Чаще всего использовали в массовках. Это было скучно, особенно если учесть, что у нас шли одни и те же спектакли на протяжении многих лет. Меня уже подташнивало от однообразия, и даже в маленьких ролях я изо всех сил старалась показать, что способна на большее, чтобы меня наконец заметили и дали сыграть что-то более значительное. Но, к моему огромному разочарованию, больших и интересных ролей мне не доверяли. Их давали избранным. Например, роль маленькой разбойницы в «Снежной королеве», о которой я мечтала, дали дочке цэкашника. Ее всячески превозносили, публично воспевая ее талант. Я ужасно ей завидовала и уже тогда очень хорошо понимала: не видать мне этой роли по той простой причине, что ей она нужна больше, чем мне, – ведь она дочь высокопоставленного чиновника, а значит, «больнее» меня. И лечиться ей нужно больше, чем мне.

Большие роли давали самым больным, а значит, самым талантливым. Так объяснял Главный: мол, шизофрения скрывает подлинные таланты, а благодаря его лечению они полностью раскрываются. Но мне и тут была неясна логика: выходило, если мне не дают значительных ролей, значит, я не так уж больна. Тогда почему меня постоянно лечат и ругают? Получалось, что быть шизофреником хорошо? Значит, ты талант? А раз я не шизофреник, то я бездарность? Так я рассуждала, будучи ребенком.

А мы, между тем, выступали на больших сценах по всей стране; нас даже пригласили играть в телевизионной студии, а потом показывали по телевизору. Это считалось огромным событием! Ведь в те времена на советском телевидении вещали всего три канала, и попасть туда было практически невозможно.

Так что, хоть и в массовках, но я была частью великого, и были-таки люди больнее меня. А значит, я уже на верном пути.

Но с тех пор при любом публичном выступлении меня сковывает животный страх. Мне приходится прилагать немало усилий, чтобы с ним справиться.

– На сколько баллов злоба?
– На 9.
– А протест?
– На 7.
– Очень хорошо. Теперь давай слоиться, чтобы сбить твою агрессию. Ты расслабишься, и у тебя больше не будет протеста. Ложись. Готовься к процедуре.

Ядро и говно

Люди в коллективе постоянно менялись. Кого-то выгоняли за плохое поведение, кого-то принимали. Количество колебалось от 30 человек до 200. Но оставалось ядро из постоянных членов. И быть вхожим в это ядро было очень почетно.

Жили коммунами со строгой иерархией: главный педагог, помощник педагога, у детей еще председатель и совет командиров (командиры время от времени переизбирались.) Все остальные – «говно», то есть те, кого лечили. Прямо так и говорили – говно. Я – среди них.

К говну часто применялась психотерапия (ее еще называли механотерапией), а попросту – мордобой. Детей также били иногда ремнем по заду. Но не всех, а только некоторых. Били тех, чьи родители не стали бы протестовать, то есть были максимально зашоренными идеологией коллектива. Конечно, я была в числе именно таких детей.

В двух-трехкомнатной квартире могло жить до двадцати человек. Спали на полу под общими одеялами и на общих подушках, без постельного белья, еду готовили все по очереди, питались очень скудно, в основном кашами и супами из пакетиков.

Считалось, что чем скуднее условия и пища, тем крепче дух.

Мой второй класс

Когда начался наш первый учебный год в Душанбе, всех детей из коммуны устроили в одну школу в центре города. Я училась во втором классе, во вторую смену. Нас было несколько в этой смене, и мы все какое-то время жили вместе. Воспитывали нас три педагога: читали нам книги и следили за тем, чтобы мы делали уроки.

К тому времени нас уже настолько выдрессировали, что мы и сами следили друг за другом, то есть дети за детьми. Мы думали, что это правильно: надо помогать друг другу, дабы не попасть в лапы шизофрении.

Как-то раз одна девочка из коммуны на перемене съела яблоко и ни с кем из нас не поделилась. Кто-то из наших это заметил, быстренько всех обежал и рассказал об этом. Мы договорились после уроков встретиться и провести с той девочкой беседу. Встретились, провели – набили морду, как это делали с нами взрослые. Ей же сопротивляться было нельзя, так как в этом случае ей бы еще сильнее досталось от педагогов. И мы это делали не потому, что нам было жалко яблока, а потому, что мы не хотели ей дать «погибнуть» от шизофрении и блядства.

Мы были искренними борцами.

– На сколько баллов злоба?
– На 8.
– А сопротивление?
– На 6.
– Готовься к процедуре. Подожди, кажется, мы забыли измерить пульс…

Случай с педофилом

Когда моей дочке было десять лет, мы жили уже в Швейцарии. Как-то в ее класс пришел полицейский; он рассказывал о том, чем опасны педофилы, и вместе с учительницей объяснял, как распознавать таких людей; а главное – учил говорить «нет». Потом я спросила дочку, все ли она запомнила, и поняла, что она прекрасно усвоила этот урок.

Мне вспоминается моя собственная встреча с педофилом тогда, в Душанбе, в той самой школе, где я училась во вторую смену. Мне было восемь лет; я сидела на первом этаже у раздевалки, видимо, кого-то ожидая. Тут в здание зашел какой-то мужчина и спросил, где находится 3-й «Б» класс. Я начала объяснять, а он попросил его проводить. Я, конечно, согласилась. Я была уверена, что это чей-то папа. Мы пошли, но он неожиданно зажал меня в угол, задрал мне сарафан, стянул трусы, достал свой член, онанировал и кончил мне на трусы. А я от ужаса и неожиданности застыла и не могла выдавить ни звука, хотя слышала, как за колоннами, прямо рядом с нами уборщица-таджичка водит шваброй по полу. Потом он просто ушел, и все.

На негнущихся ногах и в мокрых трусиках я ехала в троллейбусе, потом прибежала домой в коммуну и рассказала об этом взрослым. А они мне сказали, что у меня «грязные сексуальные фантазии и очень много плохих и неправильных мыслей». «Такая маленькая, а уже такие фантазии!»

Надо ли говорить, что больше я никогда не рассказывала взрослым о своих проблемах и огорчениях.

Тогда же я отмывалась сама, сама отстирывала свои детские трусики. Мы стирали свои вещи сами…

Вскоре после этого случая кожа вокруг рта у меня покрылась герпесом. Это я сейчас понимаю, что это был герпес, потому что он периодически возвращался ко мне в течение жизни. А тогда мне, маленькой девочке, было просто больно и страшно. Никто не объяснил, что с этим делать, и я грязными руками разносила инфекцию до тех пор, пока практически все мое лицо, в том числе глаза, не покрылось страшно зудящими язвами. Я даже какое-то время не могла ходить в школу. Взрослые меня усиленно слоили и, как можно догадаться, попутно рассказывали, что психосоматика кожных проблем – это страхи, а то, что язвы появились именно рядом с губами, говорит о «грязном отношении к мужчинам».

– На сколько баллов злоба?
– На 9.
– Как часто у тебя грязные мысли?
– Не знаю…
– Не юли, тварь. Отвечай. Как часто у тебя грязные мысли?
– Часто…

Бехзод

Потом все коммуны почему-то съехали с квартир в полуразрушенное двухэтажное здание, готовое под снос, – то ли бывшая школа, то ли садик; мы называли его странным словом Бехзод. Какое-то время мы жили там все вместе. Здание было таким старым, что казалось, стены могут рухнуть в любую минуту. Пол и потолок тряслись даже от детских шагов; на нас сыпалась, а то и падала кусками, штукатурка.

Оттуда мы так же ходили в школу во вторую смену нашим маленьким коллективом.

На Бехзоде я впервые украла.

Сахар

Правда, в самый первый раз я украла, даже не понимая, что это кража. Нас, детей из коммуны, привели на выставку достижений народного хозяйства, и в павильоне восточных сладостей я увидела подсвеченную пиалу с прозрачными кристаллами сахара нават. С тех пор как я стала частью коллектива, у меня не было игрушек, а это выглядело сказочно. Достаточно протянуть руку – и эта сказка станет моей.