Мамусик против Ордена Королевской кобры
– А моя марокканская пахлава? – не утерпела я. С недавних пор я ввела новое блюдо в свое меню, выудив по крупицам рецепт из моего сериала про принцесс.
– О, это восточная сказка, – застонал Андрюша. Павлик согласно закивал. – Но, возвращаясь к вопросу об адвокате – как бы потом поздно не оказалось!
– Да, лучше перестраховаться, Любовь Васильевна, – подхватил Павлик. – Это я вам как юрист говорю.
– Знаете что, мальчики? – Я решительно открыла дверь машины. – Никто лучше мамочки не сможет защитить своего сыночка!
Мой Петя всегда поражался – как быстро я беру себя в руки. Одна из любимейших моих присказок: если упал, не забудь подняться.
Вот и сейчас самообладание вернулось ко мне, как только я зашла в родную парадную. И я сразу сообразила, с чего следует начать.
В лифте я нажала кнопку с цифрой «6». Час, конечно, поздний, но и случай исключительный. Придется нарушить правила хорошего тона. Да и потом, сколько раз я помогала своим соседям – то стаканом муки, то ценным советом. Пора и им немного напрячься ради семьи Суматошкиных!
Дверь квартиры №21 открыл сам Володя Уточка. Уточка – это фамилия, а не прозвище. Володя очень гордился своей необычной фамилией. Ему нравилось, когда жена Рита звала его за стол фразой «Майор Уточка, обед по вашему распоряжению накрыт!». Майор – это тоже не прозвище, а звание. Володя работал в районном отделе полиции. Уже давным-давно. И, вероятно, так там и останется.
Дело в том, что на протяжении всех своих сорока пяти лет Володя боролся не столько с купчинской преступностью, сколько с главным суперзлодеем, отравившем ему жизнь – огромной, страшной, невиданной ленью. И пока что позорно проигрывал в битве. «Эх ты, майор Уточка», не раз говорила ему верная Рита, «так и останешься до старости майором – амбиций тебе не хватает».
– Люба, что случилось? – спросил он, вглядываясь в мое лицо. Похоже, я подняла Володю с постели – темные волосы взлохмачены, густые брови и то растрепаны; глаза заспанные, штаны натянуты кое-как, а поверх майки он и вовсе не удосужился ничего накинуть. Количеством растительности на теле он мало отличался от охотничьей собаки скотчтерьера, чей портрет у него висел на почетном месте в прихожей.
– Ой, Володенька, случилось! – всхлипнула я. – Случилось страшное!
– Спокойно, Люба, майор Уточка все решит, – зевая во весь рот, заверил меня Володя и пригласил пройти на кухню.
Обливаясь запоздалыми слезами, я рассказала Володе свою печальную историю. На шум из спальни прибежала Рита, кутаясь в широкий халатик с тропическими цветами, который я подарила ей на этот Новый год. Нам с ней, блондинкам в теле, такие яркие тона очень идут.
– Любочка, милая, почему ты плачешь? – всполошилась она. – Я уже лет пять не видела, чтобы ты плакала – с тех самых пор, как Степа объявил, что хочет жениться на той артистке…
Да, Степочка тогда подцепил какую-то начинающую актриску, с золотой косой до пояса и громадными фиолетовыми глазами. Привел ее ко мне знакомиться, нес какую-то чепуху про любовь с первого взгляда – они просто не могли оторваться друг от друга. Но я, конечно, выгнала ее из дома, как только услышала, чем она зарабатывает себе на жизнь. Вы же знаете, что говорят про актрис?! Мне такая распущенная невестка ни к чему! Она просто недостойна носить гордую фамилию Суматошкина, символизирующую порядочность и честность. Я потом читала про эту девицу в журнале «Звезды кино» – спустя пару лет она вышла замуж за какого-то американского актера, с которым познакомилась на кинофестивале в Каннах, и уехала с ним в Голливуд. Туда ей и дорога, в это царство разврата и денег! Может, познакомится там со школьной Степиной любовью в очках – та после года обучения заграницей совершенно потеряла голову (наверняка ее там завербовали в шпионы!), грезила об этой Америке и в конце концов поступила в нью-йоркский институт. Глупая! Всем известно, что наше образование – самое лучшее в мире.
– Ох, Риточка, ты не представляешь, что произошло! – воскликнула я и специально для подруги повторила свой рассказ во всех подробностях. В конце концов мы с ней рыдали уже вместе – Рита, мать двоих замечательных девочек, прекрасно меня понимала. Конечно, мы с ней часто соперничали – в методах воспитания детей, в способах приготовления праздничных блюд, – но перед лицом жизненных трудностей всегда сплачивались.
– Ну, развели тут болото, – недовольно прокомментировал Володя, откидываясь на спинку стула. – Девчонок разбудите, ревы-коровы. Сказал же – майор Уточка все решит.
– Так решай, товарищ майор! – Рита утерла слезы кухонным полотенцем и сердито уставилась на мужа. – Ты почему еще здесь?
– Я что, должен в двенадцать часов ночи людей беспокоить? – буркнул Володя, не предпринимая ни малейшей попытки встать с любимого стула. – Завтра с утра позвоню нужным знакомым, сейчас все спят уже.
– А мой Степочка не спит! Его, наверное, пытают там, в застенках! – крикнула я и зарыдала с новой силой.
– Володенька, милый, – угрожающе сдвинула тонкие брови Рита. – Ты, наверное, наивно полагаешь, что я тебя отпущу в эти выходные на охоту? Небось уже и сумку себе собрал, и ружье бараньим салом смазал, да?
– Смазал, ну и что? – Володя явно почувствовал недоброе – взгляд его насторожился, как у скотчтерьера, унюхавшего вместо безобидной лисицы разъяренного бурого медведя.
– А то, что сумку свою можешь благополучно разбирать обратно, а баранье сало станет твоим завтраком, обедом и ужином на ближайшую неделю, на большее не рассчитывай. – Рита говорила спокойно, но Володя поежился от холода, которым был пронизан ее голос.
– Ну ладно, ладно, господи, – забормотал майор Уточка. – Сейчас пойду в спальню, возьму свою записную книжку и позвоню парням, разнюхаю, как там и что.
– Ты что, до сих пор так и не удосужился перенести свои контакты из старой записной книжки в телефон? – раздраженно воскликнула Рита.
Володя ушел в комнату, а я понемногу перестала всхлипывать и огляделась по сторонам, впитывая успокоительное тепло этой симпатичной кухни: золотистые дубовые шкафчики, отдраенная до скрипа бытовая техника (чистота на высоком уровне, почти как у меня!), веселенькие кружевные занавесочки на окнах.
Но главное – каждый квадратный сантиметр стен был заполнен рисунками, эмалями, картинками, тарелочками, связанными одной темой – охотой. Страстный Володя-охотник кардинально отличался от ленивого Володи-полицейского. Он без устали выслеживал дичь и всегда возвращался домой с трофеем. Чего никак нельзя было сказать о его основной работе.
Рита за годы семейной жизни научилась творить из дичи кулинарные чудеса. Конечно же, не без моих полезных советов. Ну а кто бы еще ей подсказал, что в пельмени из медвежатины надо добавить бруснику, чтобы отбить неприятный привкус?
Пока я подправляла розовую помаду, серьезно пострадавшую в ходе моих причитаний, Рита, заговорщецки мне подмигнув мокрыми глазами, достала из буфета бутылочку клюквенной наливки. Знает, хитруша, что это моя слабость!
К наливке мы с ней быстренько слепили бутербродики с вяленой лосятиной и к возвращению Володи из спальни были уже похожи на приятных, рассудительных женщин, а не на половые тряпки.
– Ага, наливочка! – обрадовался Володя, потянувшись к бутылке.
– Какая тебе еще наливочка? – шлепнула его по руке Рита. – Сначала доложи о своих успехах.
– Не томи, Володенька! – взмолилась я. – Как прошел разговор?
– Прости, Люба, не могу пока тебя обнадежить, – вздохнул Володя, жадно поглядывая на клюковку. – Все гораздо хуже, чем я мог себе представить.
Я схватилась за сердце, пребольно уколовшись гранатовой брошью.
– Почему?
– Звонил знакомому в Центральный отдел, – отчитался Володя, незаметно стягивая с тарелки бутербродик, – он сказал, что делом о пропаже кулинарной книги занимается Главное управление МВД по Петербургу. Ответственным назначили полковника Орлова. Я про него наслышан, настоящий ястреб, легенда городской полиции… Короче, Степу, как главного подозреваемого, отпустить никак не могут.
– Батюшки-светы! – ахнула я. Мой мальчишечка – главный подозреваемый! Страшные слова, которые состарят любую мать сразу на пятнадцать лет.
– Может, денег этому полковнику предложить? – Рита, жена полицейского, знала, как в нашей стране решаются подобные проблемы. – Сбросимся всей парадной. Любочку все любят, да и Степа много всем помогал… Уверена, что соберем сколько нужно.
– Не вариант, – вздохнул Володя, самовольно наливая себе рюмку клюковки. – Я сразу у своего знакомого спросил. Говорит, этот подлец Орлов позорит всю полицию – вообще взяток не берет. Нисколько. Никаких. Ни миллионами его не прельстишь, ни дорогими машинами… Неподкупный, как… как архангел Петр, хотя и тому, наверное, легче сунуть бутылку коньяка, чем полковнику Орлову. Я слышал, он в конце девяностых стажировался в полиции Чикаго – ну и нахватался у американских копов всяких диких принципов. Подцепил там словечко «окей» и идиотскую идею, что полицейский должен быть кристально честным, как… не знаю, как вот это стекло. – Ради иллюстрации метафоры Володе пришлось опрокинуть в рот густую красную жидкость и покрутить пустой рюмкой у нас перед носом.
– Плохо дело, – помрачнела Рита и подлила мне клюковки. Я махнула рюмку не задумываясь.
– Что же он так к Степочке прицепился? – простонала я, отдышавшись после алкоголя.
– Понимаешь, Люба, улик у них больше никаких нет, – объяснил Володя. – Ни одна видеокамера в ресторане в момент пропажи книги почему-то не работала. Полковник прямо сейчас допрашивает свидетелей, но толку особого пока нет – шеф-повар вообще бьется в истерике… А у твоего Степы нашли этот чертов медальон с рецептом. Откуда он его взял? – Майор как-то хищно на меня взглянул, и я сразу почувствовала себя тем самым лосем, который имел несчастье оказаться у нас на ржаном хлебе.
– Не знаю, Володенька, клянусь Степочкиным здоровьем, его голубыми глазками и своими леопардовыми тапочками, не знаю! Не его это медальон! – заголосила я.
– Верю, Люба, верю, успокойся. – Володя, старательно игнорируя грозный Ритин взгляд, налил себе еще клюковки. – Я сделал всё что мог.
– Нет, не всё! – с нажимом сказала Рита, отбирая у мужа полную рюмку. – У тебя еще в «Крестах» есть знакомые. Позвони им, попроси, чтобы Степу нашего не обижали и поудобнее устроили.
– Господи, вот туда точно можно завтра позвонить! – воскликнул Володя. – Ничего со Степой за одну ночь не сделается.
– Сделается, сделается! – вновь заголосила я во всю силу своих учительских легких. – Ему должны предоставить самые лучшие условия, и немедленно, он у меня такой изнеженный, как цветочек оранжерейный!
– Мама! Иди сюда! – послышался плач из детской. Похоже, я своими криками разбудила младшую Уточку, второклассницу Леночку.
– Так, муженек. – Рита решительно встала и направилась к выходу из кухни. – Я успокою ребенка, а ты будь любезен прямо сейчас, я подчеркиваю, прямо сейчас, Володя, связаться со своими товарищами в «Крестах» и обеспечить Степе комфорт, а Любочке – душевное спокойствие! Понятно, мой милый? Я не шучу!
– Господи боже мой, закусить не дадут. – Володя, преисполненный недовольства, поднялся вслед за супругой. – Ладно, сейчас найду номер в записной книжке…
– Чтобы завтра же все перенес в телефон! – приказала ему Рита, скрываясь за дверью детской.
– Хорошо, хорошо, господи, разве можно быть такой занудой, – пробурчал Володя, хлопая дверью спальни.
На некоторое время я осталась одна – прижала к лицу Степочкину кепку, вдохнула всей грудью родной запах… Снова чуть не разревелась, но побоялась испачкать косметикой любимый головной убор сына.
Наконец Володя вернулся за стол:
– Знаешь, Люба, Степе страшно повезло – его отправили в новые «Кресты», а не на Арсенальную набережную.
– Да? А чем хороши новые «Кресты»? – с недоверием спросила я.
– Сама подумай – они же новые, – невнятно сказал Володя, жуя бутерброд. – Совсем свежие, их только что построили. Там траволаторы, лифты, церковь, музей, спортзал и госпиталь… Я попросил, нашего парня в отличную камеру перевели.
– Отличную? – обрадовалась я.
Володя кивнул и выпил рюмку наливки.
Меня сразу отпустило. Я всегда свято верила в то, что по знакомству в нашей стране можно организовать практически все: ускоренное оформление документов, операцию вне очереди. А теперь, оказывается, построили такую специальную тюрьму с траволаторами и особыми комфортабельными камерами для тех, кто имеет среди своих знакомых полицейских! Вот это правильно.
На всякий случай я полюбопытствовала:
– А моему малышу дадут свежее постельное белье? И передай персоналу, что полотенца должны быть обязательно накрахмаленные, Степочка любит, когда они хрустят.
Майор перестал жевать и уставился на меня, словно во время охоты вместо ожидаемого лося увидел в лесу инопланетную тарелку, мигающую разноцветными огоньками.
Потом оглянулся на дверь.
Потом снова посмотрел на меня.
– Разумеется, Люба. Разумеется, ему дадут накрахмаленные полотенца, чтобы хрустели как следует, – сказал он после паузы.
– Да, и скажи им, Володенька, пусть его покормят питательным завтраком, – продолжала я наставления. – Степочка привык сытно кушать по утрам.
– Конечно, – кивнул майор с непонятным выражением, – получит свежевыжатый апельсиновый сок на завтрак.
– Нет-нет, Володенька, неужели ты не знаешь, что апельсиновый Степочка не любит! – поправила его я. Вот недотепа! А еще майор! – Ты разве не помнишь, что в детстве у него от цитрусовых был диатез? Лучше пусть ему морковный отожмут, он полезнее.
– Ага, я прослежу. – Майор хмурил густые брови, вертя в руках пустую рюмку. – Прослежу, Люба, чтобы ничего другого не отжали – только морковный сок.
Что ж, наконец хоть как-то все устроилось. Теперь я могла лечь спать, зная, что мой зайчонок сейчас укладывается на чистенькое бельишко, а с утра его накормят вкусным витаминным завтраком.
Вернувшись домой, в свою уютную квартиру №27 с видом на спящую Купчинскую улицу, я бережно положила Степочкину кепку с якорем на комод, рядом с нашей фотографией из Турции – оттуда он и привез этот забавный капитанский аксессуар, который, надо признать, ему невероятно шел. Невольно бросила взгляд на снимок. Мы стояли, обнявшись, в анталийском порту, на фоне островерхих яхт, смеялись – загорелые, счастливые…
«Потерпи, мой малыш», – думала я перед сном, смачивая волосы в пиве и накручивая их на бигуди. «Мамусик тебя спасет».
Глава 6
Андрюшины родители – известные этнографы. Типичные ученые. Такие, знаете, деятели не от мира сего.
Папа рассеянный, вечно на все натыкается, постоянно в своих мыслях. Говоришь с ним, предположим, о ценах на овощи, а он вдруг начинает рассказывать про древних индейцев, которые поклонялись картофелю и считали его одушевлённым существом, процитирует какого-то Сьеса де Леона на испанском языке, да еще и спляшет для примера шаманский танец Солнца. А я всего-то сказала, что картошка подорожала.
Андрюшина мама тоже хороша. По-моему, я ни разу не видела ее с нормальной прической. Волосы у нее вьются мелким бесом, так она их закручивает в небрежную кичку при помощи первого попавшегося под руку карандаша. Ходит постоянно в каких-то балахонах, не красится. Зато книжку из рук не выпускает. Берет ее с собой в гости и, кажется, даже в ванную. Бутерброды с колбасой – ее кулинарный Олимп. Эту женщину разговорами про подорожавшую картошку тоже не заинтересуешь.
Сами теперь понимаете, почему Андрюша все детство провел у меня на кухне. А когда его родители радостно уезжали в многомесячные этнографические экспедиции, он и вовсе оставался у нас жить. Спал в одной комнате со Степочкой.
Теперь-то он, конечно, уже взрослый успешный программист, и ночевать больше не приходит, – но по-прежнему относится ко мне с сыновней нежностью.
Они с Павликом примчались ко мне в семь утра. Я еще щеголяла в бигудях и тигровом халате. Обычно я встаю часов в шесть, но уж очень тяжелым вчера выдался день. Мне даже сны не снились – просто отключилась и всё. Пробудилась с камнем размером с Исаакиевский собор на сердце.
– Мальчики, милые, а вам-то что не спится? – грустно приветствовала их я, приглашая на кухню – как раз собиралась варить кофе по мароккански: в турке, со щепоткой соли.
– Мы, тетя Люба, всё думаем, как Степку выручить, – отозвался Андрюша, садясь на голубой диванчик возле горшка с геранью, недавно раскрывшей новые ярко-красные бутоны «оттенка императорского плаща», как однажды выразился Яков Матвеевич. – Решили с вами посоветоваться… А что у нас на завтрак?
– А что ты, Андрюшенька, хочешь? – умилилась я.
– Я бы от оладушек не отказался! – Андрюша изобразил уморительную рожицу трехлетки-сладкоежки, заприметившего в парке тележку с мороженым. – С крыжовенным вареньем с вашей дачи.
– Ну разумеется, мой милый, через пять минут все будет готово! – воскликнула я, радуясь хорошему аппетиту мальчика. – А ты, Павлик?
– Благодарю, Любовь Васильевна, я только кофе. С утра мои способности к поглощению пищи, к сожалению, не производят особого впечатления, – сказал Павлик, поправляя очки на тонкой переносице.
Если с Андрюшей мы были на одной волне, то Павлик всегда казался мне чересчур независимым и строгим. Уж слишком он был рассудительным для своих двадцати пяти лет. Только из пеленок вылез – а уже весь такой высокомерный. Однако, надо отдать ему должное, на Павлика всегда можно было положиться. Надежный, как скала, как гранитная набережная Невы – вот каким был второй лучший друг моего сыночка.
Пока я хлопотала возле плиты, мальчишки поделились со мной своими планами по освобождению Степочки.
Павлик предлагал обратиться к журналистам и раздуть из этого ареста скандал – ну, например, представить Степу борцом за свободу слова, или ярым оппозиционером, или вообще представителем какого-либо гонимого меньшинства, это можно изобразить в два счета: несколько соответствующих постов в соцсетях, свидетельства его ближайших друзей, то есть их с Андреем, и дело в шляпе, пресса на крючке. А там, глядишь, губернатор, если не сам президент, устыдится за представителей правоохранительных органов и распорядится Степу выпустить.
Я ужаснулась и категорически, просто наотрез отказалась. Никто, ни одна живая душа (за исключением тех, кто уже в курсе, конечно, тут уж ничего не поделаешь), не должен знать о позоре, свалившемся на семью Суматошкиных! Я всегда была образцом для подражания. Мои подруги, мои родственники, вообще все, кто меня знает, считали меня каким-то божеством, идеальным существом. Неужели же я допущу, чтобы все узнали, что мой единственный сыночек сидит в тюрьме? Я с негодованием звякнула кофейной чашкой о блюдце. Нет, этот вариант не годится! Да и надежда на внезапно проснувшуюся совесть губернатора – просто детский лепет.
– Ладно, – вступил в разговор Андрюша, как только прикончил горку пышных оладьев, от души политых терпким крыжовником. – А как вам, тетя Люба, такая идея?
Дальше он перешел на иностранный язык. По крайней мере, мне так показалось. Потому что я не поняла практически ничего из того, что он говорил. Павлик, посмотрев на мою бессмысленную физиономию, сжалился и перевел для меня Андрюшину абракадабру. Программист наш замыслил запустить некий мегавирус, который он согласен создать ради Степы, в компьютерную базу всего министерства внутренних дел. Тогда в полиции по всей стране наступит коллапс, все дела между собой перемешаются, многие данные удалятся, и на фоне такого хаоса мы с легкостью вытащим Степу из «Крестов».
– Ну даже не знаю, – засомневалась я. – Не верю я в эти технологии. Я и билеты-то на самолет до сих пор покупаю в аэропорту. Езжу в Пулково на маршрутке и оплачиваю в кассе.
На этом идеи у нас кончились. Я молча глядела в пустую кофейную чашку, Павлик без конца протирал очки особой тряпочкой, которую всегда носил в нагрудном кармане, Андрюша грустно жевал одну оладью за другой. За окном гремели трамваи, чирикали наглые купчинские воробьи, грохотал мусоровоз. Жизнь остановилась только здесь, в печальной квартире №27.
– Ну не подкоп же делать, как в «Графе Монте-Кристо», – сказал Андрюша, собирая пальцем с тарелки капли крыжовенного варенья и облизывая его.
– А вот это пока самый реальный выход из положения, – мрачно ответила я. – Лопаты на даче есть. Будем работать посменно. Вы со мной?
– Э-э-э, да, Любовь Васильевна, – сказал Павлик, – конечно; но, насколько я помню, граф в итоге выбрался отнюдь не через подземный ход – он забрался в мешок и его выбросили в море… А вообще – почему вы не верите, что Степу освободят без нашей помощи, убедившись в его невиновности?
– Мальчик мой, – мой голос был полон горечи, – потому что я живу в этой стране уже более полувека и научилась не надеяться на справедливость. Полагаться всегда приходится только на свои силы.
Мы засиделись на кухне до полудня. Андрюша вяло шутил, что с нас можно писать картину «Унылые депресняшки заедают горе оладьями». Я нажарила их не меньше сотни.
В какой-то момент я спохватилась, что ведь сегодня третье июня, среда! Двенадцать часов – а мальчики не на работе. Выяснилось, что Павлик весьма предусмотрительно отпросился на целый день, а Андрюша вот уже неделю вообще в офис не ходит, работает дома над каким-то замысловатым проектом. Он многословно объяснял что-то про изящный код и плавающий баг, но я ничего не поняла. Порядком заскучав, я сбежала в ванную – под предлогом того, что уже первый час дня, а я все еще в бигудях и халате.
Как оказалось, прическу я сделала очень даже вовремя. Потому что через несколько минут в дверь требовательно позвонили.
– Откройте, полиция! – послышался строгий голос с лестничной площадки.
Я дрожащими руками повернула защелку. Знакомая коренастая фигура в потрепанной джинсовой куртке, родинка на правой щеке, ироничный взгляд.
– Обожаю эту фразу – «откройте, полиция!», чувствую себя героем американского боевика, – сообщил незваный гость, решительно проходя в квартиру. – «Милиция» – это как-то несолидно, по-советски, скучно до зевоты, вы не находите?
– Батюшки-светы, – прошептала я, в изнеможении падая на банкетку.
– Не батюшка, а полковник Орлов, мэм, – поправил меня гость, оглядываясь по сторонам и мгновенно фиксируя нашу со Степочкой фотографию из Турции на комоде, возле которой ждала своего хозяина кепка с якорем. – А со мной еще мальчики.
«Мальчиками» оказались двое оперативников в штатском, которые ввалились в прихожую не поздоровавшись.
– Мы тут у вас покопаемся немного, окей? – снисходительно сказал полковник Орлов, делая знак своим ребятам. Те, не дожидаясь моего разрешения, взялись за содержимое комода и шкафа. Сам полковник тем временем отделил фотографию от подставки, заглянул внутрь, ничего там, конечно, не нашел, ловко собрал конструкцию и вернул ее на место. – Обещаем все поставить на место. Мои мальчики нежные и аккуратные, как умелые любовники – или опытные карманники, – хохотнул он, попутно заглядывая за картину на стене.
Я ужасно растерялась. Сидела на банкетке и открывала рот, словно галчонок, к которому вместо милой мамы с червячком прилетел орел в джинсовой куртке.
К счастью, тут с кухни подоспело подкрепление. Мои мальчики, может, выглядели и не так внушительно, как полицейские – Павлик в своих хрупких очках и простой рубашечке, похожий на провинциального студента-отличника; пухленький Андрюша в рыжих детсадовских кудряшках и мятой, заляпанной крыжовенным вареньем футболке с надписью «Виндовс маст дай», – однако их появление подействовало на меня как лошадиная доза корвалола.
В моей маленькой прихожей стало тесновато.
– Тетя Люба, что тут творится? – встревоженно спросил Андрюша. Вместо ответа я разрыдалась. – Господа, а ордер на обыск у вас есть? – старательно скрывая волнение, обратился он к полицейским.
– Андрюха, у нас это называется постановление суда, ордер – в Америке, – поправил его Павлик. – Итак?.. – выжидающе посмотрел он на полковника.
Орлов саркастически хмыкнул и вытащил из-за пазухи сложенную вчетверо бумажку. Он небрежно помахал ей перед носом Павлика и тут же перехватил инициативу:
– Удачно, что вы здесь, молодые люди. Мне вообще сегодня везет, как черту в Африке. Столько свидетелей сразу, и все в одном доме. Певица Ромашкина, вы трое. Купить сегодня лотерейный билет, что ли?.. Может, выиграю нормальный джип-«Фордяру», а то катаюсь на какой-то развалюхе… Ладно, покажите моим мальчикам, где тут комната подозреваемого, а я пока с каждым из вас по отдельности побеседую. Скажем, на кухне. Пить хочу. Умаялся свидетелей всю ночь напролет допрашивать; вы у меня последние на сегодня… Полагаю, вода в этом доме найдется?
В моем доме найдутся напитки на любой вкус; но только не для непрошеных гостей. Налив полковнику стакан воды из кувшина, я кинулась в Степочкину комнату, где уже вовсю орудовали оперативники. Будто стервятники, они терзали подушки моего сына, трясли книжки, заглядывали в трюмы игрушечных кораблей, не поленились даже плинтуса открутить. Я поставила Павлика с Андрюшей следить за ними и, хватаясь за сердце, вернулась на кухню.
