Кисельные берега. Книга вторая

Кира тоже ела, но вкуса не чувствовала. Недавние встречи в дубовой роще сбили её с толку. Повергли в смятение. Оставили после себя тянущее беспокойство и тягостную тревогу.

Она искала глазами Медведя – и не находила. Она боялась наткнуться взглядом на принца – и постоянно натыкалась. Взгляды их встречались, перекрещивались, постоянно цеплялись друг за друга, и ничего успокаивающего в бесстрастном и холодном взоре тёмных глаз под пижонской каштановой чёлкой Кира не находила.

Костры в надвигающихся сумерках становились всё ярче и заметнее. Солнце свалилось за реку и утянуло за собой хвост небесного багрового пожара. Принцесса, нежно льнущая к боку возлюбленного супруга, стала зевать всё чаще и, словно ребёнок, не желающий отправляться спать со взрослых посиделок, усиленно таращила сонные глаза. До сих пор не замеченный в особой внимательности принц вдруг озаботился её усталостью и принялся уговаривать отправиться на судно. Сам он, якобы, тоже бесконечно умаялся. Мало того, уговорив и поднявшись с места, дал знак к окончанию пирушки и скорым сборам.

Пирующие, удивлённые и обескураженные целомудренным стремлением принца к здоровому образу жизни, принялись с ворчанием сворачиваться и растекаться по кораблям. Слуги торопливо зачищали поляну – велено было отплывать в ночь.

«Чего попусту время терять?» – резюмировал принц.

Никанорыч с одной стороны удивился неожиданности такого решения, с другой – обрадовался сокращению стоянки, с третьей – всё же выразил опасение насчёт безопасности ночного плавания. Выразил он их, правда, в основном Акинфию. Не принцу же! На что кормчий флегматично пожал плечами – чего зря бурчать, коль отменить распоряжение не в их власти? – и велел команде развесить вдоль бортов фонарей поболе, дабы избежать ночного столкновения. А также поставить на носу факельщика с лотом – не дай, боже, напороться впотьмах да на неизвестном фарватере на банку!..

– Эй, Акинфий! – махнула кормчему Кира. – Меня подождите!

Тот, уже забравшись в приготовившуюся отчались лодку, покхекал, покрутился вокруг себя, словно пёс на подстилке, отвесил походя подзатыльник юнцу-первогодке и хмуро глянул в сторону берега.

– А собака твоя где? Собаку, мабуть, искать щас примешься. Жди тута, загорай… Потом ещё на «Сигизмунда» тебя завози. А у меня дел на «Возке» невпроворот!

– Что ж мне, вплавь? – рассердилась Кира.

– Прям вплавь! Чё сразу-то? Щас Дорофея пришлю. Пока псину свою поищи, шоб как лодка придёт – так ты как штык!..

– Ладно…

Кира огляделась на разорённый и загаженный лужок, по которому ещё сновали тёмные силуэты прислуги, дошкрябывающей последние котлы и подбирающей последние вилки-тарелки…

– Сырник! Где ж ты, скотина облезлая? Сырник! Сырник!

Собака не отзывалась. Зато отозвался тот, кого не звали. Неприятная рожа нанятого на порогах ушлого толмача возникла из сумерек прямо перед Кирой, изрядно её напугав.

– Ай! Чёрт бы тебя побрал!

– Собачку ищите, госпожа? – осведомился тот, лыбясь одновременно и подобострастно, и насмешливо – как это у него получалось? – Так это… Боюсь неприятность с ней приключилась…

– Что?

– Приметил случайно её – масть-то светлая – поползла, бедняга, в кусты, скуля и стеная. То ли прибил кто ненароком, то ли сама съела чего-нить, ну, как у псин-то этих водится…

– Куда поползла?

– Да вон – извольте-ка… Видите тот ракитник? Нет-нет, не туда смотрите, добрая госпожа… Левее-левее! Видите?

– Да перестань пальцем своим тыкать! Чего тут увидишь впотьмах? Пошли, покажешь!

– Извольте, – охотно согласился толмач и посеменил рядом, услужливо подправляя размашистый ход «доброй госпожи» касаниями под локоток. – Сюда, сюда, ага… Так… Уже недалеко, вон за тем валуном… Подождите-ка… – он остановился у зарослей ракитника и огляделся, потом посвистел, прислушался, ожидая собачьего отзыва, не дождался и нырнул в кусты.

– Ну что там? – нетерпеливо окликнула провожатого встревоженная хозяйка потеряшки.

– Ага! – отозвались из чащи. – Нашёл! Туточки он, бедняга, совсем плох…

Кира ринулась напролом, не выбирая дороги, прямо по гибким прутьям лозы.

– Сырник! Где он?

– Здеся, – сказал толмач и, поплевав на ладони, удобнее перехватив приготовленную заранее дубинку, тюкнул легковерную девицу по темечку.

* * *

Очнулась Кира от холода – её била крупная дрожь. Попыталась свернуться в клубок для согрева, подтянуть одеяло – и обнаружила, что руки-ноги не слушаются. Стянуты жёсткой верёвкой. С трудом разлепила в темноту тяжёлые веки, двинула головой и задохнулась от пронзившей череп острой боли.

Что случилось?

Она поскребла связанными руками по сырой, холодной земле. Ещё раз осторожно открыла глаза и уставилась в чёрное, звёздное небо над переплетением ветвей, беззвучно роняющих на неё осенние листья.

– Сырник… – просипела она, проговаривая своё последнее воспоминание.

Да, Сырник. Акинфий велел идти его искать. Так и было. А толмач сказал, что видел его… где-то здесь… А потом… Что было потом?

– Эй! – позвала она нерешительно. – Кто-нибудь!.. Я здесь, помогите!..

Тишина ответила ей шорохом листьев и тихим шелестом речных волн.

Кира напрягла слух, стараясь различить людские голоса, плеск вёсел, поскрипывание такелажа, шаги – хоть что-нибудь!

Нет… Не может быть…

Сжав зубы и скуля сквозь них от дёргающей боли в голове, она перевернулась набок. Отдышавшись и переждав тошноту, принялась извиваться в попытке подняться: связанные за спиной руки этому мало способствовали, обмотанный верёвками кокон из юбок сделал из её ног бесполезный русалочий хвост, а больная голова, которую хозяйка пыталась привести в вертикальное положение, изо всех сил протестовала. Кое-как, с двадцатой попытки, подняться на колени всё же удалось. Чтобы, покачиваясь в этом неустойчивом положении, с отчаянием понять, что проделанные ею титанические усилия бессмысленны: шагать смотанными коленями оказалось совершенно невозможно.

Зарычав от разочарования и злости, она вновь повалилась на землю, теперь уже животом, и, извиваясь змеёй, попробовала ползти. Тут дело пошло успешнее, если можно так сказать: со скоростью пьяной гусеницы, исцарав лицо и превратив в лохмотья платье – зато знатно согревшись – Кира просочилась сквозь ракитник и высунула голову из кущей.

Чтобы с ужасом обозреть пустынную реку.

Даже запоздалого далёкого кормового огонька не мигнуло ей из мутного речного тумана.

Девушка уронила тяжёлую голову на траву и отрубилась. Сон это был или обморок? Она так и не поняла, очнувшись уже в сером молочном рассвете, дрожа от пробирающей до костей сырости так, что зубы лязгали. Над ней сидел Сырник и уныло, с рыдающе-визгливыми интонациями выл.

– Заткнись, придурок! – прохрипела Кира, с трудом ворочая пересохшим языком. – Я ещё жива!

Немного придя в себя и сосредоточившись на ближайшей насущной задаче, жертва человеческого коварства, уже привычно подтягивая вслед за плечами затёкшее тело, поползла к такой близкой и заманчиво плещущейся воде. Опустила в неё лицо, пытаясь напиться так, чтоб не захлебнуться. Потом устало перевалилась набок… Концы её длинных волос облизывал щекотный прибой, но Кире было всё равно: холод и пульсирующая боль в голове полностью завладели её существом. Она только вяло отметила, что Сырник перестал выть, топтаться над ней, поскуливая, и вновь куда-то исчез.

Поднималось солнце, пригревая по-осеннему, без энтузиазма, но туману и того оказалось довольно: он скукоживался, расползался по низинам и ямкам, поднимался над водой, превращаясь в тонкий дымчатый покров… Потом и вовсе испарился. Тёплые лучи коснулись скрюченного на берегу тела, приласкали его, пожалели.

Пожалел и Сырник, возникнув из ниоткуда: обнюхал исцарапанное лицо, поскрипел над ним сочувственно и снова испарился.

«Чёртов обормот, – подумала Кира лениво, – были бы собаки такими, как в кино про них заливают – давно бы перекусил мне верёвки, обалдуй. Ему нетрудно, а мне бы не помешало…»

Она пригрелась под нежаркими лучами осеннего солнца и вновь погрузилась в сон, похожий на забытьё. А когда вновь открыла глаза, решила, у неё начались галлюцинации на почве сотрясения мозга.

– Сырник? – уточнила она у склонившейся над ней галлюцинации.